Гоблин угрюмо кивнул.
– А ты, Одноглазый? Заметил какую-нибудь фальшь?
Чернокожий коротышка осторожно покачал головой.
– Аса, Ворон держал при себе кипу бумаг. Он когда-нибудь говорил о них?
Аса недоуменно пожал плечами.
– У него был какой-нибудь багаж? Вещь, к которой он никого не подпускал?
Мои вопросы поставили Асу в тупик, всех остальных тоже. Только Молчун знал о тех бумагах. Молчун и, может быть, Шепот, ведь они когда-то принадлежали ей.
– Аса, напряги память! Он обращался с чем-нибудь как-то необычно?
Коротышку осенило:
– Был ящик размером с гроб. Помню, я пошутил насчет него, а Ворон ответил загадочно: мол, это чей-то пропуск в могилу.
Я улыбнулся. Бумаги все еще существуют.
– И что сделал Ворон с этим ящиком?
– Не знаю.
– Аса!
– Честно не знаю. Я видел его всего пару раз, на судне. И не придал значения.
– К чему ты клонишь, Костоправ? – спросил Капитан.
– У меня есть версия. Она основана на том, что́ я знаю об Асе и Вороне.
Все заворчали.
– То, что мы знаем о Вороне, позволяет допустить, что он не взял бы с собой на юг никчёму и пустомелю. Но все-таки он прихватил разговорчивого и ненадежного Асу. Зачем? Парни, может, вас это не волнует, зато волнует меня.
– Не уловил, – сказал Капитан.
– Допустим, Ворон решил исчезнуть так, чтобы никому даже в голову не пришло его искать. Один раз он уже попытался убежать и забрался в Можжевельник. Но тут явились мы. Он решил, что по его душу. Как теперь быть? А почему бы на этот раз не умереть при свидетелях? Кто станет охотиться за мертвецом?
– Ты считаешь, – прервал меня Эльмо, – что он инсценировал свою смерть и послал Асу рассказать об этом, чтобы его не вздумали искать?
– Я считаю, что нельзя исключать такую возможность.
Единственным ответом Капитана было задумчивое «гм…».
– Но Аса видел его мертвым, – сказал Гоблин.
– Может быть. А может, ему только показалось.
Все посмотрели на Асу. Тот совсем перетрусил.
– Возьми-ка его, Одноглазый, – сказал Капитан, – и прогони всю историю с самого начала. Шаг за шагом.
Два часа Одноглазый мучил коротышку, но не нашел ни единой зацепки. Аса настаивал, что видел Ворона мертвым, выеденным изнутри какой-то тварью, похожей на змею. И чем больше трещин давала моя версия, тем сильнее я убеждался, что она верна.
– Я сужу по характеру Ворона, – защищался я, когда все до одного ополчились на меня. – Есть ящик, и есть Душечка. А еще есть чертовски дорогой корабль, который он зачем-то построил. Убираясь отсюда, Ворон оставил следы. И он это знал. Так зачем, проплыв несколько сотен миль, ставить судно в гавань, если знаешь, что на тебя ведется охота? Зачем оставлять в живых Шеда, который может рассказать об ограблении Катакомб? И видят боги, я никогда не поверю, что Ворон бросил Душечку на произвол судьбы. Да ни на одну минуту он не оставил бы ее без опеки. Обязательно бы пристроил, и вы все прекрасно это понимаете. – Мои доводы даже для меня звучали слишком натянуто. Я смахивал на священника, пытающегося навязать свою религию. – Аса сказал, что они просто оставили девчонку возле какой-то таверны. Не сомневайтесь, у Ворона был план. Спорим, если вы отправитесь на юг, то не найдете и следа Душечки? И если корабль все еще там, то ящика на борту нет.
– Да при чем тут этот ящик?! – взорвался Одноглазый.
Я пропустил вопрос мимо ушей.
– По-моему, у тебя слишком буйное воображение, Костоправ, – сказал Капитан. – С другой стороны, Ворон достаточно хитер, чтобы выкинуть что-нибудь подобное. Как только у меня появится возможность выпихнуть тебя отсюда, ты отправишься туда и все проверишь.
– Если Ворон настолько хитер, то Взятые, наверное, тоже достаточно коварны, чтобы предпринять что-то против нас?
– Появится проблема – будем ее решать. – Капитан повернулся к Одноглазому. – Я хочу, чтобы вы с Гоблином воздержались от ваших игр. Это понятно? Еще один-два фокуса – и у Взятых проснется любопытство. Костоправ, не упусти этого Асу. Ты, наверное, захочешь, чтобы он показал тебе место, где умер Ворон. Я возвращаюсь. Эльмо, давай-ка проедемся немного вместе…
Небольшое личное дело. Готов поклясться, что оно имеет прямое отношение к моей подозрительности в отношении Взятых. Со временем так привыкаешь к человеку, что практически читаешь его мысли.
33Можжевельник. Столкновение
После прибытия Капитана многое изменилось. Солдаты взбодрились, влияние Эльмо возросло, в то время как мое явно уменьшилось. Ушли расхлябанность и панибратство. Повторять распоряжения уже не приходилось.
Прибавилось беготни, тогда как спать удавалось урывками. Ни один из нас и двух часов не действовал сам по себе, без связи с остальными. А Эльмо находил поводы рассылать людей подальше от Черепицы, туда, где Взятым было бы непросто их отыскать. Аса стал моим подопечным.
