Хранитель корней часто говорил, что тело — это всего лишь оболочка, что-то вроде одежды для души. Когда мы рождаемся, душа натягивает на себя данное Сфиррой тело, а когда умираем, скидывает и уходит дальше. Я прежде этого не понимал. Как это так? Ведь когда рвется рубаха, у меня из-за этого ничего не болит, а вот если я порву кожу, так хоть вой!
А сейчас вот понял. Видать, обычно наша душа накрепко пришита к костям, мясу и шкуре, потому слышит боль. Заветные слова помогают убрать эти нити, и как бы ни было плохо моему телу, я могу отойти в сторонку и переждать.
И я ждал.
Слова продолжали течь непрерывным потоком и потихоньку убаюкивали меня…
Тук. Тук. Тук.
— Лиор! Лио-о-ор! — послышался истошный женский крик.
Я дернулся и застонал. Ой, надо же, голос прорезался.
— Лиор, ты живой? Коровы уж с пастбища воротились! Ты до сих пор не проснулся? Свиньи визжат, пить хотят!
Кажись, это Филора, соседка. Неужто я пролежал ночь и почти весь день?
— Лиор, отопри дверь!
Ах да, вчера-то я догадался опустить засов, прежде чем проглотить ядро. А еще я жив! Значит, я теперь новус?
Я попытался встать, но не смог пошевелить даже пальцем.
— Теть Филора! — крикнул я пискляво. — Приболел я, встать не могу.
— Ладно! Накормлю твою скотину. И коров подою. Молоко потом заберешь. Может, травницу позвать?
— Молоко возьми себе. И спасибо!
Она ушла.
Я снова дернулся. Нет, ничего не выходит. Я чувствовал свои руки и ноги, но они почему-то не слушались. Стоило попытаться шевельнуться, как все тело пронизывала острая боль. Меня будто цепами измолотили, вместо мяса и костей — лишь квеклая тягучая квашня.
Очень хотелось пить, во рту язык прилипал к небу. И есть тоже хотелось. А вот облегчиться — нет. Судя по запаху я уже это сделал. И не раз.
Неужто вот так и становятся новусами? Через боль, избитое тело и мокрые портки? А вдруг я что-то сделал неверно и больше не сумею встать? Навсегда останусь ссущим под себя калекой! Меня, наверное, попросту уморят голодом. Зачем кормить убогого?
Я бы снова расплакался да нечем. Жажда терзала похлеще голода.
Пролежал я долго, не зная, день сейчас или ночь. Ставни на окнах были закрыты, и свет не пробивался внутрь. Я слышал, как шуршали мыши в щелях, иногда они подбирались поближе и щекотали носами пальцы на ногах.
Я вдруг вспомнил, как впервые после смерти матери доил коров. Провозился с ними весь вечер, уж и не знаю, кто утомился больше: они или я. Вроде бы нетрудно: сдавить, потянуть, отпустить, сдавить, потянуть, отпустить. И так много-много раз. С непривычки у меня свело плечи, пальцы выплясывали похлеще тетки Калоры в праздник Пробуждения, а на другой день я даже ложку взять не смог, руки висели тряпочками, но потом всё прошло. Сейчас я спокойно выдаиваю три коровы, и ничего не болит, не трясется. Вдруг и на сей раз так случится? Надо лишь перетерпеть.
Как часто я мечтал весь день лежать на лавке? И чтоб никаких забот! Как какой-нибудь барон! А выходит, что лежать — не так уж и весело. И думы одолевают всякие: задала ли тетка Филора корму курам? Довольно ли налила воды свиньям? Да и коровы весь день без выпаса — измучались, поди.
И тут что-то кольнуло в боку. Потом в руке. В спине. В шее. Кололо всюду. Не прям больно, будто об еловую ветку схватился, но неприятно. Я бы уже извертелся, если б мог. А дальше стало хуже. Почудилось, что в меня вгрызлись черви и поползли по всему телу, но не сверху, а внутри, под кожей. Я прямо чувствовал, как они шевелятся, пропихивают себя, извиваются и впиваются в мои жилы. По сравнению со вчерашней боль можно было терпеть, но как же это мерзко! Я не орал, лишь чтобы соседи не прибежали, грыз себе губы и снова скрипел зубами.
Надо снова говорить слова! Заветные слова! Всё, что угодно, лишь бы выпрыгнуть из этого тела!
Я забубнил их себе под нос, повторяя по кругу вновь и вновь. И спустя какое-то время мне удалось уйти от боли. Пусть тело само справляется со своими бедами!
Тук. Тук. Тук.
— Лиор! Лио-о-ор! Пора коров выгонять! Ты живой? Еще хвораешь? Открой, я хоть молоком тебя напою, а то второй день лежишь, огня не разводишь.
Я открыл глаза. Снова на полу. Было зябко, особенно мерзла задница из-за мокрых портков. Живот тут же заскрипел, требуя еды.
Смогу ли шевельнуть пальцем? Попробовал, и он стукнул по полу. Ни боли, ни вчерашнего бессилия. А ну-ка, тогда попробую поднять руку. Та легко взлетела наверх. Неужто и встать выйдет? Я перекатился на бок, оперся и встал.
— Лиор? Нешто помер?
— Жив я, теть Филора! Сейчас выйду! Полегчало мне.
— Хвала древу Сфирры! А то у меня сердце не на месте. Слыхала, что староста наш тебя распекал на днях! Так ты много о том не думай. Пока руки-ноги на месте, не помрешь с голоду. Ты вон какой работящий, уж без куска хлеба не останешься.
