В базарной толпе будут мои знакомые. Мне придется с ними говорить.
Лучшее, что я купил на свои деньги, помимо семян, — это рыболовная леска, с помощью которой я ужу скумбрию со скал. Рыба подплывает близко, вынюхивая гниль. Я тихонько закидываю наживку и, если вода достаточно прозрачна, вижу, как скумбрия резко вздрагивает, переливаясь радугой, прежде чем броситься на крючок. Скумбрия — сильная рыба. После смерти ее цвет быстро меняется, а на вкус она лучше всего, когда ее только вытащили из моря. Я вспарываю рыбе брюхо, потрошу ее и варю в течение часа, чтобы мясо стало белым и чистым. Несколько ошметков оставляю, чтобы потом использовать для наживки. Скумбрии, как и крабы, ради собственного выживания пожирают себе подобных.
В полдень я пью молоко и съедаю горбушку хлеба. Море сверкает, словно оловянное. Я приседаю на корточки, укрываясь от ветра, и вдыхаю запах дикого чеснока. Я знаю, что найти съедобного на пять квадратных миль вокруг. Устрицы на скалах, фенхель, растущий в устье ручья, крабы-стригуны, земляника, ежевика, черная бузина, боярышник, молодые листья одуванчика для салата, купырь, весной — крапива для супа. Но ложью было бы сказать, что всего этого хватало на большее, чем слегка притупить наш голод или приправить суп, который мать варила из горстки костей, картошки, одного-двух пастернаков и пары морковок. Все дети в приходе собирали ежевику, но хотя я знал самые ягодные места, у нас никогда не было сахара, чтобы ее заготавливать.
Однажды мы с Фредериком тайком подоили корову на маленьком поле, обнесенном валунами, за Сенарой, по дороге к Тростниковому мысу. То была одна из полудиких коровенок, которых там держат, она попятилась, опустила голову и врылась передними копытами в землю. Но мы медленно подошли к ней с двух сторон, ласково увещевая. Фредерик победно улыбнулся мне, когда корова наконец, дрожа, остановилась и позволила нам до нее дотронуться. Я неплохо умел доить, мы наполнили пригоршни молоком и проглотили его, теплое, пенившееся во рту. Фермер спустил бы с нас шкуру. Фредерик посетовал, что у нас нет ведра. Мы продолжали пить, а потом услышали крик, и в калитку ворвались двое дюжих парней. Наверное, фермеровы сыновья. Мы бежали как угорелые, пока они не прекратили преследование, потом мы повалились на землю возле ручья. Я увидел растущий рядом поточник, которого Фредерик до этого не пробовал на вкус. Фредерик сказал, что горько, и выплюнул.
— Зачем ты ешь эту гадость?
— Он очищает кровь.
Фредерик со смехом перевернулся на спину. Он каждый день ел мясо — по крайней мере, один раз, а то и два или три. Каждое утро они завтракали яичницей с беконом, на столе стояла еще и тарелка с почками. Его отец ел котлеты с вустерским соусом, но больше их никому не давали. Его отец был горным инженером и ездил в Австралию, но не в поисках работы, как тысячи бедняков, а чтобы внедрить новый тип подъемного механизма. В качестве платы мистер Деннис потребовал себе долю в шахтах, на которых работал. Фредерик объяснил мне, почему это лучше, чем деньги. Иногда он терпел убытки, но даже при этом приплывал домой в два или три раза богаче прежнего. А может быть, еще богаче — точно никто не знал. Он женился, а потом построил квадратный гранитный дом, обнесенный высокой гранитной стеной. Некрасивый, но основательный. Фредерик должен был учиться в соборной школе в Труро. Но когда ему было четыре, а его сестре Фелиции два, их мать забеременела в третий раз. Она скончалась от родильной горячки, а спустя две недели умер и младенец.
Вот как я познакомился с Фредериком. Моя мать убирала в их доме, и миссис Деннис, как и другие люди, привязалась к ней. Когда мать Фредерика умерла, а отец упорно работал, чтобы не запьянствовать с горя, моя мать все чаще и чаще присматривала за детьми. Я мог бы взревновать, но мать всегда брала меня с собой. Я познакомился с миром Альберт-Хауса. Миссис Стивенс приходила готовить, а Энни Ноубл — прибирать, потому что моя мать занималась двумя маленькими детьми. То была лучшая работа, которая когда-либо доставалась моей матери, и длилась она все три года. Я ел за одним столом с Фредериком и Фелицией и вырос самым высоким мальчиком у себя в классе. Если Фредерик или Фелиция заболевали, моя мать оставалась на ночь, и для меня стелили постель в узкой комнатке возле детской.
Я представляю всех нас вместе. Моя мать, я, Фредерик, Фелиция. За мистера Денниса выступали большей частью голос из-за закрытой двери или пара длинных черных ног, пересекавших прихожую, когда мы подглядывали с вершины лестницы. Но однажды он подошел ближе.
Фелиция всю ночь плакала от зубной боли. Моя мать должна была отвезти ее в Саймонстаун к дантисту. Я никогда не бывал у зубного врача и удивился, почему при этом известии Фелиция заплакала еще сильнее. На нее напялили пальто, нахлобучили шляпу, лицо перевязали шарфом, и они с моей матерью уехали в догкарте.
