Когда окончилось первое сражение с индейцами и зашло
солнце, конкистадоры Кортеса разожгли костер и,
обессиленные, упали в траву рядом с ним, даже не сняв
доспехов. И тогда Франсиска Ордас, сестра капитана
Диего Ордаса и невеста капитана Хуана Гонсалеса, вдруг
закружилась в танце вокруг этого костра.
Танцует Франсиска Óрдас — не радуясь, не печалясь,
Танцует Франсиска Ордас в неверном свете костра,
И смотрит Диего Ордас, и смотрит Хуан Гонсалес
На этот безумный танец для тех, кто ушел вчера.
Солдаты глядят безмолвно, не двигая даже бровью,
К тяжелым ладоням словно навек приросли мечи.
Изодраны их колеты, кирасы покрыты кровью,
И слышится только шорох в недоброй чужой ночи.
Танцует Франсиска Ордас, красотка с надменным нравом,
Танцует Франсиска Ордас, и сыплются искры в ночь.
Сражение было долгим, безжалостным и кровавым,
От горстки заморских бесов бежали индейцы прочь.
Солдаты пьяны от крови, швыряют в траву монеты,
Сплетается с верой алчность, с жестокостью спорит честь.
А хворост пылает ярко, трещит, будто кастаньеты,
А тени бегут с востока, числа их уже не счесть…
Танцует Франсиска Ордас, в глазах ее стынет пламя,
Танцует Франсиска Ордас и видит огонь иной.
И видит она картину, которую держит память:
Уходят евреи Ордас навеки в смертельный зной...
Уходят евреи Ордас, и, значит, одна дорога
Осталась сестре и брату — с Кортесом за океан.
И верить, упрямо верить, что, может, угодно Богу,
Чтоб шли они в эту землю, как предки шли в Ханаан.
Танцует Франсиска Ордас, стремительная испанка,
Танцует Франсиска Ордас, и танец, как нож, остёр.
А где-то цветут Альгамбра, Севилья и Саламанка,
В Мадриде на кемадеро разложен другой костер.
В Мадриде костер все больше, огонь угрожает крыльям,
Тяжелые тучи скоро накроют и этот край.
Танцует Франсиска Ордас… Танцует еврейка Мирьям…
И джунгли застыли, словно подножье горы Синай.
В отряде, с которым знаменитый конкистадор Эрнан Кортес отправился на завоевание Мексики, было немало «тайных евреев» — тех, кто, внешне приняв христианство, втайне продолжали держаться отцовской веры. К ним относился и первый капитан отряда Диего Ордас — правая рука Кортеса. Ордаса в этом походе сопровождали две сестры — старшая, Франсиска, и младшая, Бьянка. Бьянка впоследствии была казнена инквизицией как «тайная иудейка».
БАЛЛАДА О ЗАТЕРЯННОЙ ДЕРЕВНЕ ВЕНТА-ПРИЕТА
Индейцы Вéнта-Приéта читают Талмуд и Тору.
Орлиные перья гордо качаются в такт словам.
Когда-то предпочитали неспешному разговору
Сражения, споры, ссоры, набегов немолчный гам.
Солдаты и землепашцы, ацтеки, а может, майя,
Бежали от шпаг и пушек, от страшной судьбы своей.
Горели поля и стены, и в сердце чужого края
Привел их один бродяга по имени Моисей.
Индейцы Вéнта-Приéта не знали иной дороги
Сквозь заросли, дни и ночи, под солнцем и под дождем.
В молчании, стиснув зубы, изранив босые ноги,
Упрямо они шагали за странным своим вождем.
А он говорил негромко, загадочно и невнятно,
Что будто враги за веру искали убить его,
Что верою в Новом Свет спасался он многократно,
Что в сумке хранится Книга — и более ничего.
Индейцам Вéнта-Приéта он Тору читал, как сказки —
Стихи ему возвращали родного угла уют…
Теперь над его могилой в своей боевой раскраске
Читают индейцы кадиш и слезы скупые льют.
Так Слово легло на душу, Писание стало впору.
Священный язык давно уж не кажется им чужим.
Они в мексиканских джунглях читают Талмуд и Тору.
И снятся им стены Храма, святой Иерусалим…
В нескольких деревнях Центральной Америки по сей день живут индейцы иудейского вероисповедания. Одну такую деревню, которая называется Вéнта Приéта и находится в Центральной Мексике, посетил в середине прошлого века чешский журналист и писатель Эгон Эрвин Киш. Он рассказал об индейцах-иудеях в книге «Находки в Мексике». По всей видимости, индейцев Вéнта Приéта с иудаизмом познакомили «тайные евреи», скрывавшиеся среди американских туземцев от преследования церковных властей.
БАЛЛАДАО БАЛАГУЛЕ-ЧУДОТВОРЦЕ
Жил мудрец в местечке Яворицы —
Рабби Фишер, с белой бородою.
