Анастасия Логовна несколько раз пыталась унять мужа. И тарань очистила с икрой, и пиво поставила — думала, отвлечется. Серафим Гаврилович тарань грыз, пивко попивал, но чтоб успокоиться, такого не случилось. Он сердито потягивал носом, кряхтел и все что-то бурчал насчет сосунков, которые ни во что не ставят старших.
Только Юрий не сдавался.
— Если не в конверторный, тогда уеду, — заявил он.
Обдирая ребрышки тараньки, Серафим Гаврилович мало-помалу примолк. Кропотливая работа, внимания требует, того и гляди кость проглотишь. Разделался с ними добросовестно, обсосал пальцы.
Он всегда был горд от сознания, что дети настойчивостью пошли в него. Всегда. За исключением тех случаев, когда упрямство отпрысков задевало его лично. Вот как раз тот случай. Но, убедившись, что Юрия не сломить, Серафим Гаврилович в конце концов смирился с его ослушанием.
— Ладно, что уж мне с тобой… — проскрипел он напоследок. — Главное — сталеплавильщиком останешься.
ГЛАВА 5
Своего намерения назначить Гребенщикова главным инженером Збандут не оставил, но, подходя чрезвычайно осторожно к перестановке людей, осуществить его не торопился. Репутация у Гребенщикова как у инженера была безупречной, однако характер его вызывал активную неприязнь, с этим нельзя было не считаться. И все же, наблюдая за Гребенщиковым вот уже год, Збандут пришел к выводу, что оценка его характера основана на устаревших представлениях и фактах. Никаких конфликтов с подчиненными у него последнее время не было, ничего предосудительного за ним не числилось. Бывает такое: восстановит человек против себя коллектив, и что он потом ни делай, даже из камня хлеб твори, никто его больше не жалует.
Со Збандутом Гребенщиков вел себя весьма тактично. Своих давнишних приятельских отношений с ним не рекламировал, при посторонних неизменно обращался на «вы», в пререкания не вступал. А если был категорически не согласен с чем-либо, откладывал разговор до того момента, когда можно было схватиться наедине. И сколько ни приглашал его Збандут заглядывать просто так, без всякой необходимости, — разве не о чем им поболтать? — ни разу не воспользовался такой возможностью. Звонил и просился на прием, как все остальные и лишь когда того требовало дело. Но если с ним заводил беседу Збандут, охотно поддерживал ее, не забывая, однако, следить за временем, чтобы не пересидеть лишнее, не докучить.
Вот и сегодня, просясь на прием, Гребенщиков подчеркнул, что у него важное дело.
Разговор он начал без преамбулы — всякие «подходы» и многословие считал делом людей в себе неуверенных.
— Валентин, меня беспокоит, куда мы будем девать металл, когда пустим третий конвертор. Мощности слябинга не хватит, чтобы его переработать, придется отправлять избыток слитков на сторону, а это, как ты понимаешь, не очень желательно. Ознакомься с моей докладной и с эскизами, — Гребенщиков положил на стол тоненькую папку.
Заглянув на последнюю страницу и увидев, что записка не очень длинна, Збандут попросил Гребенщикова подождать и стал читать.
Гребенщиков вдавился в кресло, приняв безмятежную позу человека, отдыхающего от трудов праведных, но нет-нет — и поглядывал на директора своими проницательными глазами-буравчиками, стараясь угадать, какое впечатление производит на того излагаемое.
Однако на лице Збандута нельзя было уловить не только эмоций, но даже простого любопытства. Большой, чуть тяжеловатый, крупноголовый, он всем видом своим олицетворял полнейшее бесстрастие. Гребенщиков даже позавидовал его способности скрывать свои чувства и настроение.
Да и вообще Гребенщиков завидовал Збандуту. Давно, еще с институтских времен. У того рано появились задатки вожака. Он был доброжелателен, но и требователен к людям, отличался независимостью суждений и способностью осмысливать даже те события и явления, которые мало занимали и уж во всяком случае не бередили остальных. Его избирали всюду, куда только можно было избрать. Бессменный староста группы, член студкома, секретарь комсомольской организации, этот человек никогда не спешил, не суетился, но всюду поспевал, никогда не повышал голоса, но его слушались.
Они почти одновременно окончили институт. Он, Гребенщиков, сразу устроился начальником цеха, а Збандут с дипломом инженера пошел работать горновым, чтобы освоить азы доменного производства.
И вот итог их жизни. Один по-прежнему руководит цехом, правда, не каким-нибудь, большим и вполне современным, другой, много лет проработав главным инженером, стал директором.
В силу своего характера Гребенщиков не мог признать превосходства Збандута над собой и продвижение его по службе приписывал везению и внешности. Бывает такая счастливая внешность, которой будто преднамеренно наделяет судьба людей, уготованных для руководящей работы. По-прежнему у Збандута молодецкая осанка, почти не тронутые сединой густые волосы, а плоти хоть и прибавилось, но распределилась она пропорционально. Только импозантнее от этого стал. А вот он, Гребенщиков, и лысеть начал рано — давно приходится по-особому зачесывать волосы, чтобы скрыть явно обозначившуюся плешь, — и брюшко вперед потянуло вопреки всем стараниям: по утрам он прилежно занимается зарядкой и бегает трусцой.
