– Извини, сынок. Он меня просто замучил.
Боманц покосился на Жасмин. Бесанд был не единственным его проклятием.
– Спасибо, пап. Как твои исследования?
Жасмин что-то бормотала.
– Сумасшедший какой-то разговор, – заметил Боманц. – Все задают вопросы, и никто на них не отвечает.
– Дай денег, Бо, – потребовала Жасмин.
– Зачем?
– Вы друг другу «здрасте» не скажете, пока не обговорите свои научные дела. А я пока на рынок схожу.
Боманц подождал. В этот раз Жасмин обошлась без обычного арсенала ядовитых фразочек о горькой женской судьбе. Боманц пожал плечами и высыпал горсть монет в ладонь жены.
– Пошли наверх, Камень.
– Мама стала мягче, – заметил Камень, когда они поднялись на чердак.
– Я что-то не заметил.
– Ты тоже стал мягче. А дом совсем не изменился.
Боманц зажег лампу.
– Все так же тесно, – посетовал он, берясь за копье-тайник. – Надо будет новую сделать. Эта уже потерлась. – Он разложил карту на маленьком столике.
– Добавлений не много.
– А ты попробуй избавиться от Бесанда. – Боманц постучал по шестому кургану. – Вот. Единственное препятствие у меня на пути.
– Это единственный возможный путь, папа? Может, легче взять верхние два? Или даже один? Тогда у тебя будет пятьдесят шансов из ста угадать два оставшихся.
– Я не гадаю. Мы же не в карты играем. Если при первой сдаче сыграешь неправильно – второй не будет.
Камень подтащил табурет, глянул на карту. Побарабанил по столу пальцами. Боманца передернуло.
Прошла неделя. Семейство приспособилось к новому ритму жизни – и это была жизнь под все более внимательным взглядом надсмотрщика.
Боманц чистил секиру из захоронения теллекурре. Сокровищница. Самый настоящий клад. Общая могила, прекрасно сохранившиеся оружие и доспехи. В лавку вошел Камень.
– Трудная была ночь? – Боманц поднял глаза.
– Не слишком. Он, кажется, готов сдаться.
– Мен-Фу или Бесанд?
– Мен-Фу. Бесанд раз шесть заглядывал.
Сторожили отец с сыном посменно. Оправданием служил ворюга Мен-Фу, но на самом деле Боманц надеялся вымотать Бесанда еще до появления кометы. Трюк не срабатывал.
– Мама приготовила завтрак. – Боманц принялся укладывать вещи в мешок.
– Подожди, папа. Я с тобой.
– Отдохнул бы.
– Да ладно. Охота мне в земле поковыряться.
– Ну давай.
Что-то мучит парня. Может, он готов поговорить? Они редко беседовали. До университета их отношения были одним сплошным скандалом, причем Камень всегда только защищался. За эти четыре года он вырос, но в глубине души оставался мальчишкой. Он не был еще готов говорить с отцом как мужчина с мужчиной. А Боманц недостаточно постарел, чтобы не видеть в Камне того мальчишку. Так постареть нелегко. Когда-нибудь его сын посмотрит на своего сына и подумает: «Как же он вырос…»
Продолжая очищать булаву от наростов грязи, Боманц криво усмехнулся собственным мыслям. «Об отношениях он думает. Разве это на тебя похоже, старый ты пень?»
– Эй, пап! – позвал Камень из кухни. – Чуть не забыл. Ночью я видел комету.
Когтистая лапа вцепилась Боманцу в живот. Комета! Нет, не может быть. Не сейчас! Он еще не готов!
– Наглый мелкий подонок! – Боманц сплюнул. Он и Камень сидели в кустах, наблюдая, как Мен-Фу выбрасывает из раскопа находки. – Я ему ногу сломаю!
– Подожди минутку. Я обойду кругом и перехвачу его, когда побежит.
– Нечего руки марать. – Боманц фыркнул.
– Очень хочется, папа. Пора счеты с ним свести.
– Ладно.
Мен-Фу высунул из ямы уродливую головку, нервно огляделся и снова ушел в землю. Боманц двинулся вперед.
Подойдя поближе, он услыхал, как вор разговаривает сам с собой:
– Ох, чудненько. Чудненько. Каменное сокровище. Каменное сокровище. Эта жирная мартышка его не заслуживает. Все к Бесанду подлизывается, ничтожество.
– Мартышка, говоришь, жирная? Ну погоди. – Боманц сбросил с плеч мешок и инструменты, покрепче взялся за лопату.
Мен-Фу выбрался из раскопа, держа в руках охапку древностей. Его глаза широко распахнулись, губы беззвучно зашевелились. Боманц размахнулся.
