Кристиан
Когда я открыл глаза, в комнате было так темно, что можно глаз выколоть. Я знал, какой сегодня день, но не намеревался отмечать его. Дни рождения со временем утрачивали значение, а еще именно их мама всегда отмечала с особым размахом. Может, в другие дни она и часто отсутствовала, но когда я или Олли праздновали день рождения, она не знала меры.
Раньше я с нетерпением ждал шоколадного торта, ждал, когда мама высоким голосом споет «С днем рождения тебя». Иногда к нам даже присоединялся папа. А сегодня – или, по крайней мере, сейчас – меня ждал только кофе в кухне.
Совершенно сонный, я спустился вниз и застыл. Кофе уже сварили – свежий, целый кофейник. Олли? Что ж, приятно, что он встал и сварил мне кофе в день рождения. Этакий негласный подарок, он ведь знал, что я ненавижу праздновать.
– Доброе утро, сынок.
Моя рука замерла на полпути к кружке.
– С днем рождения, – продолжил отец и зашел в кухню.
Я медленно выдохнул и, не поворачиваясь, налил себе кофе.
– Спасибо. Я и не думал, что ты знаешь, когда у меня день рождения. И не знал, что ты сегодня будешь дома.
На отце была простая футболка и шорты, как будто он собирался на пробежку. Может, для него это было нормой? Проснуться. Выпить кофе. Пойти на пробежку. Я понятия не имел. Он никогда не задерживался надолго, так что о его образе жизни я ничего не знал.
Отец уселся за барную стойку, сложил руки на мраморной столешнице.
– Я не хотел пропустить твой день рождения. Большая дата. Целых восемнадцать лет. – Он ухмыльнулся, проигнорировав мою колкость. – Помню, как мне исполнилось восемнадцать. Я думал, что нахожусь на вершине мира. Наконец-то стал взрослым. – Он опустил глаза и покачал головой, потом посмотрел на меня. – Я в восемнадцать был совсем не таким, как ты. Я был незрелым ребенком, который считал, что все ему должны, а он на все имеет право.
Я глотнул кофе. Ошпарил язык, но постарался не обращать на это внимания, как и на отчаянные отцовские попытки завязать со мной разговор.
– Твоя мать была против того, чтобы баловать вас с Олли. Хотела убедиться, что вы не станете такими, как я. Материалистами. Тут я, наверное, подвел вас в последние годы, но, честно говоря, ты мало о чем просишь. – Теперь он улыбался и глазами. – Ты в точности такой, каким тебя хотела воспитать твоя мама. Серьезен не по годам. Ты такой с тех самых пор, как ее не стало.
Я сжал зубы. Не та тема, на которую хочется говорить в половине седьмого утра. На нее вообще не хочется говорить.
Во мне поднимала голову обида. Слова, которые не хотелось говорить, так и вертелись на кончике языка. На мгновение я закрыл глаза, а когда открыл, увидел то, чего никогда в полной мере не замечал прежде. От моего отца осталась одна только оболочка. Раньше я на него равнялся. Больше всего мне нравились те дни, когда он возвращался из командировок. Я переставал быть главным мужчиной в доме (а папа, уезжая в очередной раз, всегда наказывал мне исполнять эту роль). Как только отец переступал порог дома, он надышаться не мог на маму, ходил перед ней на задних лапках. Она постоянно краснела, а улыбка у нее была ярче солнца. По вечерам он устраивал рестлинг со мной и с Олли и позволял нам попозже лечь спать. Мы играли в футбол на заднем дворе. Потом он уезжал в очередную командировку, и жизнь возвращалась в нормальную колею.
А потом произошла автокатастрофа, и в нашей жизни не осталось ничего нормального.
Может, все эти события повлияли на отца куда больше, чем я думал. Впрочем, это не оправдывает его вечное отсутствие. Не оправдывает его решение забыть о собственных сыновьях. Мы с Олли росли сами по себе. Он дал нам крышу над головой, платил, чтобы в доме было чисто, а кладовая не пустовала, дарил нам дорогие машины и телефоны, открывал на наше имя кредитки с огромными суммами, но нам было нужно не это, особенно после маминой смерти.
Меж тем папа продолжал говорить, а я так старался отмахнуться от неприятных мыслей, что даже его не слышал. Оправился я только к концу его монолога.
– Олли сказал, ты такую хочешь, так что я установлю ее, пока вы в школе. Я подумал, что, может, и на матч останусь, а потом на неделю уеду в Китай.
Я нахмурился.
– Что тебе сказал Олли? Что я хочу? И ты останешься на матч?
– Новую игровую систему. Ты разве не ее хотел получить?
Я фыркнул, чувствуя, как отступает гнев. Сделал еще глоток кофе.
– Знаю, даже когда ты дома, ты не совсем тут, с нами, но даже ты уже должен был понять, что я ни за что не захочу игровую систему в подарок на день рождения. Такое может захотеть Олли.
Папа покачал головой.
– Вот же поганец.
Я засмеялся, и на мгновение показалось, что все нормально. Что все в порядке. Мы с папой сидели в кухне, пили кофе и смеялись над моим младшим братом. Только мамы не хватало. На мгновение перед моими глазами будто пронеслась жизнь, которую мы могли бы прожить, но не прожили, – приятное и мимолетное мгновение.
Олли с грохотом спустился вниз по лестнице. Он уже принял душ, надел школьную форму и явно был готов ехать.
– Кто поганец? – с порога спросил он, потом скользнул мимо нас с отцом, заглянул в холодильник, пытаясь найти что поесть. В итоге взял с полки с полуфабрикатами смузи.