Так и не уловив реакции Збандута, Гребенщиков от скуки принялся разглядывать кабинет. Внешне все оставалось в нем как при Троилине. Та же обстановка, тот же огромный старомодный стол, даже шторы те же. Отличие одно, но кардинальное — телефоны молчат. Редко когда зажжется на коммутаторе лампочка да прожужжит зуммер. Действует железный закон: к директору обращаются только по важнейшим вопросам. У Троилина телефоны разрывались. То ему звонили, то он звонил. Пяти минут нельзя было выкроить для спокойного разговора.
Дочитав записку, Збандут стал разглядывать эскизы. Делал он это тщательно. Откладывал кое-какие и вновь возвращался к ним, сравнивал, сопоставлял не спеша, будто времени у него было пропасть.
Он так сосредоточился, что даже не поднял головы, когда дверь широко распахнулась и в кабинет, не спросив разрешения, вошел человек. Опираясь на палку, почти неслышно направился прямо к директорскому столу — плюшевая дорожка гасила звуки шагов.
Гребенщиков бросил на вошедшего недовольный взгляд и вдруг почувствовал неловкость. Батюшки, так это же новый секретарь горкома партии Додока! Только сейчас, рассмотрев его лицо, Гребенщиков понял, почему издали, при первой встрече на партийной конференции, оно показалось странным: шрамы от ожогов стягивали кожу у губ и делали его неестественно напряженным.
— Важные дела? — осведомился Додока, поздоровавшись со Збандутом, а затем кивком головы с Гребенщиковым.
— Да, весьма, — ответил Збандут.
Додока сел в кресло, вытянул раненную на фронте ногу.
— Присутствовать разрешите?
В его голосе немного иронии, немного интонации превосходства. Этого Збандут не любит, и потому его «пожалуйста» звучит не особенно любезно.
Они встречаются впервые в такой обстановке, секретарь горкома и директор завода. Додока на завод не спешил, хотя уже почти месяц, как переехал в Приморск. Впрочем, завод он немного знал и людей тоже — работал в обкоме партии в отделе тяжелой промышленности, у Даниленки был правой рукой.
Несколько мгновений они рассматривают друг друга пытливо и, пожалуй, не особенно дружелюбно. Чтобы прервать до неловкости затянувшуюся паузу, Збандут знакомит секретаря горкома с начальником цеха.
— А-а, Гребенщиков, — произносит Додока, подавая руку, тоже со следами ожогов, и не поймешь, как расценить этот возглас: доволен он, что увидел живого Гребенщикова или предпочел бы уклониться от этого знакомства.
— Вот предлагает замкнуть производственный цикл, чтобы ни одного слитка не отдавать другим заводам, — говорит Збандут, показывая на эскизы.
— Каким образом? — Додока переводит взгляд на Збандута, закуривает «Беломор» — папиросы, которым так и не изменил с военных лет.
— Слябингу сейчас для полной загрузки не хватает металла, а после пуска трех конверторов нам не хватит мощности слябинга, — коротко поясняет Гребенщиков. — В итоге можем оказаться…
— Это всем известно, — не дает ему закончить Додока.
Как ни обуздывает себя последнее время Гребенщиков, все же овечкой он становиться не думает. Не сдержавшись, произносит резко:
— У вас что, есть готовый рецепт для решения этой проблемы? Тогда, естественно, незачем зря тратить время.
— Нету, — сразу сдается припертый к стене Додока, с интересом поглядывая на кусучего начальника цеха.
— У вас нету, у директора нету, у министерства нету, в проектных организациях нету, — зло говорит Гребенщиков, нажимая на «нету» как на языковую неопрятность. — А почему? Рано думать? Нет, не рано. Когда поставим третий конвертор, поздно будет. Мы ведь спешим медленно. Придерживаемся римского правила: «Festina lente». Пока проект сделаем, пока установку закажем, смонтируем, освоим… Если новую марку автомобиля утверждают пять лет, можете представить себе, сколько потребуется в этом случае.
— Какой проект? Что освоим? — не понимая, о чем речь, торопит Додока, теперь уже наблюдая за синеватым дымком, взметнувшимся в вышину.
— Проект установки непрерывной разливки стали, — перемежая слова паузами, отчеканивает Гребенщиков.
— Для одного конвертора?
— Не для одного конвертора, а для миллиона тонн стали. По нашим масштабам немного, но это средний европейский завод, это…
— Постойте, постойте, — вмешивается Збандут. — Конвертор запроектирован на семьсот с небольшим тысяч.
— А-а! — морщится Гребенщиков. — Разве вы не знаете, как у нас делается! Подготовим на семьсот, потом начнем додумывать, рационализировать, реконструировать и получим миллион; запроектируем на миллион — давай добиваться полутора, и царствию сему не будет конца…
— Тогда почему вы в своем цехе со своими печами никак не вылезете на проектную мощность? — поддевает его Додока.
— Ну, знаете, Марлен Ипполитович! — с укором произносит Гребенщиков, малость пересолив по части пафоса. — Это вопрос на уровне предцехкома и даже не мартеновского цеха — у меня он грамотный, а так, транспортного, например. Проектной мощности нет, потому что кислорода согласно проекту не хватает. На разбавленном едем, и то лишь на трех печах.