Люди его славили и птицы,
Даже рыбы в речке, под водою.
Находить умел такие краски,
Говорить умел такие речи!
Как-то раз пришел к раввину Хаскель —
Балагýла, живший недалече:
«Рабби Фишер, право и не знаю,
Сглаз ли то, проклятье ли довлеет —
Молоко вожу да караваи,
Молоко скисает, хлеб черствеет.
Что б ни делал — никакого толку!
Езжу быстро, лошадь не хромает...
Скоро зубы положу на полку,
Ведь меня никто не нанимает!»
И, вздохнув, ответил рабби Фишер:
«Белый снег не превратится в сажу.
Балагула, я все время слышу,
Костеришь ты лошадь иль поклажу».
Хаскель услыхал — и ну смеяться:
«Рабби, это ж и младенец знает —
Не доедешь, коли не ругаться!»
Только рабби головой качает:
«Ты запомни истину простую:
Есть цена и слову, и поступку.
Чертыхнулся — думаешь, впустую.
А беда приходит не на шутку.
Ну — вожжа порвалась, ну — подкова
Отлетела, ты же в круговерти
Крикнуть норовишь лихое слово —
А ведь от него родятся черти!
Потому-то молоко скисает,
Потому-то хлеб черствеет сразу,
Чертыхнешься — черти прилетают
И приводят за собой заразу».
«Что же делать?» — «А не чертыхайся,
Даже если лошадь захромает.
Балагула, помолись, покайся.
Сквернословие чертей рождает.
Верь мне, балагула, то не сказки.
Вот дорога пред тобой простерта.
Но запомни, что молитва, Хаскель,
Ангела рождает, а не черта».
Поздно ночью, свой Талмуд читая,
Вздрогнул рабби от глухого гула.
Что за чудо? Улица пустая,
Только молча едет балагула.
Выпала старинная закладка:
Рабби вдруг увидел в подворотне
Ангелов могучих два десятка
И чертей едва ли не полсотни.
Но косматых ангелы лупили,
И рогатых за рога таскали,
Крыльями и кулаками били,
Черти выли, ангелы орали!..
Ай да Хаскель! От его молитвы
Ангелы драчливые, как черти,
Родились — и гром ужасной битвы
Поднимался до небесной тверди,
До ворот небесного чертога,
Где заря вечерняя алеет...
Рабби Фишер помолчал немного
И сказал: «Но хлеб не зачерствеет!»
Вам отныне каждый побожится —
Мельник, арендатор, однодворец, —
Что живет в местечке Яворицы
Балагула Хаскель — чудотворец,
Что обходят черти лес и речку,
Потому как ангелов хватает.
Не черствеет больше хлеб в местечке,
Молоко в местечке не скисает!
ДРУГ ЧЕТЫРЕХ КОРОЛЕЙ
Готическая повесть в четырех балладах, с прологом и эпилогом
ПРОЛОГ
15 мая 1610 года в Париже фанатик по имени Равальяк убил короля Генриха IV. Среди оплакивавших эту смерть был некто Мануэль де Пименталь, португальский эмигрант, друг и постоянный карточный партнер короля. Генрих однажды пошутил: «Король французов, конечно, я, но король картежников — безусловно, вы, Пименталь». Настоящее имя этого короля картежников было Исаак бен Жакар. Уроженец Лиссабона, он оставил родину, бывшую тогда провинцией Испанского королевства, не по своей воле. После смерти Генриха ничто не удерживало Мануэля-Исаака в столице Франции. Он счел за благо покинуть Париж и отправиться в Амстердам налегке — с одной лишь колодой карт в кармане…
Согласно одному из толкований, карточные короли изображают следующих исторических деятелей: пиковый — Давида, трефовый — Александра Македонского, бубновый — Юлия Цезаря и червовый — Карла Великого (Шарлеманя).
БАЛЛАДА О ЧЕТЫРЕХ КОРОЛЯХ
Эй, девка, ставь на стол четыре кварты,
Да придержи браслетик на руке!
Картежник Пименталь раскинет карты
Сегодня в амстердамском кабаке.
За окнами паршивая погода,
И стынет не согретая земля,
А у врагов — крапленая колода,
Но есть друзья — четыре короля!
Пиковый король — псалмопевец Давид,
Трефовый — суров Македонец на вид,
Бубновый — у Цезаря мощная длань,
Червовый король — Шарлемань.
Совсем недавно тучи стали ниже,
Совсем недавно все пошло не так,
И Генриха Наваррского в Париже
Зарезал сумасшедший Равальяк.
Жизнь Пименталя развернулась круто,
И ни синицы нет, ни журавля.
Помогут ли в последнюю минуту
Ему друзья — четыре короля?
