«Мне не положено так по-дурацки погибнуть, – подумал я. – Это неправильно…»
Все трое стояли и смотрели на меня.
А я смотрел на них. Ничего другого мне не оставалось.
Костоправ, ты храбрец. У тебя, по крайней мере, хватило духу взглянуть смерти в глаза.
– Ты ведь ничего не видел, верно? – негромко спросил Душелов.
У меня по хребту пробежались холодные ящерицы. Это был голос одного из мертвых солдат, рубивших Твердеца.
Я покачал головой.
– Ты был слишком занят, сражаясь с Твердецом, а потом занимался Вороном.
Я слабо кивнул. Колени превратились в студень, иначе я рванул бы прочь без оглядки, хоть это и было бы несусветной глупостью.
– Уложи Ворона на ковер Зовущей, – велел Душелов.
Ругая и упрашивая, я помог Ворону встать и добраться до ковра. Он совершенно не понимал, где находится и что делает, но не препятствовал мне.
Я встревожился. На Вороне не было видно ран, но вел он себя очень странно.
– Отвезите его сразу в мой госпиталь, – сказал я Зовущей.
Я не осмелился посмотреть Взятой в глаза и не смог придать словам нужную твердость, поэтому они прозвучали как мольба.
Душелов поманил меня к своему ковру. Я поплелся с энтузиазмом барана, приближающегося к мяснику. Откуда мне знать, вдруг он играет со мной. Если упаду с ковра, это избавит Взятого от малейших сомнений в моем умении держать язык за зубами.
Он подошел к ковру вслед за мной, бросил на него свой окровавленный меч и уселся. Ковер поднялся и медленно полетел к Лестнице.
Я оглянулся на неподвижно лежащие внизу тела, снедаемый стыдом. Вышло так несправедливо… но разве от меня что-нибудь зависело?
Нечто золотистое, напоминающее светлую туманность в полночном небе, шевельнулось в тени, отбрасываемой одной из каменных башен.
У меня едва не остановилось сердце.
Капитан заманил обезглавленную и деморализованную армию мятежников в ловушку. Началась мясорубка, и лишь малая численность и крайняя измотанность Отряда не позволила сбросить противника с перевала. Расхоложенность Взятых тоже не стала для нас подспорьем. Один свежий батальон или магический трюк принес бы нам в тот день победу.
Я ухаживал за Вороном по пути на юг, уложив его в последний фургон. Он будет приходить в себя еще несколько дней. Само собой, на меня легли заботы и о Душечке, но я не жаловался – один ее вид прекрасно разгонял тоску очередного отступления.
Быть может, именно этим она вознаграждала Ворона за его великодушие.
– Это наш последний отход, – пообещал Капитан.
От него-то не услышишь слова «отступление», но ведь он не штабная крыса, у которой хватает наглости говорить про «наступление в обратном направлении» или «перегруппировку в тылу». Правда, Капитан не упомянул и того факта, что любой следующий отход произойдет уже после конца войны. Дата падения Чар станет датой смерти империи Госпожи. И она же, по всей вероятности, станет финальной датой в Анналах, подведя черту под историей Отряда.
«Покойся в мире, последнее из солдатских братств. Ты было для меня домом и семьей».
Теперь до нас дошли новости, которые высокое начальство придерживало, пока мы сражались на Лестнице Слез. Несколько армий мятежников наступают с севера, продвигаясь чуть западнее нашего маршрута. Перечень захваченных городов оказался удручающе длинным даже со скидкой на допущенные гонцами преувеличения. Потерпевшие поражение солдаты всегда чрезмерно восхваляют силу противника, это убаюкивает их самолюбие, заподозрившее собственную ущербность.
Шагая рядом с Эльмо вниз по длинному и пологому южному склону перевала, в сторону плодородных земель севернее Чар, я сказал:
– Если когда-нибудь увидишь, что поблизости нет Взятых, попробуй намекнуть Капитану, что было бы очень мудро понемногу разделить понятия «Отряд» и «Душелов».
Он посмотрел как-то странно. С недавних пор многие старые товарищи поглядывали на меня именно так. После смерти Твердеца я стал раздражителен, мрачен и неразговорчив. Впрочем, я и в лучшие времена не считался душой веселой компании. А сейчас на сердце скребли кошки. Я даже отказал себе в привычном удовольствии, почти перестал вести Анналы из боязни, что Душелов каким-то образом узнает о написанном.
– И вообще, было бы лучше, если бы столь тесной связи никогда и не было, – добавил я.
– Но что же там произошло?
Все в Отряде знали только голые факты: Твердец убит, Висельник тоже, из солдат уцелели только я и Ворон. Но каждого мучила неутолимая жажда подробностей.
– Я ничего не могу рассказать. Но все же передай ему мои слова. Когда рядом не будет Взятых.
Эльмо поразмыслил и сделал правильный вывод:
– Хорошо, Костоправ, скажу. Побереги себя.
Обязательно поберегу. Если позволит судьба.
В тот же день мы получили известия о новых победах на востоке. Опорные пункты мятежников уничтожались один за другим, их как перышки сметала продвигающаяся имперская армия.