Фредерик упражнялся в чистописании. «Какой позор, ведь ему уже почти семь! Пора взять его в ежовые рукавицы» — так говорил мистер Деннис. Его громкий голос раздавался из-за двери кабинета. По словам моей матери, он просидел там до самого утра по делам службы. Чьи-то другие, не мистера Денниса, черные ноги сновали через прихожую, а на комоде громоздились кипы бумаг.
Фредерик сидел в комнате для занятий на втором этаже. Я тоже был там, растянулся на коврике, перевернувшись на живот. Читал «О рыбаке и его жене» из сборника «Волшебные сказки братьев Гримм», принадлежавшего Фелиции. По-моему, рыбак был глупый, и его жена тоже. Они не слушали, что говорило им море. А стоило бы. Я дочитал сказку, подрыгал ногами в воздухе и задумался, может ли весь мир утонуть, если море хорошенько разозлится. Фредерик не занимался чистописанием. Он напевал что-то про себя и рисовал на полях.
Оба мы услышали шаги в коридоре. Громкие, отчетливые шаги, которые невозможно было не услышать. Дверная ручка повернулась. Дверь отворилась, и появился мистер Деннис — целиком, высокий, небритый, весь в черном с головы до пят. Он смотрел только на Фредерика, не замечая меня. Я отполз на четвереньках назад, к шторам. Я знал, что мистер Деннис не обратит на меня внимания. Он окинул комнату невидящим, обжигающим взглядом, который на мне не задержался, чему я очень обрадовался. Мистер Деннис подошел к столу и взял тетрадку Фредерика. Она вся была испещрена рисунками: этим Фредерик занимался всегда.
— Что это такое? — спросил мистер Деннис.
— Моя тетрадка по чистописанию, — ответил Фредерик, взглянув на него.
— Как ты смеешь так отвечать?! Что за чертовщина тут намалевана?!
Фредерик молча опустил голову.
— Отвечай!
— Это моя тетрадка по чистописанию.
— По чистописанию! — Мистер Деннис схватил тетрадку и швырнул через всю комнату. — Оно и видно! Дурак ты не меньший, чем лентяй. Ступай подними.
Я уже почти спрятался за шторами. Сквозь окно позади меня тонкой струйкой просачивался зимний холод. Я съежился. Фредерик встал из-за стола и медленно побрел к лежавшей на полу тетрадке. Прежде чем нагнуться и поднять ее, он нерешительно взглянул на отца.
— Подай сюда, — велел мистер Деннис.
Фредерик протянул ему тетрадь, тот схватил ее и опять изо всех сил швырнул в угол.
— Подними! — скомандовал он Фредерику, будто собаке, и Фредерик выполнил его приказание снова, еще медленнее. Мистер Деннис в третий раз запустил измятую тетрадку через всю комнату. На этот раз он ничего не сказал, только кивнул на тетрадку, чтобы Фредерик ее принес. Но Фредерик не сдвинулся с места. Мистер Деннис окинул комнату взглядом и увидел меня, скорчившегося за шторой.
— Убирайся, — сказал он.
Мне не хотелось уходить. Я очень боялся, что вдали от посторонних глаз он может сделать с Фредериком что-нибудь плохое, но не осмелился перечить самому мистеру Деннису. У меня засело в голове, что я должен держаться от него подальше. Выскользнув из-за штор, я начал осторожно пробираться к выходу. Фредерик стоял неподвижно, не поднимал тетрадку, не смотрел на меня.
Я вышел из комнаты и спрятался за высокими напольными часами. Услышал голоса, шарканье ног, крик, потом дверь с грохотом распахнулась, наружу вылетел Фредерик и растянулся на полу. Следом появился мистер Деннис. Он так пнул Фредерика ногой, что тот, проехав по полу, врезался лицом в плинтус. Мистер Деннис заорал, чтобы он вел себя как мужчина и поднялся на ноги. Фредерик встал на четвереньки и пополз в сторону лестницы. Я больше не мог его видеть, потому что его заслонил мистер Деннис. Фредерик, тихо подвывая, продолжал ползти.
— Пошел наверх! — хрипло вскричал мистер Деннис, словно пьяный. — Пошел наверх, недоумок, с глаз моих долой!
Фредерик потащился вверх по лестнице, а мистер Деннис подгонял его пинками и тычками. Фредерик пытался уклониться, но безуспешно. После каждого очередного удара он вздрагивал, будто рыба.
В переднюю дверь позвонили. Послышались шаги и чей-то голос. Женский голос. Не принадлежавший моей матери или кому-нибудь, кого я знал. Мистер Деннис замер, как будто позабыв о Фредерике. Я хотел, чтобы Фредерик убежал, но он не двинулся с места. Мистер Деннис неторопливо поправил на себе пиджак. Поднял руки и пригладил волосы. Его ладони блуждали по лицу, по щетине, как будто он удостоверялся, кто он такой. Не глядя на Фредерика, он развернулся и спустился с лестницы.
Я выскользнул из-за часов. Я боялся, что если мистер Деннис вернется, то убьет Фредерика.
— Фредерик! — шепнул я.
Он не шевельнулся. Я подошел к нему и присел рядом на лестнице. Он сжался.
— Фредерик, это я.
Я услышал, как он громко глотает воздух. Мне пришлось тормошить его изо всех сил, пока он не пошевелился. Я подставил ему плечо — я видел, что так делают большие мальчики, когда кто-нибудь ушибется во время игры в футбол, — мы спустились вниз и по коридору прошли к черной лестнице. Мы могли выбраться из дома через судомойню, не проходя через прихожую. Фредерик не плакал. На лбу у него была кровь — в том месте, где он ударился.