м?), бессильны в этом вопросе… Мусор внутри мусора. Просто так не разгребёшь, тем более – не разберёшься… Простите за лишний шум, доктор. И дайте, пожалуйста, ещё порошка. Того самого. Вчерашнего. Жёлтого. Без него, похоже, уже никак… Спасибо, доктор.
Сакко и Ванцетти
Это было что-то.
«Я развожу урку! Настоящего синего урку! Он сидит напротив, и мы болтаем как родные. А я его пишу. И не на диктофон пишу, украдкой из-под одеяла, а ручкой! В блокнот! Не скрываясь!»
Развалившись на гостиничной койке, Генка ликовал. Предрасположенность к профессии, призвание, Божий дар – теперь он узнал значение этих слов на собственном примере.
И всё же – по порядку.
В начале месяца Генка поступил в Омскую вышку. В Омскую высшую школу милиции, если точнее. Поступил и тут же загремел на курс молодого бойца, в специально оборудованный лагерь, далеко за городской чертой, на Черлакском тракте.
Началась новая жизнь. Распорядок дня уныл и предсказуем. Наряды, хозработы. Перловая каша с хеком. Поговаривали, что в кашу подмешивался бром.
– Бошаев, – чудил на строевой подготовке сержант Пупков, – ну как ты носок тянешь? Как ты к преступнику подходить-то будешь, Бошаев?
– А что, – истекая потом, дерзил Генка, – к преступнику нужно строевым шагом подходить, товарищ сержант?
И так каждый божий день, всё по команде. В семнадцать лет! В 1992 году, когда кругом демократия, когда всем везде пути открыты, делай что хочешь, он угодил в эту добровольную тюрьму!
Всё раздражало. А особенно раздражала утренняя команда «перессать». Ротой выбегали из казарменного барака, по холодку. Останавливались у небольшого перелеска. Команду озвучивал громким, мерзким голосом обнажённый по пояс старшина. Струи последовательно ударяли в траву. Над перелеском поднимались клубы пара. «Бегом, – орал старшина, – марш!» – и новобранцы, гремя сапогами, уносились дальше, к реке. Генка бежал и раздражённо думал, что ему снова не удалось выполнить команду в коллективном порыве, что хочется это сделать именно сейчас, да уже поздно, бежать ещё как минимум минут двадцать, и придётся терпеть. Он был неисправимый индивидуалист.
За две недели обучения Генка подустал от коллектива и всего коллективного. Он решил во что бы то ни стало взять увольнительную. Написал рапорт, указал «левый адрес». Не омич был Генка, родственников в Омске не имел, а без наличия таковых в город могли и не выпустить.
«Прошу предоставить мне увольнение с 14.09.1992 по 15.09.1992 с пребыванием у родственников по адресу г. Омск, ул. Сакко и Ванцетти, д. 8, кв. 33».
Название улицы Генка вытащил из глубин памяти. Кто такие эти Сакко и Ванцетти, он не знал. Помнил, что есть такая улица в его родном Тамбове, и уверен был почему-то, что здесь, в Омске, её быть не должно. А если это так, то поймать его на незнании того или иного дома, магазина, памятника будет проблематично.
– Сакко и Ванцетти? – искренне удивился майор Тюрин. – Что это? Кто?
Генке повезло, что его рапорт принял именно Тюрин. Среди всех курсовых офицеров он слыл наиболее тупым, и обвести его вокруг пальца считалось делом несложным. Соображал долго, слов знал мало, подбирал их с трудом.
– Где это? – нашёлся майор, наконец.
– На Сахалине.
«Сахалин», судя по рассказам омичей, было условным названием одного из самых окраинных районов города. Улиц там – не счесть. Как называются они, мало кто знает. Жители – сплошь безработные алкаши. Гетто.
– Странно, – задумчиво произнёс Тюрин, – семь лет там живу. А улицы такой не знаю… Ну, ладно, это самое… езжай!
Долго сохраняла Генкина память скрип перьевой ручки Тюрина о тетрадный листок. Ни грохот механизмов раздолбанного «ПАЗа», ни отборный, внятный мат сидевших рядом мужиков не могли заглушить эхо этого звука. Для Генки оно было навроде праздничного салюта. Победного салюта над тупостью Тюрина и над всесилием казарменного коллективизма.
…В Омске Генка был в полдень. С автовокзала рванул в центр, отстучал родителям телеграмму, пообедал в «Сибирских мантах». Он не случайно зашёл именно в это кафе. Огромные, дымящиеся манты будто открывали ему путь к таинствам Востока. Он ел эти слепленные бутонами пельмени и представлял себя Штирлицем в Харбине. Столь наглая привязка к былинному шпиону объяснялась просто. Находясь посреди всей этой непривычности: широченные проспекты, громадные серые «сталинки», бурлящий под мостом Иртыш (в Тамбове отсутствовал такой размах), Генка полагал себя кем-то инородно-внедрённым. Ну а Харбин… Эту ассоциативную цепь он разобрать по звеньям не мог. Разве что Азия да казахи, смахивающие на китайцев. Всё. Иных аналогий не напрашивалось.
Вдоволь побродив по городу, Генка зашёл в гостиницу. Электронное табло на стене показывало 18.31.
– Номера есть? – спросил он аккуратную тётушку-портье, кладя на стойку паспорт.
– Номеров нет.
Было только койко-место с подселением. И он согласился.
