— Глянь! Никак живой?
Я едва портки не запачкал. Неужто волк жив? Он же нас всех сожрет и не подавится!
— Тарг жив? Надо его в деревню отнести.
Мужики быстро срубили волокушу, кое-как подняли отчима, уложили на нее и поволокли назад. А трое остались с волком. Если такого освежевать, за его шкуру немало отсыпят меди.
На отчиме живого места не осталось. Он весь был изорван когтями да клыками, как только требуха еще не вывалилась? Только по лысине да бороде можно угадать, кто это. Отчим еле-еле дышал, а когда волокуша подпрыгивала на кочках, хрипел от боли.
В деревне нас встретили криками да слезами. Услыхав про кровавого зверя, бабы подняли вой. Одна орала, что надобно в город послать за новусами, вторая — что за лекарем, третья просто ревела навзрыд, сама не зная почему. Они будто не слышали, что зверя уже убили, и рыдали так, словно их самих рвали на куски.
Тарга затащили в дом и уложили на лавку, Харт сказал, что позовет бабку-травницу. И я остался наедине с умирающим отчимом. Что делать — я не знал. То ли древу Сфирры молиться, то ли бежать куда подальше… Перетянуть бы раны, но с этим травница лучше сладит.
Хуже нет, когда ничего не можешь сделать!
— Лиор, — вдруг прошептал отчим.
— Да! Я тут! — тут же бросился я к лавке.
— Повторяй. Повторяй…
— Что повторять?
— Море камней и льда, — с трудом выдохнул Тарг.
— Море камней и льда, — отозвался я.
— Пылает в огне вода…
Я сказал и эти слова.
— Ветер из пепла и стали
Стирает жизнь навсегда.
Тарг проговорил это еще несколько раз, а потом прошептал:
— Повторяй. Повторяй.
Я повторял и повторял, а потом увидел, что отчим уже не дышит.
Глава 2
Похороны… Уже вторые в моей жизни. Я знал, что меня ждет. Придет хранитель корней, проговорит погребальную речь, взмахнет веткой осины, получит плату и уйдет. Потом приковыляет старуха Умара, и вот уж она сделает всё как надо.
Умара знала всех в деревне, потому в причитания-плач вплетала всё хорошее, что было в усопшем. Слушая ее, даже злейший враг покойника бы не смог не прослезиться. За это старухе насыпали целый мешок всякой снеди, совали отрезы тканей, иногда давали пустые горшки, если уж совсем больше ничего не было. А потом, едва старуха выходила за порог, ее окружали детишки, чтоб выпросить угощение. Умара никогда не скупилась, щедро раздавала пироги и яйца, приговаривая: «Да что ж вы, мои хорошие… Кушайте-кушайте, мои маленькие».
Я тоже когда-то выплясывал перед ней, протягивая ручонку, а потом, ухватив кусок, убегал в сторону и жадно пожирал его. Ни разу не донес до дому. Даже когда мы с матерью жили вдвоем и в закромах не было ни крупинки зерна.
Если б не соседи, я б так и просидел возле мертвого отчима. Я не рыдал, нет. Что толку? Думал, как дальше жить. Сам собрать весь урожай я не сумею, попробую сговориться с соседями, отдам им часть собранного зерна. Осенью придется резать скот, оставлю одну корову да десяток кур, тогда и корма на зиму заготавливать меньше, и зерна больше останется. Весной мой надел отберут, оставят лишь лоскут земли. Ну а чего? Я всё равно не сумею его один вспахать.
И зачем только мать с отцом бросили своих родных и перебрались жить сюда? У всякого, окромя родителей, есть и деды-бабки, и тетки-дядьки, а я тут один, как перст. Мать вон, даже когда отец помер, не захотела возвращаться в отчий дом, и мне не сказала, откуда она родом. Да еще второго мужа такого же пришлого одиночку приглядела.
Когда я начал раздумывать, на сколько хватит нынешних припасов, пришла травница, увидала мертвеца, всплеснула руками и выскочила наружу. После этого ввалились соседи, глянули на меня и тут же забыли, начали обсуждать, какую домовину делать да сколько запросит хранитель корней. Под вечер пришла Филора, соседка, чтобы помочь со скотиной, а заодно угостила меня кашей. И только тогда я расплакался. Каша была точь-в-точь как мамина: мягкая, рассыпчатая, со сладким запахом масла.
На другой день я встал рано, глянул на мертвого отчима, что так и лежал на своей лавке, разжег очаг, задал корму скотине, выгнал коров к стаду, затем затеял болтушку, сразу побольше. Этого котла мне на три дня хватит, отчим же есть не будет, а он всегда ел за троих.
С утра бабы помогли омыть тело отчима и одеть в чистое. А к полудню пришли мужики, притащили крепкую домовину и уложили его туда. Весь в зеленом появился и хранитель корней. Он встал в изголовье домовины и скучно, без души, забормотал:
— О, Древо Сфирры, священное и могущественное,
Твоя тень укрывает нас в час утраты.
Мы приходим к твоим корням с заблудшими душами,
Собираемся, чтобы почтить память ушедших.
Ты, источник жизни, силы и света,
Прими их, как ты приняло всех нас.
Наполни их сердца миром и покоем,
И дай им силы пребывать среди духов природы…
У меня самого не было ни единого медяка, и я со страхом ждал, чего же хранитель потребует в оплату, но тут я увидел, как Харт что-то вложил в его руку. Хранитель мельком глянул, кивнул и удалился.