Пиковую арфу настроит Давид,
Трефовым копьем Александр пригрозит,
Бубновый штандарт держит Цезаря длань,
Червовый огонь — Шарлемань.
Пускай отныне недруги судачат,
Пускай враги твердят наперебой,
Что отвернулась от него удача,
Что был обманут Пименталь судьбой.
Уйдут в туман Парижи, Амстердамы,
Растает в небе призрак корабля.
...Венок ему сплетут четыре дамы,
Поднимут гроб четыре короля.
Молитву прочтет псалмопевец Давид,
Печально главу Македонец склонит,
И Цезарь поднимет приветственно длань,
Погасит огонь Шарлемань.
В Амстердаме Мануэль де Пименталь, подобно другим эмигрантам-беженцам, вел вполне беспечную жизнь и даже преуспевал. Между тем на его родине творились страшные дела.
То, что Пименталь бежал из Испании, не избавляло его от преследований инквизиции и даже от участия в аутодафе (так называлось вынесение и приведение в исполнение приговора инквизиционного суда). Для бежавших или умерших еретиков существовала процедура «суда в изображении» — осужденного изображала большая, в человеческий рост, соломенная кукла. Так же как живого преступника, куклу наряжали в специальное позорное одеяние, которое называлось «санбенито». В случае не побега, а смерти к этой кукле привязывали ящик с останками умершего. Далее суд проходил так же торжественно, как над живыми преступниками — на специально построенном каменном помосте, именуемом «кемадеро».
БАЛЛАДАО СОЛОМЕННЫХ КУКЛАХ
Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,
Но грохочут барабаны тем же утром в Лиссабоне.
Там, на сцене-кемадеро, — дань трагедии и драме,
Там врагам напоминают о божественном законе.
И торжественно шагают инквизиторы, солдаты,
Следом, в желтых санбенито, — осужденные злодеи.
Не спасут злодеев деньги — мараведи и дукаты,
Не избегнут наказанья колдуны и чародеи.
Над столбами кемадеро, словно парус, черный купол.
Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья. С
ледом за еретиками на шестах проносят кукол
Из холста, соломы, красок — тем злодеям в назиданье,
Что побегом или смертью избежать суда хотели.
Имена и преступленья намалеваны на платье.
Их поймать святые судьи не смогли иль не успели,
Вместо них костер подарит куклам смертное объятье.
«...Доктор Антонио де Вергара, он же Моисей де Вергара, португалец, по роду занятий врач, иудействующий, отсутствующий беглец, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию.
Диего Гомес де Саласар, он же Абрам де Саласар, португалец, по роду занятий купец, иудействующий, отсутствующий беглец, умерший во Франции, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию...»
...В беззаботном Амстердаме, на другом краю Европы
Мануэлю Пименталю улыбается фортуна.
Он купец, судовладелец, перед ним — прямые тропы.
У причала ждет приказа белопарусная шхуна.
По субботам, рано утром, посещает синагогу.
Хоть состарился, шагает так же быстро и упруго,
За покой и процветанье он хвалу возносит Богу,
Каждый вечер он играет в кабаке «Четыре друга».
Исаака бен Жакара в Пиментале разодетом
Узнает купец Альфонсо за столом, в пикет играя.
«Исаак, ведь в Лиссабоне вас казнили прошлым летом!» —
«Дон Альфонсо, я там не был. Козырь ваш, игра вторая!» —
«Казнь была в изображенье, просто кукла из соломы,
В колпаке и балахоне, на табличке — имя ваше...» —
«Жизненной реки порою столь причудливы изломы...»
Исаак тасует карты, долго-долго пьет из чаши.
«...Мануэль де Пименталь, он же Исаак бен Жакар Пимен-таль, португалец, по роду занятий судовладелец, иудейст-вующий, отсутствующий беглец, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию…»
Возвращается под утро, как всегда, в игре — удача,
В кошельке звенят монеты, ум его — острее бритвы.
Он ложится спать веселым, но во сне едва не плачет:
Исааку снятся куклы, кемадеро и молитвы.
Куклы корчатся и стонут, их вот-вот поглотит пламя,
На него ж глядит сурово инквизитор на балконе.
...Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,
И кому какое дело, что случилось в Лиссабоне...
...А вскоре появился в Амстердаме странный незнакомец. Он пришел в кабак «Четыре друга», в котором каждый вечер Мануэль Пименталь давал урок карточной игры. Незнакомец с тусклым взглядом молча сел за его стол, и Мануэль проиграл ему всё, чем владел: шхуну, дом, шпагу, даже старый пистолет, с которым никогда не расставался. «Я приду за выигрышем ночью», — глухим голосом сказал незнакомец перед тем, как оставить кабак. На просьбу Мануэля отыграться, он повторил: «Ночью, — и добавил: — Если тебе есть что ставить».