Напряжение крепло. Мы были как стайка цыплят, готовых броситься врассыпную при виде лисы, забравшейся в курятник. Я пытался одолеть нервозность, приводя в порядок Анналы. До этого долгое время не вел подробных записей, ограничивался лишь короткими заметками.
Когда же нервы угрожали лопнуть, я поднимался на гору, чтобы посмотреть на Черный замок.
Я намеренно шел на риск, как ребенок, который забирается на дерево и выползает на самый конец ветки, рискуя сорваться. Чем ближе подходил к замку, тем сильнее сосредоточивался. На расстоянии в две сотни ярдов все другие мысли уже просто исчезали. Ледяной ужас и чувство смертельной опасности пробирали до самых костей. На этой дистанции я до самых пяток проникался пониманием того, что это значит – дать тени Властелина нависнуть над миром. И догадывался, что испытывает Госпожа, когда думает о возможном возвращении своего мужа. Все мысли гаснут, притупляются эмоции, их сменяет глухое отчаяние.
В каком-то смысле Черный замок был не просто воротами, из которых мог выйти величайший злодей. Он был конкретным воплощением метафорического понятия зла, натуральным его символом. Схожее воздействие производит на человека вид огромного собора. Как и собор, замок был не просто зданием.
Я смотрел на обсидиановые стены и чудовищные украшения; я вспоминал рассказы Шеда. При этом невозможно было не рыться в помойной яме собственной души в поисках добродетелей, которые человек сохраняет на протяжении всей своей взрослой жизни. Если угодно, этот замок был нравственным ориентиром. Для тех, у кого есть голова на плечах и кто вообще способен что-либо чувствовать.
Иногда Одноглазый, Гоблин, Эльмо или кто-нибудь еще составляли мне компанию. И ни один из них не уходил оттуда спокойным. Они могли топтаться рядом со мной, говорить банальности об архитектуре или важно рассуждать о значении замка для Черного Отряда. А в это время там, внутри, постоянно что-то происходило, менялось.
Я не верю в абсолютное зло. Об этом неверии я многократно упоминал в Анналах, оно отразилось на всех записях, внесенных туда мною в качестве хрониста. Я верю, что есть наша сторона и есть чужая. Какая из них добрая и какая злая, будет решать тот, кто выживет, когда все кончится.
Добро и зло в мире людей очень редко определены четко. Так не бывает, чтобы где-то всегда светило солнце, а где-то постоянно царил мрак. Восемь лет назад в войне с мятежниками мы были на стороне, которая считалась плохой, неправой. Хотя приверженцы Белой Розы бывали гораздо коварней и злей, чем Госпожа. По крайней мере, темные силы, которым служили мы, действовали прямо и честно.
Всем ясно, что собой представляет Госпожа. Это у мятежников идеалы и нравственные нормы на каждом шагу противоречат фактам, отчего люди становятся переменчивы, как погода, и гибки, как змеи.
Но я отвлекся. Это Черный замок действует так: он заставляет спотыкаться обо все ошибки и прегрешения, совершенные тобой в жизни. Он вынуждает пересматривать нравственные ценности. Он вызывает желание занять какую-то определенную позицию, хотя бы и на стороне зла. Он делает тебя нетерпимым к твоей податливой, уступчивой морали.
Подозреваю, именно поэтому в Можжевельнике решили сделать вид, что Черного замка в природе не существует. Это место – абсолют, требующий абсолютных решений в мире относительности.
Когда я стоял под черными лоснящимися стенами, мне часто вспоминалась Душечка. Потому что она была полной противоположностью замку; она была несовместима с ним. Белый полюс, идеал, противостоящий тому, что символизирует собой замок. Я нечасто с ней общался с тех пор, как узнал, кто она на самом деле. Но помню, что ее присутствие тоже будоражило мои чувства. Я представлял себе, как бы она подействовала на меня сейчас, через столько лет, будучи уже взрослой.
На Шеда, судя по его словам, присутствие Душечки не производило впечатления, равного по силе впечатлению от Черного замка. Тавернщика интересовало только одно: как бы затащить ее в кровать. Что до Ворона, он тоже не придерживался каких-то строгих правил. Случись что, наш приятель скатился бы еще дальше во мглу. Разница лишь в том, что им двигают самые высокие мотивы.
Возможно, в этом содержится некий посыл. Некая мысль насчет средств и целей. Ворон действует с прагматичным цинизмом князя тьмы, но это дает ему возможность спасти ребенка, который являет собой единственную надежду всего мира. Надежду избавиться от Госпожи и Властелина.
О, как было бы замечательно, если бы все нравственные проблемы делились на черные и белые и если бы можно было расставить их на игровой доске! Строгие правила – и ни единого оттенка серого.
Даже Аса и Шед почувствуют ауру замка, если привести их сюда днем и заставить смотреть на эти беспощадные стены.
Особенно чуток Шед.
Тавернщик достиг той точки, когда человек может себе позволить и совестливость, и некоторые колебания. Я имею в виду, что он выкарабкался из нужды, угнетавшей его раньше, и под нашим надзором прекратил рыть себе яму. Это позволило ему оценить содеянное и проникнуться отвращением к самому себе. Не единожды я вел с ним беседу и замечал, как из глубоко запрятанной искры порядочности разгоралось пламя и заставляло тавернщика корчиться в душевных муках.