– Жаль, – сказал полковник.
– Вы мой личный сторожевой пес?
– Да. Она почему-то очень вас ценит.
– Я когда-то посвятил ей поэму, – соврал я. – И поставлял кое-какие товары.
Полковник нахмурился, решив, что я над ним издеваюсь.
– Спасибо. – Я предложил оливковую ветвь мира. – Прежде чем идти на крышу, я поработаю немного.
Здорово я отстал. С тех пор как мы покинули равнину, я набросал лишь несколько заметок в «Синем хрене».
Я писал, пока руку не скрутила судорога. Потом поел – стражник принес снедь как раз в тот момент, когда я посыпал песком последний лист. Заглотив еду, я постучал в дверь и сказал охраннику, что готов пойти наверх. Когда дверь открылась, я обнаружил, что ее не запирали.
Даже если выйду из комнаты, куда податься? О побеге и думать глупо.
У меня появилось чувство, что я готов принять пост официального историка. Нравится или нет, но это меньшее из многих зол.
Мне предстояло принять немало тяжелых решений. Я хотел обдумать все как следует. Госпожа понимала – у нее хватит таланта и силы, чтобы обскакать по части предвидения старого лекаря, шесть лет просидевшего в глуши.
Закат. Пламенеет запад, полыхают облака. Небо расцвечено необычайными красками. Холодный и свежий северный ветерок заставляет ежиться. Охранник держался в отдалении, создавая иллюзию свободы. Я подошел к северному парапету.
Следов бушевавшей тут великой битвы почти не осталось. Там, где прежде пылали и рушились палисады и осадные машины, где люди гибли десятками тысяч, теперь был парк. Передовую отмечала черная каменная звезда в пятистах ярдах от Башни.
Мне почудились рев и грохот, я вспомнил орду мятежников, что накатывалась неутомимо, как море, волна за волной, разбиваясь о неподатливые ряды защитников. Я вспомнил Взятых, их жуткую смерть, их колдовство, безумное, бешеное…
– То была битва битв, не так ли?
Я не обернулся к ней:
– О да. Я никогда не отдавал ей должного.
– О ней еще споют.
Госпожа глянула вверх. Уже появлялись звезды. В сумерках ее лицо казалось бледным и взволнованным. Прежде я не видел на нем ничего, кроме самодовольства.
– Что случилось? – Вот теперь я обернулся.
Группка солдат стояла в отдалении, глядя на нас – не то потрясенные, не то очарованные.
– Мне было прозрение. Несколько прозрений, с первого раза я не смогла получить удовлетворительного результата.
– И?
– Возможно, результата нет вовсе.
Я ждал. Не стоит торопить самое могущественное существо в мире. Достаточно поразительно уже то, что она намерена довериться смертному.
– Все течет. Я видела три варианта будущего. Надвигается кризис, исторический миг.
Я глянул на нее почти в упор. Лиловые сумерки пали на ее лицо. Прядка темных волос лежала на щеке – не нарочно; желание прикоснуться, обнять, может, даже утешить затопило меня.
– Три варианта?
– Три. И ни в одном из них мне нет места.
Что можно сказать в такой момент? Что это может быть ошибка? Сами говорите Госпоже, что она своего дела не знает.
– В одном будущем победит твое глухое дитя. Но это наименее вероятный исход, она погибнет в борьбе вместе со всеми соратниками. В другом – мой супруг разорвет могильные оковы и восстановит свое Владычество. И тьма опустится на десять тысяч лет. А в третьем он сокрушен навеки. Это самое сильное, самое завораживающее видение… но цена высока. Скажи, Костоправ, есть ли боги? Я никогда не верила в богов.
– Не знаю, Госпожа. Я еще не встречал осмысленной религии. Они обычно непоследовательны. Боги, судя по описаниям их поклонников, большей частью психопаты с манией величия и паранойей. Не знаю, как они живут со своей одержимостью. Возможно, впрочем, что люди просто неспособны правильно интерпретировать действия существа, безмерно их превосходящего. Может быть, каждая вера – это уродливый и грязный осколок истины. Может быть, и есть силы, лепящие наш мир. Но я никогда не мог понять, зачем богам в столь громадном мире волноваться из-за человеческих судеб или молитв.
– В детстве… у нас с сестрами был учитель.
Заметил ли я? Да я весь обратился в слух, от макушки до пят.
– Учитель?
– Да. Он утверждал, что мы и есть боги, что мы творим собственную судьбу. И только мы определяем, что станется с нами. Проще говоря, сами себя загоняем в ловушку.
– Интересно…
– Именно. Но есть и бог на свете, Костоправ. Не из сотрясателей тверди, нет. Он – отрицатель. Он завершает все повести. Его глад неутолим, и все вселенная соскользнет когда-нибудь в его пасть.
– Смерть?
– Я не хочу умирать, Костоправ. Все, что есть во мне, вопиет против несправедливости смерти. Все, что я есть, чем была и, наверное, буду, вылеплено стремлением избежать конца. – Она тихо рассмеялась, сдерживая истерику. – Я построила бы себе мир, где мне не грозит никакая опасность. И краеугольным камнем его стала бы смерть.
Близился конец мечтаний. Я тоже не мог представить себе мир, в котором нет меня. И мое сердце гневалось. Очень легко вообразить, как страх смерти становится манией.
