Восемь Взятых и пять армий атакуют равнину Страха. А нас в Норе редко бывало больше семи десятков. Перед моими глазами проносились чудовищные видения. Пусть это второсортные Взятые, но их слишком много. Их ярость выжжет пустыню. Шепот и Хромой уже вели здесь бои, они знают об опасностях равнины. Собственно, Шепот дралась тут и против Взятых, и против мятежников. Она выиграла бо́льшую часть знаменитых битв восточной кампании.
Потом рассудок взял свое, но будущее осталось мрачным. Подумав, я пришел к неизбежному выводу, что Шепот знает равнину слишком хорошо. Возможно, у нее даже остались тут союзники.
Душечка коснулась моего плеча, и это успокоило меня лучше, чем слова друзей. Ее уверенность заразительна.
– Теперь мы знаем, – показала она и улыбнулась.
Но время тем не менее готово было опуститься молотом. Долгое ожидание кометы потеряло смысл. Выжить надо здесь и сейчас.
– Где-то в моей груде пергаментов было истинное имя Хромого, – сказал я, пытаясь найти в ситуации хоть что-нибудь хорошее. И опять пришла на ум проблема. – Но, Душечка, там нет того, что я ищу.
Она подняла бровь. Из-за немоты ей пришлось обзавестись одним из самых выразительных лиц, какие мне доводилось видеть.
– Нам надо сесть и поговорить, когда у тебя будет время. И выяснить точно, что случилось с этими бумагами, пока они были у Ворона. Некоторых пергаментов не хватает. Когда я передал документы Душелову они там были. Когда я получил бумаги обратно, они там были. Я уверен, что они были там, когда бумаги взял Ворон. Что с ними случилось потом?
– Вечером, – показала Душечка. – Время будет.
Казалось, она внезапно потеряла интерес к разговору. Из-за Ворона? Он много значил для нее, но за такой срок боль могла и уйти. Если только я не пропустил чего-то в их истории. А это вполне возможно. Понятия не имею, во что вылились их отношения после того, как Ворон ушел из Отряда. Его смерть ее явно еще мучит. Своей бессмысленностью. Пережив все, что обрушивали на него Тени, он утонул в общественной бане.
Лейтенант говорит, что по ночам она плачет во сне. Он не знает почему, но подозревает, что дело в Вороне.
Я расспрашивал ее о тех годах, что они провели без нас, но она не отвечает. У меня сложилось впечатление, что она испытала печаль и жестокое разочарование.
Теперь она отбросила старые заботы и обернулась к Следопыту и его дворняге. За ними ежились в предвкушении те, кого Эльмо поймал у обрыва. Их очередь была следующей, а репутацию Черного Отряда они знали.
Но мы не дошли до них. Даже до Следопыта с псом Жабодавом. Дозорный опять завопил, объявляя тревогу.
Это начинало надоедать.
Когда я заходил в кораллы, всадник уже пересекал ручей. Плескалась вода под копытами загнанного, взмыленного коня. Эта лошадь уже никогда не будет бегать как прежде. Мне жаль было видеть, как губят скакуна, но у всадника была на то веская причина.
На самой границе безмагии метались двое Взятых. Один швырнул лиловый разряд, который растаял, не достигнув земли. Одноглазый кудахтнул и сделал непристойный жест.
– Всю жизнь об этом мечтал, – пояснил он.
– Ох, чудо чудное! – пискнул Гоблин, глядя в другую сторону.
С розовых утесов сорвалась и ушла ввысь стая огромных исчерна-синих скатов – около дюжины, хотя сосчитать их было трудно: они постоянно маневрировали, чтобы не отнять у соседа ветер. То были великаны своей породы – футов сто в размахе крыльев. Поднявшись достаточно высоко, они начали парами пикировать на Взятых.
Всадник остановился, упал. В спине торчала стрела.
– Фишки! – выдохнул он и потерял сознание.
Первая пара скатов, двигаясь, казалось, медленно и величаво, – хотя на самом деле летят они вдесятеро быстрее бегущего человека – проплыла мимо ближайшего Взятого, едва не выскользнув за границы Душечкиной безмагии, и каждый пустил по сверкающей молнии. Молния может лететь там, где тает колдовство Взятых.
Один разряд попал в цель. Ковер со Взятым качнулся, коротко вспыхнул; пошел дым. Затем ковер дернулся и косо пошел к земле. Мы осторожно возликовали. Потом Взятый восстановил равновесие, неуклюже поднялся и улетел.
Я опустился на колени рядом с гонцом. Молодой, почти мальчишка. Жив. Если я возьмусь за него – еще не все потеряно.
– Одноглазый, помоги.
Скаты парами плыли по внутренней границе безмагии, швыряя молнии во второго Взятого. Тот легко уклонялся, не предпринимая ответных мер.
