И вдруг сам себя оборвал:
— Да что это я? Сдуру влюбился, что ли? Очень она нужна мне! Да срам ведь какой перед Прасковьей Семеновной. Мало ли, что она ничего не знает. Совести во мне нет, вот что. Вздор это все.
Вздор-то вздор. А так привязался к нему, что, как ни отбивался от него, не отставал никак. И на работе вдруг ни с того ни с сего словно перед самым станком его встанет Наталья с вязаным серым платком на плечах, румяная, только с мороза, смотрит на него, улыбается.
— Пойдем к нам? — предложил как-то Баскаков после работы.
Петр отказался через силу. Хотелось к Баскаковым — вновь поглядеть на Наталью, вновь посидеть. Но потому и заставил себя отказаться, потому и сказал, что у него дело сегодня, что очень хотелось к Наталье.
— Нет. Не могу сегодня… Может быть, завтра… Или там послезавтра.
— Ну завтра так завтра, — согласился Баскаков. И уже было отошел от него.
Петр догнал его:
— Слышь, Спиридон… От меня поклон дочке твоей. — Потом спохватился, добавил. — И жене Арине тоже поклон.
А в субботу пригласил Наталью пойти с ним на Девичье поле.
— На карусели покатаемся.
Наталья еще не успела ответить, Арина ответила за нее:
— Пойдет, пойдет с тобой на карусели. Слышь, Наталья. Ты Петра Алексеевича поблагодари, поблагодари его, слышь?
— Спасибо, — тихо произнесла Наталья.
В воскресенье они катались на карусели, лузгали семечки, Петр купил Наталье леденцового петуха. Она смеялась, держала Петра за руку, словно боялась, что он вдруг раздумает и удерет от нее. На обратном пути, когда провожал ее до дому, прижималась к нему.
— Я и не знала, что ты такой.
К Баскаковым он тогда не зашел. Попрощался с Натальей у дома, пошел к себе. По пути вспомнил Прасковью.
Где она? Что с ней? Неужто все еще за решеткой? Что сказала бы Прасковья, узнай она, что Петр сейчас увлечен другой? Он девку на каруселях катает, а Прасковья в это время в тюрьме!
«Да ничего не сказала бы, — говорил он себе. — Разве ж я для нее пара? Разве ж она могла подумать о том, что я ее в мыслях нежил? Была добрая, очень добрая, святая почти. Да ведь только скажи я Прасковье, что люблю ее, рассмеялась бы. Ну смеяться, положим, не стала б, а так, улыбнулась бы и пожалела б меня. То она, а то я! Ведь что я по сравнению с ней! Забыть мне ее невозможно. Всегда помнить буду. Но Прасковья не для меня. Даже из образованных студентов не знаю, кто достоин ее».
Имеет ли он право любить другую, когда Прасковья сидит в тюрьме? Он старался представить себе разговор с Прасковьей о Наталье Баскаковой.
«Вот, Прасковья Семеновна, — Наталья. Я люблю ее. Не так, как любил вас, Прасковья Семеновна. На вас я, как на святую, молился. Наталья правится мне. Посмотрите, послушайте её, сделайте милость».
«А что же ты сомневаешься, Петр? — ответит Прасковья Семеновна. — Наталья — хорошая девушка. И как раз по тебе. Не век же тебе, здоровому мужчине, жить одному».
И посмотрит на него добрыми своими, все на свете понимающими глазами…
С Баскаковыми он разговор откладывал. Да и Наталье предложения стать женой его все не делал, оттягивал. Но Баскаковы смотрели на него как на жениха, и Наталья обращалась с ним как со своим суженым.
— Наташа, — сказал он однажды. — Ты вот что. В субботу после работы приходи ко мне. Вот тебе адресок я записал…
Наталья с испугом на него посмотрела:
— Я девушка честная, Петр. Ты что? Никуда не пойду!
— Да ты что подумала? И тебе не стыдно! Ты за кого меня принимаешь? Не ожидал я такого… Слушай, я живу в Сыромятниках, в доме Костомарова, не один. Нас там целая компания живет. И рабочий народ, и студенты. Есть и девушки…
— Девушки? — насторожилась Наталья.
Он чуть не сообщил ей, что девушки — бывшие студентки, образованные барышни, которые пошли работать на фабрики, чтоб помогать народу. Но спохватился и воздержался. Сказал, что живут три девушки — работницы с фабрик. Все живут дружно, и «такого» ничего нет между ними. Сообща снимают квартиру, сообща столуются.
— Слушай, ты приходи к шести. Я тебя у крыльца буду встречать. Приведу, познакомлю. Соберутся люди, мы побеседуем. Так придешь?
— Ладно. Приду. Только не будешь встречать — сама не войду в дом.
— В шесть на улице ждать буду.
Наталья пришла в четверть седьмого. Он уже начал тревожиться: вдруг не придет?
— Вот и хорошо, что пришла, — встретил ее Петр, взял за руку. — Пойдем в дом, замерзла, небось. Чаю попьем.
Ввел в дом. Наталья с удивлением оглядывалась: больно большая квартира, не рабочая. В передней понавешено и женских кофт, и мужских пальто, и полушубка овчинных два. Вышел Джабадари, протянул руку Наталье, одобрительно посмотрел на нее.
— Здравствуйте, здравствуйте. Заходите, очень вам рады.
— Это Наташа Баскакова, Иван Спиридонович, — сказал Алексеев. — Знакомьтесь, пожалуйста.
— Уже познакомились.
Наталью смутил акцент Джабадари. Вопросительно посмотрела на Алексеева. Он помог ей снять кофту, снял свою куртку и шапку.