– Я понимаю.
– Возможно. Перед вратами тьмы мы все равны, верно? Песок струится для всех. Жизнь – только миг, вопящий в челюстях вечности. Но как же это все нечестно!
Я вспомнил Праотца-Дерево. Даже он сгинет когда-нибудь. Да, смерть жестока и ненасытна.
– Обдумал ли ты? – спросила Госпожа.
– Пожалуй. Я не некромант. Но я видел пути, которыми идти не желаю.
– Что ж, Костоправ, ты свободен.
Шок. Недоверие пронзило меня до самых пят.
– Что, простите?
– Ты свободен. Ворота Башни открыты. Достаточно пройти через них. Но ты можешь и остаться, занять свое место в борьбе, объединяющей нас всех.
Закат почти погас, только высокие облака еще озарялись снизу солнцем. По индиговому восточному небу плыл на запад эскадрон ярких точек. Направлялись они, кажется, к Башне.
Я пробормотал что-то невнятное.
– Желает она того или нет, Госпожа снова должна сразиться со своим супругом, – произнесла она. – И до тех пор, пока не завершится эта борьба, иной не будет. Ты видишь, как возвращаются Взятые. Армии с востока движутся к Курганью. Войска за границами равнины получили приказ отступить на восточные позиции. Твое глухое дитя в безопасности, если только оно не придет к нам с мечом. Наступает перемирие. А может, и вечный мир. – Слабая улыбка. – С кем станет сражаться Белая Роза, если не будет Госпожи?
С этими словами она оставила меня в полной растерянности и отошла поприветствовать своих ратоборцев. Ковры падали из темноты, как осенние листья. Я двинулся было туда, но мой личный охранник напомнил: у меня не настолько высокий статус, чтобы подслушивать Госпожу.
Северный ветер становился все холоднее. Не наша ли приходит осень?
40Принимая решение
Госпожа ничего у меня не требовала. Даже ее намеки были столь тонки, что додумываться до всего приходилось самостоятельно. Через два дня после нашего разговора на крыше я спросил полковника, могу ли повидаться с ней. Полковник пообещал выяснить. Подозреваю, что он действовал по приказу, иначе стал бы спорить. Прошел еще день; полковник явился и сказал, что Госпожа нашла время принять меня.
Я закрыл чернильницу, очистил перо, встал:
– Спасибо.
Он странно на меня покосился.
– Что-то не так?
– Нет-нет. Только…
Я его понял.
– Тоже не знаю. Но уверен, она хочет кое-что мне поручить.
Полковник просиял. Этот довод был ему понятен.
Обычная процедура. Когда я в очередной раз вступил в обиталище Госпожи, она стояла у окна, открытого в сырые сумерки. Серый дождь, бурливые коричневые воды, налево – едва различимы тени опасливо цепляющихся за высокий речной берег деревьев. Пейзаж сочился промозглым холодом. Очень знакомая картина.
– Великая Скорбь, – произнесла Госпожа, – в разливе. Она всегда в разливе, верно?
Госпожа поманила меня. Я подошел. Со времени моего последнего визита к обстановке добавился большой стол. На нем красовалась модель Курганья, выполненная с жуткой достоверностью: кажется, сейчас из казарм выбегут крошечные стражники.
– Видишь? – спросила она.
– Я почти не знаю тех мест, хотя был там дважды, – только город и казармы. Что я должен увидеть?
– Реку. Твой друг Ворон, видимо, осознал ее значение. – Тонкий палец описал дугу далеко к востоку от речного русла, вгрызавшегося в гребень, на котором мы устроили тогда привал. – Когда я сражалась при Можжевельнике, река протекала здесь. На следующий год климат изменился. Постоянные разливы смещали русло сюда. Сегодня она гложет вот этот гребень. Я осматривала его лично – земля, в нем нет каменного остова. Он не продержится долго. Когда гребень исчезнет, река начнет подмывать курганы. Даже все заклятия Белой Розы не помешают ей срыть Великий курган. И с каждым фетишем, который унесет течением, моему супругу все легче будет выбираться.
Я хмыкнул:
– Против природы не попрешь.
– Ну почему же? Надо только предвидеть. Белая Роза не предусмотрела этого. И я тоже, когда попыталась связать его понадежнее. Теперь уже слишком поздно. Итак, ты собирался поговорить со мной?
– Да. Я должен покинуть Башню.
– Что ж. Тебе не надо было приходить ко мне. Ты свободен, можешь идти или остаться.
– Я ухожу, так как должен кое-что сделать. И тебе это отлично известно. Но пешком я не успею дойти вовремя. И даже, скорее всего, сдохну по дороге. Я прошу перевезти меня.
Госпожа улыбнулась, и улыбка была искренней, светлой, чуть иной, чем прежние.
– Отлично. Так и думала, что ты поймешь, где твое место. Когда будешь готов?
– Через пять минут. И есть один вопрос. Ворон.
– Его лечат в казармах Курганья. Пока мы ничем не можем ему помочь. Как только появится возможность, приложим все усилия. Достаточно?
Не спорить же мне с ней.
– Хорошо. Тебя перевезут. У тебя будет единственный в своем роде пилот. Сама Госпожа.