– Много ты слышала? – спросил он, не двигаясь.
Я подошла чуть ближе.
– Не особенно. Так, обрывки.
Что было чистой правдой. Несколько раз прозвучало мое имя, потом они стали кричать что-то насчет мамы Кристиана, но на этом все. Я многого не знала, оставалось много дыр.
Странно было то, что мне было, в общем-то, все равно, узнаю я, о чем еще они говорили, или нет. Даже если говорили обо мне. В данный момент меня волновал только Кристиан.
– Ты нормально? – Я встала рядом с ним и уставилась на задний двор. Он был просто огромным. На дубе справа от нас до сих пор можно было различить домик, где мы играли детьми. Соседские дома находились на приличном расстоянии, видно было только ограды, но я знала, что, если чуть-чуть подвинусь, смогу разглядеть высокий передний свод дома, где раньше жила.
– Не знаю.
Я кивнула. Мне такое было знакомо.
– Я сожалею.
Кристиан повернулся ко мне; я чувствовала его пристальный взгляд.
– О чем?
Я оторвалась от огней в соседских домах (там, где еще не спали, где еще кипела жизнь, горел свет) и взглянула на Кристиана. У него были тяжелые брови, соблазнительные губы. Я смотрела на них, и у меня внутри все обрывалось.
– Я сожалею насчет твоей мамы. Я ведь так этого ни разу не сказала с тех пор, как вернулась. Я сожалею.
Лицо его смягчилось, морщинки беспокойства на лбу разгладились.
– Прости, что обвинял тебя. – Он тряхнул головой и запустил руки в короткую шевелюру. – После разговора с отцом мне кажется, что винить стоило скорее ее.
Я тут же накрыла его руку своей.
– Почему вообще ты винил меня?
Он тяжело вздохнул, а потом кивнул в сторону домика на дереве.
– В тот вечер, когда умер твой отец, ты звонила мне. Помнишь?
Сердце у меня зашлось как сумасшедшее, как бывало всегда при малейшем упоминании той ночи.
– Честно говоря, я стараюсь не думать про тот вечер. Вообще.
Кристиан кивнул.
– Справедливо. Но ты мне звонила. Помнишь, мы же постоянно, часами болтали по телефону ни о чем?
Я криво улыбнулась и заправила прядь волос за ухо.
– Да, это я помню.
– Так вот, ты сказала, что родители ругаются.
– Мне всегда становилось лучше после разговоров с тобой.
– Ты сказала, твои родители ругаются, а потом повесила трубку. Я все звонил и звонил тебе, но ты не отвечала, и я заволновался. Я попросил маму отвезти меня к твоему дому, хотел убедиться, что все в порядке, но она отказалась, потому что на улице дождь шел.
Дождь… Дождь я помнила. Помнила, как стояла возле дома среди синих и красных всполохов от полицейских мигалок. Я была так рада дождю – с неба лило, и никто не догадался бы, что я не плакала.
С этим у меня вообще были проблемы. Я не плакала, когда убили моего отца. Будто выключатель сработал. Он умер, и я больше не могла плакать. На сеансах групповой терапии, куда меня заставил ходить прошлый соцработник, я узнала, что так проявляется шок. Тем не менее я до сих пор плакала крайне редко. Потому я так встревожилась на прошлой неделе, когда разрыдалась в объятиях Кристиана.
Его голос вырвал меня из размышлений о прошлом.
– Я разозлился и все равно пошел. Сел на велик и поехал к твоему дому. Мама поехала за мной на машине и попала в аварию у меня на глазах. Я видел, как машина практически пополам сложилась, причем мама все еще находилась внутри.
Я прикрыла рот рукой, не зная, что сказать. В голосе Кристиана была такая мука, что сердце мое разрывалось.
– Но ведь убило ее не это, – прошептала я.
Он повернулся ко мне и кивнул.
– Ага, до сегодняшней ночи я думал, что все дело было в обезболивающих, которые ей прописали врачи. Мол, она принимала их, и это ухудшило ее состояние. Но, по словам папы и Джима, все было совсем не так. У мамы были проблемы еще до аварии.
Я с трудом сглотнула. В горле стоял ком.
– Мне так жаль.
– Пять гребаных лет я винил в этом себя.
– И меня.
Он кивнул и снова уставился вдаль.
– И тебя. Нас. Твердил себе, что, мол, это ты виновата в том, что я вышел из дому в тот вечер. Я был так очарован тобой, что меня больше ничто не волновало. А потом она попала в аварию, и это положило начало череде событий, которые в итоге привели к передозировке. – Он опустил голову и заговорил тише. – Я винил тебя, потому что не хотел винить себя самого. Ирония в том, что от этого ненависть к себе только возрастала. Я ужасно долго считал, что это мы с тобой во всем виноваты.
Я крепко прикусила губу.
– Слушай, я знаю, каково это – винить себя в смерти родителя. – Кристиан повернулся так быстро, что я вынуждена была посмотреть ему прямо в глаза. – Это больно. А еще это тяжелая ноша. – Я задавила комок в горле. Мы не сводили друг с друга глаз. В тишине стрекотали сверчки. – Я не люблю об этом думать. Меня постоянно разрывает между желанием все забыть и желанием помнить, как все было. Когда я отгоняю воспоминания, меня не терзает ни горе, ни вина. Но я боюсь, что, если буду отгонять их слишком старательно, забуду его. – Я принялась сосредоточенно изучать свою обувь. – Боюсь забыть, какого цвета у папы были глаза, как он посмеивался, когда я рассказывала глупый анекдот. Боюсь забыть, как он читал мне сказки на ночь, когда я была совсем маленькая. Он был хорошим отцом.