– Ну, Бо, только не…
Боманц ударил. Мен-Фу отпрыгнул, получил лопатой по ноге, взвыл, уронил свою ношу, замахал руками, свалился в раскоп и вылез с дальней стороны ямы, привизгивая, как недорезанная свинья. Боманц проковылял за ним, нанес могучий удар по ягодицам, и Мен-Фу побежал. Подняв лопату, Боманц метнулся за ним с воплем:
– Стой, ворюга, сукин сын! Будь мужиком, ты!
Он нанес последний мощный удар и, промахнувшись, не удержался на ногах. Боманц вскочил и, воздев лопату, продолжил погоню.
На Мен-Фу кинулся Камень, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.
– К черту, – пропыхтел Боманц. – Все равно сбежал.
Он распростерся на спине, тяжело дыша. Камень захохотал.
– Что смешного, черт тебя дери?
– Ну и рожа у него…
Боманц упрекнул:
– Не много же от тебя было помощи.
И они оба расхохотались.
– Пойду лопату свою отыщу, – выдавил наконец Боманц.
Камень помог отцу встать.
– Если бы ты мог себя видеть, пап!
– Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. – Боманц снова захихикал.
– Ты в порядке, пап?
– Да. Просто… не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. О-хо-хо… Если сейчас сяду, то уже не встану.
– Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?
– Вот она.
Все утро, стоило вспомнить позорное бегство Мен-Фу, Боманц не мог удержаться от хохота.
– Пап! – Камень работал на дальнем краю раскопа. – Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.
Подхромав поближе, Боманц увидел, что Камень счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре сверкал серебром сложный узор.
– Угу. – Боманц выглянул из ямы. Никого не видно. – Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.
– Он возглавлял теллекурре.
– Но его не могли похоронить здесь.
– Это его доспехи, папа.
– Черт, я и сам вижу. – Боманц снова высунулся, как любопытный еж. Никого. – Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.
– Ты сиди, папа.
– Ты всю ночь здесь провел.
– Я намного моложе тебя.
– Я себя превосходно чувствую, спасибо.
– Какого цвета небо?
– Голубое. Что за идиотский…
– Урра-а! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…
– Камень!
– Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.
Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив котомку под спину.
– Надо расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.
– Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. – Камень извлек латную перчатку и часть поножи.
– Да? Придется сдавать.
– Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!
– Может быть. А если наш друг Мен-Фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом надо оставаться приятелями. Эта штука нам не нужна.
– Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.
– Что?
– Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.
Боманц помычал. Бесанд вполне способен на обман.
– Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.
– Кисломордый старый придурок, – пробормотал Камень, когда надсмотрщик отбыл. – Об заклад бьюсь, он сам эту штуку подсунул.
– Что толку ругаться, если сделать мы ничего не можем. – Боманц опять прислонился к котомке.
– Что ты делаешь?
– Бью баклуши. Расхотелось мне копать. – У старика ныло все тело.
Утро выдалось тяжелое.
– Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.
– Вперед.
– Папа… – Камень замялся, потом начал снова: – Почему вы с мамой все время ругаетесь?
Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Камень не застал их лучших лет…
– Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. – Он не мог выразиться точнее. – Ты видишь женщину: прелестную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. Его место занимает привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил вышвырнуть тебя пинком. Ты чураешься этой незнакомки – и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, похожие мысли. В душе мне все еще двадцать, Камень. Я сознаю, что постарел, лишь когда заглядываю в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить. Каждый раз, смотрясь в зеркало, я поражаюсь. Задаюсь вопросом: что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду – гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Камень. Он вот-вот помрет. Я у него в плену, но я еще не готов уходить.
Камень присел. Его отец редко говорил о своих чувствах.
– И так должно быть всегда?
«Может, и не должно, но бывает всегда…»
– Думаешь о Славе, Камень? Не знаю. От старости не сбежишь. И от перемен в отношениях – тоже.
– А вдруг теперь все будет иначе? Если нам удастся…
– Не говори мне «а вдруг», Камень. Я тридцать лет жил этим «а вдруг». – Язва попробовала желудок на зуб. – Может, Бесанд и прав. Насчет ложных причин.
– Папа! О чем ты? Ты отдал этому всю жизнь!
– Камень, я хочу сказать, что боюсь. Преследовать мечту – это одно. Поймать – совсем другое. Того, что ожидал, никогда не получаешь. Я предчувствую несчастье. Может, это мертворожденная мечта.
На лице Камня сменилось несколько выражений.
– Но ты должен…
– Я не должен ничего, кроме как быть антикваром Боманцем. Мы с твоей мамой долго не протянем. Эта яма обеспечит нас до конца.