— Айда с нами на жизнь вольную, разгульную!
Рьяно уговаривали, Ивашка едва было не согласился, да вовремя опомнился: слово отцу давал и про службу у Олега вспомнил...
Расстался с товарищами, а на душе муторно: может, напрасно к конунгу в дружину пошёл? Жизнь ушкуйная потянула...
Вернулся Ивашка в оружейный ряд. Перед лавкой гостя, торговавшего свейской броней, остановился Отливала рубаха кольчужная синевой, была вязки затейливой. Ивашке известно: свейское железо отменное, ни мечом не разрубить, ни стрелой не пробить.
Подошёл Олег. На нём рубаха тёмного атласа, серебряной нитью шитая, с кручёным поясом, штаны тонкого полотна, в мягкие сапоги вправленные, а на голове шапка-нурманка. Спросил:
— Броня приглянулась? Знатная. Дорого? Жизнь — она дороже. Бери от меня в дар, отслужишь.
В пушных складах стоял густой терпкий запах кож. Связки мехов, переливаясь серебром, висели на вбитых в стены колках[57]. Склады эти — собственность Новгорода, он ведёт широкий торг. Меха город получает от покорённых народов. Всё дальше и дальше, к Онеге и к Северной Двине пробираются новгородские ушкуйники, ставят в тех землях острожки, собирают дань обильную, и Новгород именует те края своими пятинами.
Казною ведали выборные старосты, а стерегли её городские ратники. Старосты собирались в своей избе, что стоит в Детинце, вели всему строгий учёт и записывали все в берестяные грамоты. При нужде, коли требовалось, старосты давали новгородскому вечу отчёт по расходам и прибылям. Ни Рюрик, ни Олег не нарушали это правило, хотя варяги требовали забрать всю казну. Они говорили:
— Это наша добыча. Не для того ль мы в Гардарике?
Но Рюрик отвечал:
— Вы не на щит взяли город, вас добром впустили, а потому о какой добыче речь ведёте?
Олег согласен с Рюриком: новгородцы не приняли бы викингов, изгнали их из города, если бы они ограбили городскую казну. Силой в Новгороде не усидишь.
И ещё Олег думал, что, когда он пойдёт вниз по Днепру, ему придётся поклониться старостам, и тогда люд новгородский позволит открыть пушные склады и выделит серебра и золота, сколько потребуется для похода...
Славен Новгород, крепки его обычаи, и Олег не нарушал их. Новгород стал ему опорой во всех его замыслах.
Уплыл ярл Вукол, и не осталось с Олегом варягов. Отчалили от пристани оба драккара утром, ещё до восхода солнца, но Олег даже не вышел провожать их: болела душа. Викинги — вот последнее, что связывало его с родной Упландией. Отныне у причалов покачивались лишь насады, расшивы, ладьи да корабли гостей иноземных, а в дружине одни русичи. Скальды[58], слагавшие саги о подвигах викингов, и те покинули Новгород. Но о том Олег не жалеет: с ним славяне-гусляры, и они восславят подвиги и храбрость дружины их князя.
Утром пришёл Ратибор. Олег был мрачен, хмурился. Воевода подсел к нему, сказал:
— Конунг, ты мог уйти с ними, но ты остался, и мы верили тебе. И мы не ошиблись. Так верь и ты нам. Пусть душа твоя возрадуется, как возрадовался бы и конунг Рюрик, окажись он на твоём месте. Ты был конунгом для викингов, конунгом величали тебя и мы, но отныне ты наш князь, и знай: дружина русичей всегда с тобой, куда бы ты нас ни повёл...
А ночью Олег снова увидел отца, викинга Густава. Но уже не одного, а с Рюриком, и они говорили ему о том же, о чём сказывал и Ратибор. И ещё отец заметил: «С тобой славяне, сын, и по-иному быть не могло, ибо ты задумал построить государство славянское. А что тебя покинули викинги, значит, так Вотану угодно. Принимай всё, как есть...»
С уходом варягов люд новгородский собрался на капище и, окропив жертвенный огонь кровью быка, воздал должное Перуну.
Ивашка Неревский конец теперь стороной обходил, особенно избу пирожницы, а на торжище в калачный ряд и ногой не ступал, остерегался окаянной бабы: что ей стоит в краску вогнать?
Но иногда Ивашку, ровно кота блудливого, подмывало заглянуть к ней в избу, да остерегался: ну как она его, что мальчишку, за уши выдерет, грозила-то...
С того дня, как купил Олег Ивашке свейскую броню, забрал он его в Детинец в дружину и всё больше при себе держал. Видать, приглянулся ему парень и силой и хваткой. Может, напоминал Олегу, каким тот сам был в отрочестве.
Привечая Ивашку, Олег и не думал, что тем входил в доверие к Доброгосту и через него к другим кончанским старостам и знати новгородской.
— Не по крови варяжской Олега судить будем, а по делам, — говорил Доброгост. — Нынче он Новгороду служит.
Старосты кончанские с ним соглашались, поддакивали:
— Да, по всему видать, не на день, а навсегда князь с нами. Не с оглядкой на прошлое живёт...
Однажды Ивашка привёл в княжьи хоромы мальчика лет семи, вихрастого, босого, в рваных холщовых портах и латаной рубахе. Олег в недоумении посмотрел на него, потом перевёл глаза на Ивашку:
— Чем он тебе приглянулся?