…Когда уркаганы впёрлись в номер, Генка, по совести говоря, струхнул. После всевозможных постирушек, ужина и просмотра ТВ он начал было засыпать и о том, что будет ночевать не один, позабыл напрочь. А они впёрлись. Резкие, нагловатые, крайне неприятные люди.
– Привет честной компании! – гаркнул с порога рыжий крепыш в бежевом плаще.
– Салют! – еле слышно, хриплым голосом поздоровался его спутник.
Он был худым и дёрганым, Генка окрестил его дистрофиком.
Рыжий представился:
– Слава!
Дистрофик молча кивнул.
Он был одет в чёрные джинсы и кожаную коричневую куртку, а лицо вытянутостью своей, пухлыми губами и выпученными глазами делало его похожим на рыбу.
– Пескарь! – отрекомендовал товарища Слава.
– Гена, – робко ответил Генка.
В руке у Пескаря был пакет. Из днища его торчала, как поначалу показалось Генке, трубка. Присмотревшись, Генка опознал в этой трубке ствол. По всей видимости, ствол обреза.
– Всё-всё-всё! – Пескарь был явно чем-то обеспокоен. – Без меня пока… Всё!
Нервно озираясь, он бросился в ванную и, щёлкнув шпингалетом, чем-то загремел.
Слава прошёл в комнату и снял с плеча небольшую спортивную сумку. Протяжно зажужжала молния, и он извлёк литровую бутылку водки, банку огурцов, шпроты, половинку чёрного хлеба и батончик «Сникерса». Всё это Слава компактно разместил на журнальном столике рядом с Генкиной кроватью. Когда он выкладывал снедь, Генка заметил на его пальцах синие наколки в виде перстней.
«Это тебе не Тюрин, – подумал он раздражённо, – Сакко и Ванцетти, блин… Сходил в увольнение? Развеялся?»
Слава разлил в стаканы граммов по сто пятьдесят и предложил выпить за знакомство. Махом опрокинув в себя налитое, Генка даже не почувствовал – водка это была или вода. О закуске забыл. Делать лишние движения побоялся.
– О-о-о, – подмигнул ему Слава, – молодца! Как насчёт повторить, Гендос?
– Нормально…
Слава разлил, и они снова выпили.
– Закусывай давай, – великодушно предложил уголовник, – или ты после второй не закусываешь?
Генка хотел что-то ответить, но вместо ответа икнул, и это крайне рассмешило Славу. Он хохотал минуты две, тыча в Генку пальцем и демонстрируя полную пасть железных зубов. Генке ничего не оставалось, как глуповато улыбаться.
«Не молчи, как баран, – приказал он себе, – налаживай контакт, придурок!».
– А вы чем занимаетесь, Слав? – вырвалось у него неожиданно.
Слава снова расхохотался и ударил себя по коленям.
– А что? Не видно?!
Не в силах освободиться от своей идиотской улыбки, Генка неопределённо повёл бровями. Ну, да, мол. Наверное, видно.
Отсмеявшись, Слава открыл шпроты.
– Ты-то сам кто? Студент? На кого учишься?
– На журналиста, – неуверенно брякнул Генка.
– Да ты чё?! – восторженно воскликнул Слава. – В натуре?!
Новоиспечённый журналист приободрился, почувствовав, что своим ответом попал в «десятку» и шансы наладить контакт существенно возросли.
– В натуре! – уверенно ответил он.
Слава протянул руку.
– Уважение, брат!
Обменявшись рукопожатиями, они вновь осушили стаканы (Слава провозгласил тост за журналистику). На этот раз Генка настолько обнаглел, что залез пальцами в банку, вытащил солёный огурец и съел его. А потом ещё откусил «Сникерс». И всё это было проделано с достоинством, как показалось Генке, вальяжно.
В комнату ввалился Пескарь. Вид у него был сонный, но довольный. В руке Пескарь держал обрез.
– Всё в норме, братва! – сообщил он.
– Волыну куда-нибудь положи, – посоветовал ему Слава.
– Ладно, ладно…
Обрез грохнулся на пол. Пескарь опустился на койку рядом с другом.
– Ширнулся? – спросил его Слава.
– Ага, – довольно ответил тот и, поочерёдно задирая штанины, принялся чесать то одну ногу, то другую.
В Тамбове Генка никогда не встречал наркоманов. Слышал о них многое, но не встречал. У него был один увлекающийся знакомый – Коля Филин, однако Коля не кололся. Он баловался травкой. И, накурившись, дико ржал.
Поглядывая на Пескаря, Генка тоже ожидал увидеть нечто подобное, но тот смеяться даже не собирался. Начесавшись вволю, он откинулся к стене и закрыл глаза. «Они спят» – прочёл на его веках Генка.
Слава, не обращая на друга ни малейшего внимания, продолжил прерванную беседу.
– Я журналистов уважаю, – говорил он, – вот написал бы ты про меня очерк какой-нибудь, а? О жизни моей бедовой, о подвигах моих… Без фамилии, конечно. Славик – и шабаш…
Генке понравился такой поворот. Он незамедлительно полез в карман своей джинсовки, вытащил ручку и блокнот.
– Легко! – сказал он.
Заглотив очередную водочную дозу, собеседник шумно выдохнул и поставил стакан на стол. Начал рассказывать.
Он поведал о первой любви, первом суде и первой отсидке. Постепенно входя в роль журналиста, Генка задавал уточняющие вопросы, внимательно глядя интервьюируемому в глаза. Слава задумывался, делал паузы, неспешно жестикулировал, наверняка представляя себя солидным гостем в телестудии. Иногда, перед началом фразы, он произносил «э-э-э».