– Это Шепот, – сказал Эльмо.
– Ага, – согласился я.
Она свое дело знает.
– Ты мне будешь помогать или нет? – хмыкнул Одноглазый.
– Ладно-ладно.
Жалко пропускать представление. Первый раз вижу так много скатов. И в первый раз они нам помогают. Хочется посмотреть еще.
– Ну вот, – проговорил Эльмо, утихомиривая лошадь мальчишки и одновременно шаря по седельным сумкам, – еще одно письмишко нашему достопочтенному летописцу.
Он протянул мне пакет из промасленной кожи. Я ошарашенно сунул его под мышку и вместе с Одноглазым поволок гонца в Нору.
10История Боманца(Из послания)
– Боманц! – От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. – Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!
Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? После свадьбы уже не жизнь, а каторга: делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.
– Боманц!
– Иду, черт тебя дери! – И вполголоса: – Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок не подержал.
Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно выпускать, а мир – поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда шел на компромисс.
Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит, – посмеялся он над собой, – понимаешь, что ты стар».
– Чего тебе? Где ты есть?
– В лавке. – В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение.
В лавку Боманц ступил очень осторожно.
– Сюрприз!
Мир ожил. Ворчливость сгинула.
– Камень!
Боманц кинулся к Камню, могучие руки сына сдавили его.
– Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.
– Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. – Камень включил и Жасмин в тройное объятие.
– Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… – Мелькнула блеклая уродливая тень. – А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.
И Жасмин:
– Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то, ух! – Насмешливая обеспокоенность: – В темные дела часом не впутался?
– Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? – Камень встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».
Двадцатипятилетний Камень был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо – скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, нравы и обычаи теперь совсем другие.
Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… «У нас крадут юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…»
– Ну пойдем. Расскажешь нам о своих исследованиях. – «Кончай лить слезы над собой, Боманц, старый ты дурак». – Четыре года, а в письмах одни прачечные да споры в «Дельфине на берегу». Еще бы не на берегу – в Весле-то! Хотел бы я перед смертью увидеть море. Никогда не видал. – «Старый дурак. И это все, на что ты способен, – мечтать вслух? Небось поднимут на смех, если скажешь им, что в глубине души ты еще молод».
– Заговаривается, – пояснила Жасмин.
– Ты кого назвала маразматиком?! – возмутился Боманц.
– Папа, мама, дайте мне передохнуть. Я только что приехал.
Боманц глубоко вдохнул:
– Он прав. Мир. Тишина. Перерыв. Камень, ты судья. Знаешь, боевых коней вроде нас не отучишь от привычного аллюра.
– Камень обещал мне сюрприз, прежде чем ты спустился, – сказала Жасмин.
– Ну? – осведомился Боманц.
– Я помолвлен. Скоро женюсь.
«Как так? Это мой сын. Мое дитя. На прошлой неделе я менял ему пеленки… Время, ты безжалостный убийца, я чую твое ледяное дыхание, слышу гром железных копыт…»
– Гм… Юный глупец. Извини. Ну так расскажи о ней, раз больше ни о чем говорить не можешь.
– Расскажу, если смогу вставить хоть слово.
– Помолчи, Боманц. Расскажи о ней, Камень.
– Да вы уже кое-что знаете, наверное. Она сестра Токара, Слава.
Желудок Боманца рухнул куда-то в пятки. Сестра Токара. Токара, возможного воскресителя.
– В чем дело, пап?
– Сестрица Токара, да? Что ты знаешь о его семье?
– А в чем дело?
– Ни в чем. Я спросил, что ты о них знаешь.
– Достаточно, чтобы понимать: я хочу жениться на Славе. Достаточно, чтобы считать Токара своим лучшим другом.
– Достаточно?! А если они воскресители?
На лавку обрушилась тишина.
Боманц глядел на сына. Камень смотрел на отца. Дважды пытался ответить, но молчал. В воздухе повисло напряжение.
– Папа…
– Так думает Бесанд. Стража следит за Токаром. И за мной. Пришло время кометы, Камень. Десятое возвращение. Бесанд чует большой заговор воскресителей. И давит на меня. После этой истории с Токаром будет давить еще больше.
Камень втянул воздух сквозь зубы. Выдохнул.
– Наверное, мне не стоило возвращаться домой. Вряд ли я чего-то добьюсь, уворачиваясь от Бесанда и ссорясь с тобой.
– Нет, Камень, – возразила Жасмин. – Твой отец не будет ссориться. Бо, ты не будешь ссориться. Не будешь.
– Гм…
«Мой сын помолвлен с воскресительницей?» Боманц отвернулся, глубоко вдохнул, тихо выбранил себя. «Делаем поспешные выводы? Из чьих слов – Бесанда?»