С трудом переставляя больные ноги, прихромала старуха Умара. С самого порога она завела свою песнь. И я с любопытством ждал, что хорошего она расскажет про умершего отчима. И там оказалось ого-го сколько!
И работник он золотой, и сердце у него преогромное, смогло вместить не только вдову, но и ее сына. Уж он-то меня не обижал, растил как родного. Да что там! Не всякий родной отец так заботился, как он: не бил, не колотил, голодом не морил, трудами излишними не изводил. И думал-то он не о себе одном, а обо всех, как и заповедало древо Сфирры, что кормит и поит нас. Даже в последний час он не бросил общее стадо на погибель кровавому зверю, а встал на защиту, хоть и неравны были силы. И теперь вся деревня, каждый двор обязан великому Таргу, ведь корова — это наша кормилица.
Бабы плакали навзрыд, даже мужики утирали скупые слезы. Да я и сам того… разнюнился. Мой отчим-то герой! Защитник деревни! Ничуть не хуже новусов, которые должны охотиться на кровавых зверей. Но лучше б он всё же сбежал. Ну задрал бы волк несколько коров, зато сам бы отчим жив остался.
После причитаний домовину прикрыли небеленым полотном. Мужики взвалили ее себе на плечи и понесли к кладбищу. Там уже подготовили и яму, и росток дерева. Бабам обычно сажают липу или яблоньку, помершим в младенчестве — орешник, мужикам — дубы, у благородных какие-то свои деревья. А для отчима принесли росток ясеня, будто он был не простым пахарем, а воином. Ну, старшим виднее, конечно. Может, потому, что отчим помер не от хвори или голода, а в бою с кровавым зверем?
Домовину опустили в яму и начали закапывать. Я видел, как чистую ткань марают комья грязи, как едва видные очертания тела отчима скрылись под слоем земли. А потом своими руками посадил поверх могилы подготовленный росток. Если ясень приживется, значит, древо Сфирры приняло душу отчима, а если не приживется… Что ж, отчим не особо заботился о боге и молитвах, так что древо вполне могло ответить ему тем же, хоть оно и считается всепрощающим.
Вернувшись с кладбища, я увидел в доме накрытый стол — соседушки принесли поминальные угощения. И пироги с рыбой, и каши, и вареные яйца, а одна даже расщедрилась на курицу.
— А то гляжу, одна не несется совсем. День, второй, третий… Сколько ждать-то? Кормить ее задаром нечего, к тому же вдруг околеет? Я всё ждала — для чего-то же она захворала. А теперь ясно, для чего. Чтобы поминальный суп сварить, — поясняла баба свою щедрость.
Мне, как родственнику покойного, досталось крылышко. И я растягивал удовольствие — разжевал каждый хрящик, обсосал каждую косточку. Так давно не ел курятины! С зимы, наверное.
Поначалу застольные разговоры шли через силу, но после нескольких кружек хлебного варева гости перестали скромничать.
— Ты, паря, не боись. С тебя ни медяка не возьмем, — говорил мне Харт, обдавая запахом скисшей опары. — Шкура кровавого волка стоит немало. Продадим ее, оттуда и заберем твой долг: и за хранителя, и за домовину, и за стол, и за холстину. Так что, считай, Тарг сам себе похороны оплатил.
Я кивал и думал, что шкура кровавого зверя явно стоит больше, чем все поминальные хлопоты, а оставшиеся монеты соседи себе заберут, обо мне и не вспомнят.
— Там, конечно, поболее будет, но оно пойдет на корову взамен той, что зверь задрал. Видишь, ты при своей скотине останешься! Да, Тарг изрядно о тебе позаботился. Хороший был человек.
Да-да, он хороший. Ты хороший. Все хороши. Только мне-то как дальше жить? Корову он мне оставил. А почто б он ее забрал? Чужая-то ведь не по дурости или лености пастуха померла! Ее не обычный волк загрыз, а кровавый! Кто из них сумел бы забить кровавого зверя одним лишь кнутом? Да никто!
Я с трудом удержался от гневной брани, лишь отвернулся, будто снова слезы накатили. А соседи всё сидели да судачили, мол, когда приедут новусы да останутся ли, а если останутся, то надолго ли. Еле-еле дождался, пока все наедятся и уйдут.
Как только ушел последний гость, я подскочил на месте и оглядел дом так, будто никогда его прежде не видел. Пока обряжали да обмывали усопшего, мне вдруг подумалось, что у отчима должны быть какие-то монеты. Не всё же он отдавал господам да хранителям, явно же что-то припрятывал для себя. Холстину мы покупали, горшки, еще чего-то, а продавали осенью убоину. Да, кое-что попросту выменивали на часть зерна и мяса, но я был уверен, что деньги у отчима есть.
Где бы я спрятал кошель? Не на виду, это и дураку ясно. Я ощупал лавку, где обычно спал отчим, проверил соломенный матрас, осмотрел шкуры, заглянул в каждый горшок, хотя кухонной утварью занимался сам, проверил щели в стенах. Немного подумал и сбегал за заступом. Если нет ни в тряпках, ни в стенах, значит, где-то под землей.
Первым делом, я расковырял пол возле порога. Утоптанная почва была как камень, даже заступ еле-еле брал. Потом возле отчимовой лавки. Потом за очагом…