И в этот же день мы узнали, что все четыре северные и западные армии мятежников остановились для отдыха и пополнения. Они готовились к наступлению на Чары, и уже ничто не стояло между ними и Башней. Ничто, кроме Черного Отряда и прибившихся к нему солдат, успевших познать горечь поражений.
По небу ползла крупная комета – зловещий символ всех наших неудач.
Конец был близок.
А пока мы отступали, и уже близилась последняя встреча с судьбой.
Я должен описать еще одно событие, связанное со смертью Твердеца. Когда мы находились в трех днях пути к северу от Башни, я увидел сон наподобие того, что измучил меня на вершине перевала. И золотистое существо из сна, который мог быть вовсе и не сном, пообещало: «Моему Верному нечего опасаться». Мне вновь позволили на мгновение увидеть лицо столь прекрасное, что захватывало дух. Потом оно исчезло, и вернулся страх – такой же сильный, как и прежде.
Проходили дни. Оставались за спиной мили. Над горизонтом показалась уродливая громада Башни. А на ночном небе все ярче разгоралась комета.
6Госпожа
Земля постепенно становилась серебристо-зеленой. Рассвет разбрасывал по окольцованному стенами городу алые перья. Золотые искорки усеивали укрепления в тех местах, где солнце касалось росы. Туман стекался в низины. Протрубили утреннюю смену часовых.
Лейтенант козырьком приставил к глазам ладонь и прищурился. Хмыкнув с отвращением, он взглянул на Одноглазого. Чернокожий коротышка кивнул.
– Пора, Гоблин, – бросил Лейтенант через плечо.
В лесу зашевелились люди. Гоблин опустился на колени рядом со мной и выглянул из кустов. Он и еще четверо переоделись бедными горожанками и обмотали головы платками. Каждый держал деревянный шест с подвешенным к концу глиняным кувшином, спрятав оружие под одеждой.
– Идите, ворота открыты, – сказал Лейтенант.
Пятеро зашагали вниз по склону холма, держась опушки леса.
– Будь я проклят, но как же здорово вновь заняться такими штучками! – сказал я.
Лейтенант улыбнулся. С того дня как мы покинули Берилл, он улыбался очень редко.
Пять ряженых, укрываясь в тени, продвигались к ручью возле ведущей в город дороги. Несколько городских женщин шли туда же набрать воды.
К воротам мы рассчитывали подобраться без особых хлопот. Город был переполнен чужаками, беглецами и маркитантами мятежников, небольшой гарнизон службу нес спустя рукава. У мятежников не было причин ждать от Госпожи удара так далеко от Чар. Городок не имел никакого военного значения.
Кроме одного. В нем находились двое из Восемнадцати, посвященные в стратегические тайны мятежников.
Три дня мы таились в этих лесах и наблюдали. Перо и Бывалый, недавно ставшие членами Круга, проводили здесь медовый месяц, после чего должны были отправиться на юг и присоединиться к наступающим на Чары.
Трое суток без костров и горячей пищи. Три холодные ночевки. И все же наше настроение было бодрым – пожалуй, впервые за несколько лет.
– Сцапаем их тепленькими, – выразил я вслух свою надежду.
Лейтенант подал знак. Несколько человек отправились следом за фальшивыми старухами.
– Кто бы ни придумал этот план, он знал, что делает, – заметил Одноглазый.
Он тоже был возбужден. Как и мы все. У нас появился шанс сделать то, что нам лучше всего удается. Пятьдесят дней мы занимались грубым физическим трудом, подготавливая Чары к нападению мятежников, и пятьдесят ночей мучились бессонницей, представляя будущую битву.
Еще пять человек направились к ручью.
– Из ворот выходит группа женщин, – сообщил Одноглазый.
Напряжение нарастало.
Женщины гуськом направились к ручью. Это паломничество так и будет продолжаться весь день, если мы не вмешаемся. Внутри городских стен нет источника воды.
У меня в желудке внезапно потяжелело – наши лазутчики уже поднимались по склону к воротам.
– Всем быть наготове, – приказал Лейтенант.
– Разомните мышцы, – посоветовал я.
Физические упражнения помогают рассеять нервную энергию.
Сколько бы лет ты ни тянул солдатскую лямку, близость битвы всякий раз порождает страх. Эту заразу не подхватить почти невозможно. Одноглазый, прежде чем отправиться на дело, обязательно внушает себе, что судьба вычеркнула его имя из своего списка.
Лазутчики поздоровались с горожанками писклявыми голосами. К воротам они подошли без приключений – маскарад сработал. Стражником оказался башмачник из городской милиции, деловито вгонявший бронзовые гвозди в подошву сапога. Его алебарда стояла в нескольких футах у стены.
Вскоре из ворот вышел Гоблин и хлопнул над головой в ладоши. Звук разнесся по всей округе. Не удовлетворившись, Гоблин развел руки на уровне плеч ладонями вверх, и над его головой вспыхнула радуга.
– Вечно он выпендривается, – пробурчал Одноглазый.
Гоблин сплясал джигу.
Мы выскочили из леса и бросились вперед. Женщины у ручья с визгом разбежались. «На стадо овец напали волки», – подумал я. Мы мчались во весь дух. Заплечный мешок колотил меня по почкам. Ярдов через двести я перешел на шаг, опираясь на собственный лук. Меня обогнали парни помоложе.