– Чё пришел, чумазый? – Ольга переложила ноги.
Вторая нога с не накрашенными еще ногтями выглядела бледной и плоской, как заготовка для котлеты. Внутренности Артемьева свернулись в комок и ухнули вниз живота, как камень в колодец. Он не нашелся что ответить и убежал. Она крикнула:
– Эй!
Но смущение гнало его прочь.
Теряево казалось душной утробой, а впереди простиралась манящая неохватной кубатурой жизнь. Когда необъятность обрела очертания комнаты на «Полежаевской» и компании пяти потных коллег по лакокрасочному цеху автосервиса «Пилот» на улице Зорге, Артемьев начал ждать. Он знал, что чудо впереди, что это лишь стартовая площадка, начальная позиция. Чудо приехало где-то месяц спустя на старенькой красной «микре». Звалось Таней. Танины волосы отсвечивали, как волосы восемнадцатилетней Ольги в тот дождливый далекий день в руине, и механизм сцепки с душою Артемьева сработал на раз.
Артемьев отмыл и отремонтировал «микру», натер смолянистым составом для предпродажного облагораживания и вскоре оказался в Таниной квартире в Выхине. Ездить на работу стало дольше. Правда, по прямой: раз – туда, раз – сюда.
Следующие три года Артемьев провел в забытьи, о котором вспоминать сейчас было стыдно. В итоге Таня нашла себе кого-то, кого Артемьев так и не увидел. Она съехала к этому кому-то, велев Артемьеву освободить квартиру в двухнедельный срок. Он не поверил, потому что жили они, как ему казалось, неплохо, и начал ждать ее возвращения.
Через неделю на почту Артемьева пришел короткий видеоролик, в котором Таня исполняла зажигательный стриптиз. Такой он ее не помнил и решил, что она одумалась. Решил – ну надо же, старается как девка. Сходил в парикмахерскую, вынес мусор, подмел на кухне. Правда, на телефон она по-прежнему не отвечала. Артемьев съездил на рынок, купил и поменял лейку душа. Брал не самую дешевую, якобы шведскую.
Еще через два дня пришел второй ролик. В нем Таня лежала на неизвестной кровати в незнакомом розовом лифчике, короткой пышной юбке и гладила себя по бедрам, шее и плечам. Закидывала вверх подбородок, перекладывала крест-накрест ноги. Ролик обрывался, когда она повернула голову, съехав лицом набекрень, и улыбнулась в камеру чужой улыбкой.
Надежда Артемьева совсем окрепла. Когда она вернется, подумал Артемьев, поедут вместе и выберут удобный пылесос, как раз появились маленькие такие, компактные.
Он заснул с мыслью об этих славных хозяйственных хлопотах, но в три часа ночи буквально вскинулся от мысли, поразившей его своей простотой: кто-то эти ролики снимал. Таня кому-то улыбалась. Она была с режиссером заодно. И значили они отнюдь не возвращение. Мера собственной слабости и глупости так потрясла Артемьева, что в шесть утра он уже был на вокзале и покупал билет до Вологды.
Следующие пять лет Артемьев чинил в Теряеве всё, что двигалось или не двигалось. Обращаться с механизмами было легко, воздух чистый, родители нуждались в помощи. Весьма пригодился отцовский турник.
Года через два образ Тани стал истончаться, покрываться пленкой. Теряевские соловьи, деревья, снега и запах машинного масла словно оплели Артемьева защитной сетью. Одно время ему помогала формула «тухлая телка». Так он про себя ругал Таню. Но, странное дело, вскоре формула стала работать против него. «Тухлая телка, таких миллионы», – говорил Артемьев и тут же вспоминал ее усмешку – нежную и развратную. Или как однажды она готовила ему детский ужин – протыкала сосиски тонкими макаронами и варила все вместе. Получились волосатые сосиски. От воспоминаний у Артемьева начинали болеть ноги. В армии он служил в танковой роте под Ногинском, и во время дежурства по кухне ему обварили их кипятком. Случись что противное, ожоги начинали ныть, как будто плакали.
Раза два за отчетный период в деревне мелькала Ольга – приезжала к матери. Однажды Артемьев столкнулся с ней в дверях продмага – она стала шире, волосы кудрявились крупной волной. Это была чужая женщина с грубой кожей щек.
Клятву о спасении Теряева взял с него отец. Вышло литературно. Отец Артемьева был председателем сельсовета нечеловечески долго.
Отец уже совсем сдал, лежал ссохшийся и неспокойный под сине-зеленым мохеровым пледом, и в тот момент, когда Артемьев подавал ему вечерний чай – лимон, шесть кусков сахара, – схватил сына за руку и зашептал горячечно, что, если усадьбу отдать в надежные руки, у деревни есть шанс.
Артемьев отправился курить. Выбора не было, чё.
Самое смешное, крестовый поход по спасению Теряева вряд ли был сильно нужен кому-то, кроме него. Деревенские жили по заведенному, перспектив малой родины не обсуждали. Зачем обсуждать то, чего нет?
Артемьев сидел на Ольгиной лестничной площадке, слушал лай болонки, нюхал запах жареной рыбы, перебивший дух гречки. С соседями поговорил. Узнал, что Ольга – недолго – поработала санитаркой в районной больнице, побывала смотрительницей в краеведческом музее, сходила замуж в Питер и не появлялась в квартире больше двух недель. Что еще можно было сделать, он понятия не имел.
