Зимняя ночь наступила рано, и только заснеженная земля освещала путь. Вокруг ни души. Лишь далеко впереди мелькают огоньки посёлка... Чачина говорила: дойдёшь до дома служащих, оттуда по Соборной — к берегу Волги. Там живёт Дмитрий Павлов. Свердлову понравился этот рабочий парень с густой, как и у него, Якова, шевелюрой и приветливым лицом.
Был Дмитрий на пять лет старше Якова, но сошлись они быстро: Павлова поразила начитанность, эрудиция Свердлова, его энергия, готовность к любому, самому опасному делу.
— Ты — как паровоз, — говорил сормович, — загудишь своим басом и — вперёд. Угля-то в топке на весь путь хватит?
И вот сейчас именно к нему, к Дмитрию Павлову, направила его Чачина со свёртком «Искры», надёжно спрятанным в подкладке пальто.
Якова ждали. За небольшим круглым столиком сидел Митя с товарищами, чуть поодаль — его отец Александр Тимофеевич. Открывшая двери мать, Васса Семёновна, посмотрела на Якова, подивилась молодости гостя и ушла на кухню.
Яков знакомился с присутствующими. Это были парни лет двадцати и более. Чуть младше других выглядел кареглазый юноша с застенчивым лицом, с широкими, налитыми плечами.
— Григорий Ростовцев, — назвался он и с той минуты не проронил ни слова. Яков уже встречал в рабочей среде таких парней, скупых на слова.
Говорили о Парижской коммуне — горячо, как о своём кровном, словно завтра идти на баррикады. Яков достал из подкладки свёрток и передал Дмитрию:
— Вот, от Ольги Ивановны.
— Спасибо. Один экземпляр оставим, остальное припрячем. — И Дмитрий нагнулся к столу, поколдовал у одной из ножек, и вдруг свёрток исчез, как из рук фокусника.
Яков рассмеялся:
— Ну ты просто факир.
— Это не я, это отец. И не факир, а модельщик.
Потом Митя пристально посмотрел на Якова:
— Завтра митинг. Выступишь?
— Конечно.
Сказал и испугался. На митингах Яков ещё не выступал. Одно дело — сверстники, их собрания, разговоры, занятия в кружке. Или печатание листовок. А вот выступить на митинге... Поймут ли его рабочие?
...Он поднялся на небольшое возвышение из ящиков.
— Товарищи! Нижегородский комитет Российской социал-демократической рабочей партии призывает вас, рабочих Сормова, закалённых в социальных битвах за политические свободы, к новым выступлениям против царского правительства и его прислужников. Директор Мещерский готов вас укротить войсками или ублажить сладкими пряниками обещаний...
— Нас пряником не купишь!
— И на войска найдём управу!
И вдруг Свердлову стало легко, словно реплики были продолжением его речи, словно не митинг это, а простая беседа... Теперь он говорил громче обычного, и речь лилась свободно и широко. Яков это чувствовал. Кто-то воскликнул:
— Давай, парень, давай, друг!
Друг! Значит, поняли, поверили...
Начальник Нижегородского жандармского управления доносил: «За последнее время среди рабочих сормовских заводов, при посредстве интеллигентных агитаторов, вновь организовались рабочие кружки... Организация и деятельность этих кружков вполне соответствует программе, выработанной известным сообществом, именующимся Российской социал-демократической рабочей партией».
Позднее в департамент полиции сообщалось: «...в числе деятельных участников по Сормовской организации состоит и полоцкий мещанин Яков Свердлов».
Глава шестая.Задание партии
Это было в апреле 1902-го. Якову Свердлову шёл семнадцатый год. Но те, кто впервые знакомился с ним, уже не считали его мальчиком и даже юношей. В чёрной косоворотке и брюках, заправленных в сапоги, он казался не по годам серьёзным. Серьёзность чувствовалась и во взгляде чёрных, острых глаз, и в решительных, уверенных жестах.
Той весной молодёжь Нижнего Новгорода хоронила Бориса Рюрикова, студента Казанского ветеринарного института. Жандармы обвиняли его в сочувствии социал-демократам, арестовали, жестоко поиздевались над ним в тюрьме, выслали в Нижний. Тут его, уже безо всяких улик, арестовали вторично, засадили в одиночную камеру. Здесь и скончался он, замученный тюремщиками.
На похороны Рюрикова революционно настроенная учащаяся молодёжь вышла как на демонстрацию. В её рядах был и Яков Свердлов. Он стал признанным вожаком. Его имя уже хорошо знакомо многим.
Оно было известно и начальнику Нижегородского губернского жандармского управления. По инстанции он доносил: «22 сего апреля, во время похорон скоропостижно умершего и находившегося под особым надзором полиции бывшего студента Бориса Рюрикова на Петропавловском кладбище собралась значительная толпа, причём на гроб умершего были возложены венки с тенденциозными надписями... А при выходе из кладбища отделившаяся от толпы группа людей, преимущественно молодёжи, в числе коих находились поименованные в прилагаемом при сём списке лица, запели песни тенденциозного и даже революционного содержания.
Ввиду сего предлагаю Вашему высокоблагородию приступить к производству по этому поводу расследования, в порядке Положения о государственной охране, для выявления участвующих лиц и степени их виновности в означенном демонстративном проявлении. Генерал-майор Шеманин».