– Ты, – хором откликнулись мы с папой.
Я подошел к брату и выхватил у него смузи. Олли возмущенно завопил, но я в ответ еще и подзатыльник ему отвесил.
– Спасибо за игровую систему. Я позабочусь, чтобы ты никогда ею не пользовался.
– Ой, да ладно! – заныл он, взмахнув руками. – Ты бы сказал, что на день рождения тебе ничего не надо, я же знаю. Ты уже четвертый год так делаешь. Зачем же пропадать такому прекрасному поводу?
Папа еще немного посидел с нами, послушал, как мы препираемся, а потом отправился на пробежку. Едва за ним закрылась дверь, Олли резко повернулся ко мне.
– Что с ним такое? Он никогда не заморачивается на наши дни рождения. Покупает какую-нибудь фигню в магазине и просит продавца упаковать в нарядную обертку.
Я пожал плечами и прикончил смузи.
– Не знаю. И мне, честно говоря, все равно.
По лицу Олли трудно было понять, о чем он думает, а потом он сказал:
– Ты иногда слишком строг к нему.
Я в ответ промолчал. Олли никогда так не злился на отца, как я. Он всегда был доброжелательным сыном, а я – черствым. Мы играли эти роли с тех самых пор, как умерла мама.
– Я слышал, он собирается на игру в пятницу.
Я снова пожал плечами. Мне ужасно хотелось прекратить этот разговор и больше никогда к нему не возвращаться.
Олли задумчиво провел рукой по волосам.
– Кажется, в последний раз он смотрел, как мы играем, еще до того как… – Он тяжело вздохнул и замолчал.
С маминой смерти прошло четыре года, а Олли до сих пор было трудно говорить об этом, да и мне иногда тоже. Четыре года – довольно долгий срок, но только не в вопросах жизни и смерти. Воспоминания о трагедии всплывали в голове в самый неподходящий момент, и от них до сих пор было больно.
– Ладно… обсудим более интересные темы, – начал Олли, явно решив завершить разговор об отце. – Я… хочу знать… – он напевно растягивал слова, как школьница из начальных классов. – Почему ты сказал Хейли, будто она виновата в маминой смерти. А еще хочу знать, какого черта произошло между вами на лестнице.
Я попытался покачать головой, но Олли вдруг заговорил твердо, строго, совершенно ему не свойственно:
– Ты, конечно, скажешь, что ничего не произошло, и отмахнешься от меня, но имей в виду, что я от тебя не отстану. Буду канючить каждую секунду, каждый день, буду спрашивать снова и снова. – Он склонил голову. – И ты ведь знаешь, что я могу довести кого угодно.
Я сложил руки на мраморной столешнице и уныло опустил голову. Да ради всего святого!
– Мадлен соврала. Коул не насиловал ее подругу и не пытался ничего такого предпринять. Мадлен пыталась к нему подкатить, а он ее послал, и она хотела сравнять счет. Мне об этом сказала Хейли, потому что иначе я мог бы солгать директору, и ее бы вышвырнули из «Инглиш-Преп». А одежду Мадлен у нее украла, потому что она гребаная психопатка.
Олли помолчал, будто пытался осмыслить мои слова, а потом запрокинул голову и рассмеялся.
– Мадлен и правда гребаная психопатка. Что будешь делать?
Я потер лицо. Жест получился каким-то безжизненным.
– Унижу ее до усрачки на сегодняшней вечеринке, которую ты устраиваешь в честь моего дня рождения.
Олли застонал и хлопнул рукой по столешнице.
– Это же сюрприз! Кто тебе сказал?
Я засмеялся и направился к выходу из кухни, а потом крикнул через плечо:
– Ты же только что и сказал, идиот.
Олли не заставил себя ждать и закричал в ответ:
– Не думай, будто я не заметил, что ты ушел от первого вопроса. Я тебя и дальше буду донимать, братец. Я очень упорный.
Он продолжал орать все утро – сначала через дверь ванной, пока я принимал душ, потом через дверь спальни, пока я одевался, но я игнорировал. А потом делал вид, что не слышу его вопросов всю дорогу до школы. Олли сидел на переднем сиденье рядом со мной и махал руками. Каждый раз, когда я косился на него, он беззвучно произносил: «Ну расскажи!»
Мой брат был самым раздражающим человеком во всем мире.
Он перестал спрашивать, только когда мы добрались до школы и оказались среди друзей. Никогда прежде я не был так рад оказаться среди людей, как в этот момент.
Я как раз доставал из шкафчика книги, стараясь не замечать болтовню вокруг, как вдруг Эрик воскликнул: «С днем рождения, наш король!» Когда я закрыл шкафчик и слегка повернулся в его сторону, оказалось, он стоит на одном колене, согнувшись в поклоне, а все вокруг смеются.
– Вставай, говнюк, – ухмыльнулся я, качая головой.
– Вечеринка в честь нашего именинника сегодня будет просто класс. Вот зададим жару «Керрингтон-Хай» и сразу поедем.
Мы с ним стукнулись кулаками и кивнули друг другу. Мадлен стояла дальше по коридору в окружении девчонок и подмигнула мне в знак приветствия. Я подмигнул в ответ, хотя внутри меня подобно пламени бушевала злость. До вечера надо было вести себя хорошо, зато потом я поставлю ее на колени. Королева школы оказалась в черном списке у короля. Она, пожалуй, даже отобрала у Хейли первое место в рейтинге тех, кого я ненавижу.