Артемьев вышел из спертого подъезда в равнодушную прохладу вечера и отправился наобум. Попытался прикинуть. Если Ольгу не находят, надо ждать полгода, пока окончится срок наследования, потом совершать какие-то смутные юридические манипуляции, делать запросы. Понятно, что это конец. Джангарян ждать не будет. Усадеб в стране много. В конце концов спа-бутик с лошадями, бильярдом и водорослевыми обертываниями совершенно не обязательно устраивать в интерьерах «уникального комплекса эпохи позднего барокко».
Артемьев успокоил себя так: вернется, пойдет в оранжерею и решит. Всегда можно, в конце концов, снова рвануть в столицу, а можно еще что-нибудь придумать. Он попытался опереться внутри себя на какую-нибудь мысль. «Я боролся», или: «На самом деле жизнь только начинается. Не возраст еще. Вообще не возраст». Не канало. Задача минимум – добраться до руины. Там попустит. Там он придумает, как и где навести еще справки, догадается, как вычислить какую-нибудь Ольгину подругу, что ли. У женщин же всегда есть подруги, которые в курсе? У Тани такие были. Парочка. Конфидентки. Откуда он знает это слово?
Через какое-то время ноги принесли Артемьева на автовокзал. Здесь одновременно выгружались три междугородних автобуса. Люди расходились по круглой площади. Таксисты, покуривая, смотрели на них как палеонтологи на окаменелости. Иногда Артемьев ловил себя на том, что напоминает себе – он тоже человек. С машинами, травой, деревьями все было понятнее и ближе.
Ольга двигалась прямо на Артемьева, нагруженная сумкой и пакетом. Рядом шагал внушительных размеров бородатый мужик с брезентовым рюкзаком и в клетчатой рубашке. Они говорили буднично, без напряжения, как люди, связанные общим делом. Внезапно остановились, Ольга поставила пакет и сумку на землю, Клетчатый дал ей прикурить.
Подул пыльный ветер, Артемьев накинул капюшон. Он смотрел на ее ноги. Такие же длинные и большие. Почти мужские. Там, в его воспоминании, она тонкая, а здесь, перед ним – совсем другая, настолько, насколько можно быть другой. Должно быть вроде бы противоречие, но его нет.
Жаль, что не надо больше ее искать. Придется сейчас подойти, сломать их с Клетчатым разговор, вклиниться, сообщить ей о смерти матери, потом долго говорить про разное, про многое, объяснять. А он бы лучше сел в оранжерее и ждал Ольгу там. Столько, сколько понадобится.
Шаг пятый.Круглый стол
Сентябрьским вечером паром окутал плотный, как сладкая вата, туман. Микроавтобус Барбары был на пароме единственным. Лететь пришлось с пересадкой во Франкфурте, на других рейсах был выкуплен весь бизнес-класс. В Германии самолет задержали на три часа. Потом – в такси по городу, который Барбара не смогла рассмотреть. Дальше жаркое купе поезда. Итого почти сутки на дорогу из Бостона в Теряево. Остальные приедут завтра.
Идея круглого стола пришла к ней в мае. В тот день Барбара работала в библиотеке. Над докторской, которая называлась «Фольклорная традиция писателей постсоветского пространства».
Впереди нее сидел лысый мужчина и бормотал под нос. Глядя на него, Барбара вдруг поняла, что ее история с Дэвидом, похоже, заканчивается.
Дэвид пришел к ним в фонд год назад и сразу был прозван «парнем с самой интеллигентной внешностью всех времен и народов». Они съехались через два месяца, а спустя еще четыре выяснилось, что жить вместе – как пить стылый чай. Дэвид оказался вещью в себе: он начинал с часовой медитации на лавандовую свечу, затем – два с половиной часа изучения китайского, следующий час – приготовление сыроедческих блюд. Барбара с трудом понимала, куда она может здесь втиснуться. Секс вскоре стал таким же неубедительным, как и их разговоры за завтраком.
Мужчина из библиотеки, разговаривавший с собой, поднялся и, беззвучно брызгая слюной, стал рубить рукой воздух. Никто не обращал внимания. Наблюдение за ним прервало письмо из правления фонда. Ей вежливо напоминали, что бюджетные средства, не истраченные до нового года, сгорят. Неумение потратить деньги означало, что Барбара теряет хватку.
Дальше был скайп с писателем Арсением Котовым – главным героем ее диссертации. Он был классным. По-английски говорил бегло, но с сильным славянским акцентом. Будто дрова колол. Барбара уже нашла издателя на сборник его рассказов.
В книгах Котова жизнь российской провинции сдабривалась присутствием леших, водяных, боевых лосей и богатырей. Говорил Котов много и охотно, правда, в ответах на ее вопросы мысль его нередко петляла, словно рисуя ромашку. Вот и на этот раз он стал вспоминать усадьбу в окрестностях Вологды. Сказал, любил туда ездить в молодости, когда писал первую книгу, потому что место уникальное, сильное и красивое. Тут-то Барбару и озарило, как можно потратить оставшиеся средства: вот – международный круглый стол. Например: «Язык, память, культура». Сразу позвонила своей помощнице Лидии – пусть подготовит смету и выяснит про визы. Думать о Дэвиде стало некогда.