— Ты послушай его, княже, — промолвил Ивашка. — Ну-тка! Да ты не бойся, — подбодрил он мальчишку.
Тот вытащил из-за пояска тростниковую свирель, приложил её к губам, и музыка, тихая и ласковая, как ясный утренний рассвет, разлилась по горнице.
Замерли отроки, притихли бояре, закрыл глаза Олег, а свирель выговаривала-пела. Но вот мальчишка опустил дудочку, и Олег очнулся.
— Как зовут тебя и чей ты сын?
— Он из погоста, какой ярл Гард ограбил. Отца у него нет, убили, а мать умерла, — поспешил ответить Ивашка. — А зовут его Свенельд.
Помрачнел Олег, погладил мальчика по вихрам, сказал:
— Отныне ты, Свенельд, станешь жить с княжичем Игорем, товарищем ему будешь. А тебе, Ратибор, — обратился он к воеводе, — мой наказ: грамоте и ратному бою его обучай, как и княжича Игоря. Пусть добрый воин из него получится...
Перед самым рассветом застучали в било. Ему вторили на всех новгородских концах. Пока Олег одевался, Ивашка уже с новостями прибежал:
— Клети гостей греческих лихие люди почистили. Сторожа связали, товары унесли. След к воде ведёт.
Сколько лет прожил Олег в Новгороде, но такое впервые случилось, чтоб в самом городе разбой над гостями учинили. Купцы иноземные всегда были у Новгорода под защитой.
— Не иначе свои воровством промышляли, — продолжил Ивашка, — тропинкой меж банями уходили, а там на тот берег переправились...
Олег едва показался на вечевой площади, а народ уже собрался, волнуется, шумит:
— Стыдно, князь, Новгород гостей обидел!
— Такое досель было неведомо!
— Люд торговый город стороной обходить будет!
Доброгост сказал Олегу:
— Видать, хмельные были.
Олег ответил резко:
— Хмель не отговорка, нам дурной славы не надобно.
Народ горланил, требовал:
— Как судить их станем, князь?
— Вашим судом, люд новгородский! — ответил Олег и покинул вечевую площадь.
А народ кричал грозно:
— Смерть! Смерти достойны!
Такой приговор не удивлял Олега. Так карали воров и у них в Упландии. Смерти достойны посягнувшие на чужое и здесь, на Руси, ибо государство, где воля татям, не имеет крепкой власти...
Изловили воров к полудню. Они прятались в овине, на краю новгородского посада. Двух гулящих новгородцев приволокли на вечевой суд. Доброгост сказал:
— Утопить их в Волхове другим в острастку!
И вече поддержало старосту:
— Так и впредь будет, кто Новгород опозорит!
У князя Юрия тын высокий и насыпь земляная со рвом, а за оградой бревенчатые хоромы, постройки разные, изба для дружины — она у него в три десятка, — конюшни, загон для скота.
У ворот днём и ночью два гридня дежурят, на них кольчуги кожаные с медными наклёпками. На дружинниках штаны кожаные, железные шлемы прикрывают головы. Оружие — копьё да меч, а щиты из медвежьей шкуры.
Дружинники все бородатые: не поймёшь, молодые они или старые?
Князь Юрий о дружине мало печётся, воевать забыл когда и ходил. Она у него разве что для охраны подворья и сбора дани.
В полюдье князь ездил зимой: до погостов по морозу на санях только и доберёшься — кругом болота, глухомань непроезжая. За данью ехать — без дружинников не обойтись. Какие смерды добром не отдают, у тех силой забирают.
Иногда на правеже князь целые погосты ставил босыми на снег. Помёрзнут — последнее отдают.
Три лета назад князю Юрию в отместку усадьбу сожгли, так он пожогщиков[59] не искал, смердов со всех погостов согнал, заново отстроился, а мужикам в науку изрёк:
— Вдругорядь, чем огонь высекать, думать будете.
Утром и вечером князь неторопливо обходил двор и единственным оком доглядывал за всем зорко. Поругивал тиуна и стряпух, в поварне пробовал из котла: им дай волю, они княжье беречь не станут, а Юрий дружину кормил всё больше кашей из драного зерна, без мяса, дворне же и того не перепадало.
Два дня назад приезжал к Юрию гридень князя Олега, привёз мальчишку, чтоб жил вместе с княжичем Игорем. Гридень сказывал, Олег намерен навестить князя. Юрий недоволен: Олег наезжает не один, с ним гридней с десяток, и всех их корми, лошадям овса задай. А Олеговых дружинников не накормишь одной кашей, как своих.
Юрий сокрушался: эка, повадился к нему Олег, ну почто не к Малу? И Игоря со Свенельдом там держал бы — эвон какие расходы!
К приезду Олега Юрий велел наловить рыбы, послал нескольких дружинников невод завести, а сам смотрел, как они с ладьи забросили сеть в Ильмень, потом тащили её к берегу. Невод длинный, шёл с трудом, и Юрий покрикивал:
— Нижнюю верёвку к земле прижимайте, рыбу выпустите!..
Лада от Анны узнала о скором приезде Олега. На душе и радостно, и тревожно: неужли это её судьба? И княжна решила: если отец не хочет, чтобы Олег увидел её, она сама покажется ему...
Лада считала дни, становилась то весёлой не в меру, то грустной. Такое поведение не укрылось от старой княгини. Она поведала о том князю. Юрий ответил: