Первыми его словами были:
– Значит, я не совсем потерпел неудачу. – Он повернулся к Госпоже. – И тебя оскверняет свет, не-Ардат. – И снова повернувшись ко мне: – Отведешь меня к вашей Белой Розе. Когда я поем.
Госпожа ни единым словом не одернула его.
Ел он как толстый мелкий лавочник. Госпожа лично помогла мне натянуть мокрый тулуп.
– И не мешкай, – предостерегла она.
Стоило нам выйти за порог, как Боманц словно сжался.
– Я слишком стар, – произнес он. – Не позволяй моим выходкам обмануть тебя. Когда играешь с теми, кто сильнее, нужно прикидываться слабее, чем ты есть. Что мне еще осталось? Сто лет… и меньше недели, чтобы обелить себя. Как я успею что-то сделать? Единственное знакомое лицо – Госпожа.
– Почему ты думал, что ее имя Ардат? Почему не другая из сестер?
– А их было несколько?
– Четыре. – Я перечислил. – По твоим бумагам мы установили, что Доротея – это Душелов…
– По моим бумагам?
– Так называемым. Они посвящены большей частью тому, как ты пробудил Госпожу. До последних дней предполагалось, что собрал их ты, а твоя жена унесла их из города, думая, что ты погиб.
– Надо будет разобраться. Не собирал я никаких бумаг. И не писал. У меня не было ничего, кроме карты Курганья.
– Карту я хорошо помню.
– Я должен увидеть эти бумаги. Но сначала – Белую Розу. Расскажи о Госпоже.
Трудно было следить за его мыслями – слишком они петляли, расплескивая идеи.
– А что рассказать о Госпоже?
– Между вами заметно напряжение. Враги – и одновременно друзья. Или любовники и одновременно враги? В общем, противники, хорошо знающие друг друга и глубоко уважающие. Если ты уважаешь ее, тому есть причина. Истинное зло уважать невозможно. Оно и само-то себя не уважает.
О-хо-хо! А он прав. Я действительно уважаю ее.
Так что я рассказал ему кое-что. Не сразу заметив, что тема была одна – Госпожа осквернена светом.
– Она пыталась быть злодейкой, очень старалась. Но в столкновении с истинной тьмой – той, что под курганом, – проявляется ее слабость.
– Нам почти так же нелегко погасить в себе свет, как победить тьму. Властелин рождается раз в сто поколений. Прочие же, вроде Взятых, – только подделки.
– Ты сможешь выстоять против Госпожи?
– Вряд ли. Подозреваю, что мне уготовано стать одним из Взятых, когда она выкроит время. – Старик, как кот, всегда приземлялся на ноги. – Боги! – Он споткнулся. – Однако она сильна!
– Кто?
– Твоя Душечка. Невероятное поглощение. Я беспомощен, как младенец.
В «Синий хрен» мы забирались через окно второго этажа – столько насыпало снега.
Одноглазый, Гоблин и Молчун сидели с Душечкой в общем зале. Неразлучную парочку изрядно потрепало.
– Ну-ну, – произнес я. – Выбрались, значит. А я думал, пес Жабодав вами закусит.
– Никаких сложностей, – отмахнулся Одноглазый. – Мы…
– Что значит «мы»? – возмутился Гоблин. – От тебя толку было как от кабаньих сосков. Молчун…
– Заткнись. Это Боманц. Он хочет поговорить с Душечкой.
– Тот самый Боманц? – пискнул Гоблин.
– Тот самый.
Весь разговор уложился в три вопроса. Вела его Душечка, а как только колдун это понял, он ловко свернул беседу.
– Следующий шаг, – сказал он мне. – Я должен прочесть якобы автобиографию.
– Так ее писал не ты?
– Нет. Если только память мне совсем не отказывает.
В бараки мы возвращались в молчании. Боманц пребывал в задумчивости. После первой встречи с Душечкой такое в порядке вещей. Это для нас, тех, кто с самого начала ее знал, она Душечка.
Боманц продрался сквозь манускрипт, по временам уточняя перевод некоторых абзацев. Он не владел юкителле.
– Так это не твоих рук дело?
– Нет. Но главным рассказчиком послужила моя жена. Вопрос: выследили ли девчонку, Проныру?
– Нет.
– А надо бы. Она единственная из оставшихся в живых, кто имеет значение.
– Я передам Госпоже. Но сейчас не время. Через пару дней тут будет сущий ад.
Интересно, посадил ли Следопыт свой саженец? Хотя что толку, если Великая Скорбь смоет курган. Храбро, Следопыт, но очень глупо.
Однако последствия его усилий проявились очень быстро.
– Ты обратил внимание на погоду? – спросила Госпожа, когда я явился передать ей слова Боманца относительно Проныры.
– Нет.
– Улучшается. Саженец ослабил способность моего мужа влиять на климат. Слишком поздно, конечно. Вода не спадет и через несколько месяцев.
Госпожа выглядела подавленной. Когда я сообщил, чего хочет Боманц, она только кивнула.
– Так плохо? Или мы потерпели поражение, еще не вступив в бой?
– Нет. Но цена победы все растет. Я не хочу платить так дорого. И не знаю, смогу ли.
Я стоял, немного ошарашенный, и ожидал разъяснений. Которых не последовало.
– Сядь, Костоправ, – произнесла она чуть погодя.
Я опустился в указанное ею кресло, у гудящего камина, куда верный Горшок постоянно подбрасывал дрова. Потом она отослала Горшка. И все молчала.
– Время затягивает петлю, – прошептала она лишь раз. – И я боюсь ослабить ее.
54Домашний вечер
Дни шли. Никто не добился хоть мало-мальски заметного успеха. Госпожа свернула все исследования. Она часто совещалась со Взятыми, но меня на эти совещания не приглашали. Как и Боманца. Хромой участвовал в них, только если его приказом выгоняли из моей комнаты.
Я оставил надежду заснуть у себя и перебрался к Гоблину с Одноглазым. Это показывает, насколько пугало меня присутствие Взятого. Жить с этой парочкой – все равно что обитать посреди небольшого мятежа.
Состояние Ворона по-прежнему не менялось, и о нем позабыли все, кроме верного Горшка. Иногда еще по Душечкиному поручению заглядывал Молчун, но без особого энтузиазма.
Только в те дни я понял, что Молчун испытывал к Душечке не только верность и преданность, но не умел выразить свои чувства. Не только клятва заставляла его держать язык за зубами.
Я так и не узнал, кто из сестер были двойняшки. Следопыт, как я и предполагал, ничего не обнаружил в генеалогиях. Колдуны мастера заметать свои следы – удивительно, как он вообще что-то обнаружил.
Гоблин с Одноглазым пытались его загипнотизировать в надежде докопаться до самых старых воспоминаний. Все равно что гоняться за привидениями в тумане.
Взятые силились усмирить Великую Скорбь. Вдоль западного берега начал громоздиться лед, отворачивая течение в сторону. Но колдуны переборщили, и образовался затор, грозивший поднять уровень воды. Два дня попыток дали нам часов десять форы, не больше.
Порой вокруг Курганья появлялись гигантские следы, скоро исчезавшие под снегом. Небо расчистилось, но воздух становился все холоднее. Благодаря усилиям Взятых снег не таял и не покрывался настом. Восточный ветер постоянно шевелил сугробы.
– Госпожа желает вас видеть, сударь, – сообщил мне пробегавший Горшок. – Немедленно.
Я оторвался от тонка на троих – то есть с Гоблином и Одноглазым. Это помогало убивать лениво ползущее время. А что нам еще оставалось?
– И будьте осторожны, сударь, – предупредил Горшок, когда мы отошли достаточно далеко.
– Гм?
– У нее дурное настроение.
– Спасибо.
Я сбавил шаг. У меня самого на душе кошки скребли. Не хватало еще мне чужих горестей.
В комнатах Госпожи сменили обстановку. Принесли ковры, завесили гобеленами стены. Близ уютно потрескивавшего камина стоял диванчик. Точно рассчитанная атмосфера. Дом, каким он нам мнится, а не какой он есть на деле.
Госпожа сидела на диване.
– Присаживайся, – произнесла она, даже не глянув, кто пришел.
Я начал опускаться на стул.
– Нет. Здесь, со мной.
Я пристроился на краешке дивана:
– Что случилось?
Ее взгляд сосредоточился на чем-то невообразимо далеком. На лице отражалась боль.
– Я решила.
– И?
Я нервно поежился, не совсем понимая, что она имеет в виду, и чувствуя, что мне здесь не место.
– Выбор невелик. Я могу сдаться и стать одной из Взятых.
Наказание менее жестокое, чем я ожидал.
– Или?
– Или вступить в бой, который невозможно выиграть.
– Если не можешь победить, зачем драться?
Никому из своих я не задал бы такого вопроса. Как ответили бы наши, я и так знаю.
Но она не из наших.
– Я могу повлиять на исход боя. Мне не победить, но я могу решить, кому достанется победа.
– Или хотя бы не отдать победу ему?
Медленный кивок.
Я начал понимать причину ее мук. Я видел такие лица на поле боя, у тех, кто идет на смерть, помогая выжить другим.
Пытаясь скрыть свои чувства, я сполз с диванчика и бросил в огонь три полешка. Если бы не наша грызущая тоска, в комнате было бы уютно – в хрустком тепле и пляшущем свете огня.
Мы посидели немного. Я нутром чуял, что болтать не стоит.
– Начнем с рассветом, – проговорила Госпожа наконец.
– Что начнем?
– Последний бой. Смейся, Костоправ. Я попытаюсь убить Тень. И не надеюсь выжить.
Смеяться? Никогда. Восхищаться. Уважать. Враг мой, не способный погасить в себе последнюю искру света и умереть иначе.
Все это время она сидела очень прямо, сложив руки на коленях, глядя в огонь, словно надеялась узреть в нем разгадку некой тайны. Теперь она задрожала.
Женщина, испытывавшая перед смертью такой невыносимый ужас, предпочла смерть капитуляции.
Как это повлияло на мою уверенность? Плохо. Паршиво. Если бы я получил то же прозрение, что и она, мне было бы легче. Но о прозрении Госпожа не рассказывала.
– Костоправ, – попросила она очень-очень тихо, почти робко, – обними меня.
Что-о?!
Нет, этого я не сказал, но определенно подумал.
Ничего я не сказал. Просто сделал, как просили, неуклюже и неуверенно. Госпожа расплакалась у меня на плече, тихо, почти неслышно, как пойманный крольчонок.
Прошло немало времени, прежде чем она заговорила вновь. Я сидел едва дыша.
– Никто не обнимал меня так с детства. Моя няня…