Пока тетка Филора говорила, я поменял портки, выхлебал остатки воды в ведре, выскреб засохшую корку со дня котелка и проглотил, отыскал засохший и изрядно погрызенный мышами кусок лепешки, сожрал его. Когда понял, что в доме больше ничего нет, отпер дверь, буркнул «доброго утра!» перепугавшейся соседке и метнулся в кладовую. Опомнился, когда доел всю квашеную капусту в той самой бочке, а ведь там оставалось никак не меньше половины ведра!
— Что это с тобой?
Вот же! Филора-то не ушла.
— Коров выгонять будешь?
— Да, — кивнул я. — Вчера ничего не ел, изголодался малость.
Голод никуда не делся, но я хоть в разум пришел. Выпустил коров, задал корма свиньям побольше, открыл дверь курятника… Соседка, видать, угомонилась и ушла, так что я занялся повседневными делами. Для начала сходил к колодцу, нахлебался воды от души, потом натаскал ее в корыта. И ведра казались легкими-легкими. Я несколько раз оглядывался: уж не протекают ли, но дорога позади оставалась сухой.
Угомонив скотину, я решил покормить и себя. Если новусы всегда так голодны, понятно, почему отчим ел за троих. Потому я подумал, что надо сварить целый котел, чтоб наверняка наесться.
Но для начала надо нарубить дров. Обычно этим занимался отчим. Ему хватало одного дня, чтобы нарубить целую поленницу. Бабоньки, заслышав стук с нашего двора, сбегались со всей округи и кружили возле, поглядывая, как Тарг мерно подымает и опускает топор. Особенно много их собиралось к тому времени, когда он скидывал промокшую рубаху и оставался в одних лишь подпоясанных веревкой портках. Отчим был мужиком видным, получше любого в нашей деревне. Остальные по сравнению с ним казались мелковатыми, мешковатыми и костлявыми. У одного пузо, у другого лысина, у третьего лицо оспой изъедено, а у Тарга кожа чистая, плечи широкие, пуза вовсе нет. Сразу видать — не отсюда он.
Я поставил полешко, завел колун повыше и ударил со всей силы. Тресть! Я оглянулся, не видал ли кто, откинул плашки и потянул колун. Он ушел в колоду по самое топорище! Не сломать бы ненароком. Осторожно, чуть раскачивая лезвие, я сумел его оттуда вызволить. Полегче, надо полегче бить. Не сразу, но я понял, как это делать. Надо рубить без замаха: поставил полено, колун приподнял до груди и тюк! Хватало одного удара, и колода оставалась цела.
Пока варево бурлило на огне, мне и самому не сиделось — сила новуса так и рвалась наружу. Хотелось что-то делать, куда-то ее выплеснуть. Я заново наполнил поилки, вычистил хлев и свинарник, намолол ведро муки, и жернова в этот раз крутились легко-легко, потом проглотил две миски своей каши, не пожалев масла. Когда вернулись коровы с пастбища, я выдоил их намного быстрее, чем раньше. Вот что значит — новус!
Теперь я смогу сжать больше ячменя, а значит, отдавать придется не так много.
Нет, я не забыл о своей давней мечте — отправиться в город и стать бургомистровым воином. Мне хотелось сесть на красивого лоснящегося коня, надеть кольчугу и яркое сюрко, повесить меч на пояс и проехаться по мощеным улочкам, чтобы все смотрели и завидовали! Вот только кто возьмет в стражи мальчишку, который даже не отнес древу Сфирры дары?
Надо выждать. Еще год остался! Весной, в день Пробуждения, я стану взрослым. Родился-то я не весной, но дары всегда приносят в этот день, коли прожил пятнадцать лет. Сразу после праздника на дорогах становится людно. Каждый поклонившийся древу может выбирать свой дальнейший путь. Не такие, как мы, конечно. Крестьяне остаются крестьянами, их держит земля, но некоторые, что скопили деньжат, могут отправить сыновей в ученики к ремесленникам. К примеру, у старосты второй сын живет в городе, чинит упряжь, а четвертого, моего ровесника, он прочит в суконщики.
Вот и полнятся дороги путниками. Кто идет пешком с единственным узелком на плече, кто — верхом на осле, кто — в повозке, а кто — на коне в окружении слуг и воинов. Едут в город, едут из города, некоторые проезжают мимо деревни, а другие останавливаются на ночь. Для того мужики побогаче построили у нас в деревне отдельные дома, чтобы пускать путников. Вдоль дороги выстраиваются бабы с коробами, полными пирогов да моченых яблок. Голодные и уставшие путники готовы платить немало за горячую еду. Я слышал, что однажды за пирог с рыбой расплатились не медной монетой, а серебрушкой. Может, перепутали? Староста потом эту серебрушку забрал, поменял на медь и вернул лишь часть, но и того много за какой-то лишь пирог. Рыба-то вон она, в реке, задаром ловить можно!
Но до дня Пробуждения еще дожить надобно. Впрочем, чего мне бояться? Ведь я уже новус!
Глава 6
Близилась страда. Каждый день староста ходил к ячменным полям, трогал колосья, растирал зерна меж пальцами, хмурясь, смотрел на небо. Я отыскал и наточил серп, готовясь к жатве. Сдержит ли староста слово? Даст ли людей?
Новус там или нет, но чтобы убирать зерно, силушка не больно-то нужна, лишь терпение.
На пятый день, как я проглотил ядро кровавого зверя, староста, возвращаясь с поля, остановился возле моего дома.
— Лиор, — кивнул он.