Внезапно в поле зрения возникли черные ботинки Кристиана, он подошел так близко, что носы нашей с ним обуви соприкоснулись. Подушечкой пальца коснулся моего подбородка, слегка приподнял его, заставил посмотреть прямо ему в глаза. Его лицо слегка размывалось, и я не сразу сообразила, что глаза у меня влажные. Я снова была на грани слез. Было в Кристиане нечто особенное, то, от чего все мои барьеры рушились.
Он стоял так близко, что я видела все оттенки его серых глаз, даже проблески угольно-черного. Кристиан смотрел на меня блестящими глазами, а потом сказал:
– Давай обо всем забудем хотя бы на одну ночь, идет?
Он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и сердце мое отчаянно забилось в груди. Кристиан повел меня за собой, вниз по ступенькам, по хрустящей траве. Я хотела было спросить, куда мы направляемся, но тут же сообразила.
Кристиан принялся взбираться по старой, ветхой деревянной лестнице в домик, построенный на обломке дерева, и я быстро последовала за ним. Мне не терпелось снова оказаться в нашей с ним безопасной гавани. Сколько раз мы проводили здесь летние вечера! Играли с Олли в карты, запасались всякой вкуснятиной, а с утра она неизменно исчезала стараниями птиц и мелких зверушек.
Как только я взобралась на верхнюю перекладину, на талию мне легла большая ладонь Кристиана, и он перетащил меня прямо через край. Я на мгновение задумалась, достаточно ли надежна вся эта конструкция (в конце концов, прошло столько лет), но одного взгляда на Кристиана хватило, чтобы все мысли вылетели у меня из головы.
Домик, где мы сидели, мог благополучно рухнуть вниз и покатиться по земле, я бы даже не поняла, что случилось. Он бы, наверное, и загореться мог от того, с каким жаром смотрел на меня Кристиан, и я бы внимания не обратила.
Руки Кристиана быстро легли мне на талию, он приподнял меня, и я обвила его ногами. Вместе мы опустились на деревянный пол, на старый коврик, лежащий здесь с незапамятных пор – ровно посередине.
Едва моя спина коснулась пола, Кристиан нагнулся и поцеловал меня. Сначала поцелуй был нежным, ласковым. Его губы убеждали мое тело расслабиться, а язык скользнул дальше, отчего меня всю охватило пламя. Я непроизвольно вскинула бедра, и он со свистом втянул воздух.
– Терпение.
Мне отчаянно хотелось двинуться дальше, тело горело от всего, что нам довелось вместе пережить за этот вечер, но Кристиан был прав. Мне тоже хотелось смаковать время с ним.
Кристиан быстро нашел пуговицу на моих джинсах, в мгновение ока расстегнул ее и потянул вниз молнию. Задыхаясь, я приподняла бедра, и он стянул с меня брюки. Рука Кристиана скользнула вверх, перебралась к внутренней стороне бедра, и по коже у меня побежали мурашки. Я снова обвила его руками за шею, притянула к себе, и наши губы слились в божественном, неземном поцелуе.
Губы Кристиана творили чудеса.
С ним я забывала обо всем плохом в этом мире. В каждом его поцелуе было столько доброты и любви. Я чувствовала себя любимой.
– Что ты делаешь? – спросила я, когда Кристиан приподнялся и посмотрел на меня сверху вниз.
– Мне нравится, когда ты такая. Сексуальная, но прелестная. Дикая, но укрощенная. – Он снова поцеловал меня, и я чуть не взорвалась от желания. Губы у Кристиана были теплые и нежные, а руки скользили по всему моему телу. Когда поцелуи прервались, я, изнывая, выгнулась ему навстречу, и он тут же принялся целовать мой живот. Стащил с меня футболку, и я вздрогнула.
– Холодно? – спросил он, овевая меня теплым дыханием.
С моих губ сорвался резкий смешок.
– Нет. Я же горячая девушка. Очень, очень горячая.
Я почувствовала, как он улыбается, прокладывая дорожку поцелуев вдоль моих бедер и ног. Когда теплое дыхание овеяло заветное местечко, все мое тело сжалось как тетива. Я скручивалась подобно пружине, а такого со мной давно не бывало. Может, вообще никогда не бывало. Я впервые почувствовала себя такой уязвимой, полностью во власти другого человека. И эту власть я отдавала добровольно, потому что мне так нравилось.
Кристиан медленно отвел мои трусики в сторону, и от прикосновения ловкого языка я начала подаваться бедрами навстречу его губам. Мне уже были знакомы эти теплые, скользящие движения, приятное давление, и я хотела снова почувствовать себя так же, как в ту достопамятную ночь.
– Кристиан. – Мой голос едва напоминал человеческий, я дышала как собачонка, но мне было плевать. Мы с ним снова были вместе, в домике на дереве, а остальное не имело значения. Ничто не имело значения. Только я и он. И все.
Кристиан ввел в меня палец, заглушая мои стоны, и вкупе с жаром его рта ощущение было невероятное. Я задыхалась, и совсем скоро тело мое забилось в экстазе. Я что-то пробормотала, когда кончала, но понятия не имела, что именно.