— Ты входи, входи, там все свои, не бойся, — подбадривал Петр, легонько подталкивая ее.
Она вошла и остановилась у порога. В комнате за большим столом сидели три девушки.
— Это Наташа Баскакова, — представил Алексеев. — К нам она первый раз. Ты проходи, Наташа, садись.
— Садитесь, садитесь, Наташа, — ласково сказала Софья, она же Аннушка, рассматривая новенькую. — Вы не стесняйтесь. Тут все свои.
— Никого больше не ждем сегодня? — спросила Бардина.
— Как будто никого, — ответил Джабадари, пощипывая бородку. — Можно начинать, Аннушка.
— Я хотела сегодня прочитать вам одну главу из самой замечательной книги нашего времени. Кое-кто из вас знает эту книгу, другие о ней слыхали не раз. Я имею в виду книгу русского писателя Чернышевского «Что делать?». А глава, которую я хочу прочитать, называется «Четвертый сон Веры Павловны». Вот послушайте, а после поговорим.
Ровным спокойным голосом Бардина начала четко и не спеша читать. Слушали все, даже Джабадари и Лукашевич, знавшие книгу чуть ли не наизусть.
Наташе, сидевшей рядом с Петром, поначалу показалось все это чудно: пригласил ее Петр будто в гости, а не успела прийти, главное, чем гостей потчуют, — чтение какой-то книги «Что делать?». Книга толстенная, а читают прямо с середки про какой-то сон, — не поймешь, что к чему, и кто это Вера Павловна, и отчего ей такие чудные сны снятся!
Что за девушки с Петром в одной квартире живут? Говорят гладко, читают вон как шибко и хоть просто одеты, а все ж не так, как работницы, не так, как Наташа. У двух из них — белые крахмальные воротнички и шарфики шелковые. Вот только третья — та, что зовут Машей, одета как взаправдаш-няя работница, только лицом вроде барышня. А у тех первых двух волосы и вовсе по-господски зачесаны. Это ж сколько времени надо волосы так укладывать!
А мужчины? Ну, большинство и верно мастеровые, ничего не скажешь, сразу видать. А вот этот бородач, которого Петр назвал Иван Спиридонович, что и разговаривает не по-русски, ну какой он мастеровой человек? Ни за что не поверить в это. Или тот, молодой Лукашевич? Хоть и одет в рабочую куртку и брюки, а лицо — образованного, на разговор обходителен.
«Куда это Петр привел меня?»
Не понравилось общество Наташе Баскаковой. Не понравилось ей, куда Петр привел ее.
Что за квартира такая?
Она уже давно перестала слушать чтение Бардиной и, как только Софья Илларионовна сделала минутную паузу, потянула Петра за рукав, шепнула:
— Пойдем, Петр.
— Что ты! — Он испугался: не заметил ли кто, что Наталья предлагает ему уйти?
Она пожала плечами и, опустив голову, сидела за столом хоть и молча, но явно не слушая Бардину, полностью уйдя в свои думы.
Алексеев с беспокойством следил за Наташей, видел, что она не слушает, движением глаз старался обратить ее внимание на книгу, которую все так же ровно и четко читала Бардина. Но Наташа на него не смотрела, уткнулась взглядом в стол, словно окаменелая.
«А может, она так слушает? — подумал Петр. — Что это я выдумываю, будто она не слушает? Слушает. Слушает».
Наташе казалось, что конца этому скучному чтению не будет. Встать бы сейчас да уйти. Пусть только Петр попробует не выйти следом за ней! Уж она ему выскажет; пригласил в компанию, она думала — повеселиться, погулять, попеть, себя показать. А знала б такое, ни за что не пришла б. Очень надо слушать, как причесанная барышня что-то читает!
Но не встала, не ушла из столовой. Ежели Петр скажет отцу, что ушла, отец рассердится на нее: зачем жениха не слушает, откажется от нее Петр.
Не хотелось, чтоб отказался. И не то чтоб боялась, что в девках останется, нет, ухажеров у нее достаточно. Но никто так, как Петр, не нравится. Что и говорить, из Петра ладный муж будет. И собой хорош. Слов нет, правился Петр Наташе.
Еле дождалась, когда чтение кончилось.
— Ну вот и все, — проговорила Бардина. — Теперь малость отдохнуть надо. А потом мы поговорим о книге и ее авторе, о судьбе русского писателя Чернышевского.
— Петр, пойдем, — решительно сказала Наташа. — Я больше здесь не останусь.
Он стал уговаривать ее, но напрасно. Наташа требовала, чтобы ушли, пока не начался разговор о книге и о писателе.
— Неужто тебе не интересно?
— Вот еще! Даже ничуть.
Наташа, не попрощавшись ни с кем, ушла, Петр с ней. Сначала шли молча, она — дуясь на него, он — не зная, что говорить.
Попробовал, будто ничего не произошло:
— Послушай, Наташа, что я тебе скажу. Это все очень хорошие люди. Самые лучшие люди, какие в России есть. Верно я говорю. После ты все поймешь.
У этих людей только одна мечта: помочь нам, рабочему люду. Понимаешь?
— Вижу, как помогают!
— А что ты увидела? Что книжки читают? Так ведь без этих людей мы бы все в темноте ходили.
Так и скажи, что тебя к образованным тянет. Что тебе с темной гулять!
— Ну что ты такое говоришь? Посовестись, право, Наталья. И кто это темная? Ты, что ли? Я за темную тебя никогда не держал. Вот и неправда твоя… — И вдруг обнял ее. — Ты моя самая светлая, Наташа!