БАЛЛАДА О НОЧНОМ ГОСТЕ
Мрачен и молчалив нынче дон Исаак.
Пальцами по столу — будто бы в барабан.
Рядом с колодой карт стертый лежит пятак,
А в Лиссабоне вновь время отверстых ран. Бьют вдалеке часы, доски уже скрипят.
Дон Исаак молчит, только глядит на дверь.
А на пороге — гость, он с головы до пят
В черный укутан плащ, скалится, будто зверь.
…Над столбами кемадеро, словно парус, черный купол.
Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья.
Следом за еретиками на шестах проносят кукол
Из холста, соломы, красок — всем злодеям в назиданье…
В тусклых его глазах горечь и вязкий мрак.
Вот он колоду карт мягкой берет рукой:
«Встретились наконец, беглый дон Исаак?
Скоро вернешься ты вместе со мной домой…»
Гостя лицо бледней старого полотна:
«Немощен человек, праха земного горсть...»
Хмуро глядит в окно призрачная луна,
Хмуро глядит в глаза странный, нелепый гость.
…Был я сделан из соломы в подземелье, в Лиссабоне,
Чтоб тебя во время казни заменить на кемадеро.
Но в костер я не был брошен, был монахами в погоню
Я отправлен за тобою, хитроумный кабальеро...
Дон Исаак сказал: «Может, сыграем? Что ж...
Ставлю я жизнь, хотя мне и немало лет.
Коль проиграю я, ты меня заберешь.
А отыграть хочу старый свой пистолет».
В тусклых глазах огонь вдруг полыхнул сквозь мрак.
Ах, как его влечет эта колода карт!
Сели за старый стол кукла и Исаак.
Что же, кому-то — смерть, ну а кому-то — фарт.
…Вот десятка двойку кроет, туз летит к пиковой даме,
Вот валеты друг за другом так легко скользят с ладони.
…Горожане безмятежно спят сегодня в Амстердаме,
Кто-то молится неслышно в подземелье, в Лиссабоне…
Старинный пистолет…
Главная его деталь — курок с зажатым кусочком кремня и колесико с насечкой. Стоило нажать на спусковой крючок, как из кремня высекалась искра и зажигала пороховой заряд. Автор этой конструкции — Леонардо да Винчи, и это единственное его изобретение, получившее всеобщее признание при жизнии и существующее по сей день: сейчас так устроены зажигалки.
Да. Зажигалки.
БАЛЛАДАО ПОЛЬЗЕ ПИСТОЛЕТОВ
И вот — игра с самим собой,
Безумие в глазах,
Игра не куклою — судьбой,
Игрою правит страх,
Но есть четыре короля,
Солома, пистолет…
Игра до точки, до нуля,
И вовсе не в пикет…
Но есть четыре короля,
И зазевалась смерть.
И тени чертят вензеля…
Гореть — иль не гореть?
Легли четыре короля…
А за окном рассвет,
Судьба, тебе благоволя,
Вернет твой пистолет.
Слетела искра…Взгляд померк…
Горит холщовый лоб…
И пред тобой не человек —
Сухой соломы сноп!
Ты победить костер костром
Решился — вышел прок:
Сгорели кукла, старый дом,
Но уцелел игрок…
...И в кабаке «Четыре друга» снова
Легко раскинет карты Исаак,
О страшном приключении — ни слова:
Что дом сгорел — безделица, пустяк.
У Пименталя снова ни дуката,
Сгорели закладные, векселя,
Но шляпа щегольская не помята
И в рукаве — четыре короля:
Пиковую арфу настроит Давид,
Трефовым копьем Александр пригрозит,
Бубновый штандарт держит Цезаря длань,
Червовый огонь — Шарлемань.
И что ему богатства и хоромы,
Коль он в последний миг успел понять,
Что смерть — всего лишь кукла из соломы,
А кукле человека не подмять!
Уйдут в туман Парижи, Амстердамы,
Растает в небе призрак корабля.
...Венок ему сплетут четыре дамы,
Поднимут гроб четыре короля.
ЭПИЛОГ
В 1615 году Исаак бен Жакар купил в городке Аудеркерке, расположенном в десяти километрах к югу от Амстердама по реке Амстел, участок земли под кладбище. Оно стало первым еврейским кладбищем в Голландии и получило название «Бейт Хаим» — «Дом Жизни». Это название кладбище сохраняет по сей день. А первым человеком, чей прах упокоился именно в этом месте, стал искатель приключений, картежник и авантюрист дон Мануэль де Пименталь — он же Исаак бен Жакар. Может быть, он хотел обезопасить себя от преследований инквизиторов и после смерти.
Молитву прочтет псалмопевец Давид,
Печально главу Македонец склонит,
И Цезарь поднимет приветственно длань,
Погасит огонь Шарлемань.