В списке числились: Соколова Лидия, Грацианов Павел, Гурвич Николай, Израилевич Леопольд, Свердлов Яков, Галанен Михаил, Свердлов Вениамин...
А вот из другого документа — полицейского протокола: «Когда священник Тихоновской церкви Троицкий и диякон Рюриков, отец покойного, вышли из квартиры, собравшиеся к выносу взяли гроб с умершим и на руках понесли его на кладбище через Ново-Базарную площадь по Полевой улице... На углу Полевой и Всесвятского пер. брат покойного Николай Рюриков и мещанин Леопольд Израилевич взяли с гроба в руки венки с лентами, снабжёнными надписями: „И ты погиб, не требуя венца“, „Не нужно плакать, а мстить“, „Ты не щадил в борьбе усилий честных, мы не забудем твоей гибели, товарищ“.
...На церковной паперти к дверям были пришиты две-три прокламации за № 10, одна из них была вынута дочерью чиновника Лидией Ивановной Соколовой из кармана, переложена в рукав, а когда её загородил студент Борис Морковин и Свердлов Яков, то она приколола булавками прокламацию к церковной двери около крышки гроба... „Студент-товарищ, мы знаем, за что ты пал, здесь собралась небольшая кучка тебя понимавших и сочувствующих, придёт время, настанет заря свободы, тогда весь русский народ поймёт, за что ты пал“, — говорил студент, развернув предварительно прокламацию и, видимо, заучивший наизусть... Потом пели все присутствующие под мотив „Марсельезы“: „Вставай, поднимайся наш русский народ, вперёд, вперёд...“ Запевалами были братья Яков и Вениамин Свердловы...
С кладбища уходили с „Марсельезой“. Требование — прекратить пение, но толпа не послушалась предупреждения полицейских чинов... и вышла в том же составе, продолжая петь, на Петропавловскую площадь, отказавшись разойтись, крича: „В кучу собирайтесь“. Особенно кричали Гурвич, Моисеев, Михайлов, Грацианов, Борис Морковин, Яков Свердлов, Вениамин Свердлов...»
Финал, как и следовало ожидать, таков: «Основываясь на заключении комиссии, назначенной мной для выяснения участников в беспорядке, имевшем место 22 сего апреля, за демонстративное нарушение порядка и спокойствия в общественном месте подвергнуть аресту: Израилевича, Свердлова, Мияковского, Покровского... на две недели каждого. Подписал: губернатор, генерал-лейтенант Унтербергер».
Из показания Якова Свердлова на допросе: «Лидию Соколову я знаю очень мало, Бориса Морковина я совершенно не знаю, Николая Гурвича тоже не знаю, Павла Грацианова, Павла Корсака, Владимира Загиндикова не знаю и никогда не видал. С Анной Доброхотовой я не знаком и тоже никогда не видал, Галонина, вольнослушателя Московского университета, я тоже не знаю, Леопольда Израилевича знаю только по гимназии, был один раз у его матери, когда мой брат Зиновий жил у него на квартире. Был ли Израилевич на похоронах, утвердительно сказать не могу, но кажется, что был».
Свердлов откровенно издевался над ротмистром, который, чувствуя это, посматривал на свои холёные пальцы (с каким удовольствием он сжал бы их сейчас в кулак...). Неужели этот жандармский ротмистр надеется, что Яков выдаст кого-то из своих товарищей?
Впрочем, Яков был уверен, что остальные арестованные поступят так же — и Морковин, и Лида Соколова, и Леопольд, и Володя Лубоцкий...
Из протокола допроса Лубоцкого: «По поводу демонстрации, бывшей 22 апреля, по поводу похорон студента Рюрикова я показаний никаких дать не могу, так как меня там не было. Я находился дома. Виновным себя не признаю».
Яков знал цену листовкам, этим небольшим, с превеликой осторожностью отпечатанным вестникам самого важного, что необходимо рабочему в его борьбе против царизма.
С тех пор, как очутился в Сормове, он ещё больше убедился, как нужны людям эти небольшие, иногда некрасивые листочки бумаги. Недаром так старательно прячут их рабочие, недаром так охотятся за ними полицейские фараоны.
Однажды член Нижегородского комитета РСДРП Михаил Фёдорович Владимирский попросил Митю Павлова:
— Передай Якову Свердлову, пусть придёт ко мне.
Вечером Яков был дома у Владимирского. В комнате на широком диване сидел Яровицкий, облокотившись о валик.
— «Хвоста» за собой не притащил? — поинтересовался Яр.
— Нет, иначе не зашёл бы.
— Садись, чаю попьём, — предложил Владимирский.
Яков понимал: не чаю ради пригласил его Михаил Фёдорович, и не ошибся. Владимирский, как говорится, взял быка за рога:
— Нижегородский комитет Российской социал-демократической рабочей партии доверяет тебе ответственное дело.
То ли чай был слишком горячим, то ли слова эти на Якова так подействовали, — он почувствовал, что у него перехватило дыхание. Российской социал-демократической... ответственное дело... Он даже встал.
— Мы между собой решили, что тебе такое дело по плечу. — Владимирский сделал паузу, затем продолжил: — Речь идёт об организации типографий, подпольных, конечно.