– Забрали нашего полковника, – глухо проговорил он, разглядывая разгромленную спальню Крутова, поднял с пола джинсы, рубашку, положил на кровать. – Знать бы – кто…
– Расспросим соседей, – предложил Толик.
Панкрат еще раз пригляделся к отчетливому следу рубчатой подошвы (армейский ботинок «леопард», сорок пятый размер) на полу спальни и вышел. У калитки его ждал небольшого роста быстроглазый мужичок лет пятидесяти пяти в выгоревшей до цвета соломы ветровке, защитного цвета брюках и сапогах.
– Роман, – представился он, быстро переводя взгляд с одного гостя на другого и обратно, – шабер[20] я, рядом живу. А вы не Егора ищете, часом?
– Кто к нему приходил? – оглянулся на дом Воробьев.
– Да почитай целый взвод, – заторопился Роман, – на трех машинах аж, ОМОН, кажись. Забрали Егора и Лизку мою увезли тож.
– Лизу, вашу дочь? – удивился Панкрат. – Ее-то за что?
– А кто их разберет. Сказали – как свидетельницу, мол, отпустим скоро. Утром раненько и забрали. Тут чего ночью-то случилось!.. – Роман покрутил головой, зажмурился; было видно, что он не особенно переживает из-за дочери. – Ночью к Егору военные приходили, стрельбу подняли… ну, мы и попросыпались, людей собрали… я ружье взял… В общем, пугнули армию, убрались оне подобру-поздорову. А вы кто Егору будете?
– Товарищи, – сказал Панкрат, – вместе служили. Так вы говорите, ОМОН его забрал? Точно?
– А как же, точно, я в этом деле разбираюсь, сам служил. Все в маскировочных комбинезонах, в масках, с автоматами, и начальник у них – лейтенант, по две звездочки на плечах. Конечно, ОМОН. Говорят, в Жуковке они теперя обосновались, Казанов из Брянска вызвал, для усиления… это… борьбы, значит, с бандитами.
– Кто-кто?
– А начальник милиции, фамилия у него такая – Казанов, а кличут все – Казанова. Шут его знает, что за Казанова такая, но баб, говорят, любит… третий раз женился.
Панкрат и Толик переглянулись.
– Да-а, кликуха у него знаменитая, – ухмыльнулся Толик.
– Что ж, спасибо за информацию, отец. Больше никто к Егору не приходил?
– Дак кто ж придет, коли Осип и Аксинья в больнице? Разве что сестры да Васька… дядя евонный, Василий Иванович, дак оне все знають, где он.
– Что ж не убрали в доме, если знають?
– Дак вить не велели подходить. Как не послушаешь? Власть…
– Понятно. Всего вам доброго.
– Прощевайте, добрые люди. Что говорить-то, ежели спросят – кто заходил?
– Кто спросит?
– Да мало ли… семо и овамо… милиция, к примеру.
Панкрат глянул в хитроватые карие глазки-живчики Романа: отец Елизаветы был далеко не дурак и не так прост, как казался с виду. Он многое замечал и все понимал.
– А ничего не говорите, – посоветовал Воробьев. – Меньше видишь – меньше знаешь, меньше знаешь – меньше отвечаешь.
– Это оно конечно, – покивал Роман с пониманием и вдруг быстро спросил: – А правда, что Егор человека убил?
Панкрат спокойно закрыл калитку, посмотрел на мужика, лицо которого выражало теперь сомнение и какой-то тревожный интерес.
– А кто сказал, что он убил человека?
– Да ОМОН жа…
– Не верьте. Егор – очень хороший человек, правильный, зря никого не обидит.
– Дак оно-то конечно… – с облегчением вздохнул отец Лизы, – я же и говорю… обознались ОМОНы-то.
– Обознались, – кивнул Панкрат. – Скоро все выяснится. До свидания.
Он догнал ушедшего вперед Толика, и оба ускорили шаг, заметив выглянувших из окон домов с обеих сторон улицы женщин.
– Ты слышал? – задумчиво спросил Воробьев.
– Слышал.
– А понял?
– Если полковника взял ОМОН, то это означает, что его подставили бандиты, инкриминировав ему убийство своего приятеля на складе ГСМ.
– А это означает в свою очередь, что у хозяев зоны очень большие возможности и связи. Они запросто могут организовать свидетелей и доказать вину Крутова, несмотря на его алиби. Полковника надо выручать!
– Как? Атаковать райотдел милиции в Жуковке?
– Пока не знаю.
Панкрат оглянулся. Отец Елизаветы стоял у своей хаты и смотрел им вслед.
Жуковка
«Светящееся снежное поле… ночь… звездный купол неба… торжественная морозная тишина… дорога с цепочкой телеграфных столбов… и тихий гул проводов, который можно слушать долго-долго, ни о чем не думая, ничего не желая, кроме бесшумного полета над бесконечным заснеженным полем…»
Что-то кольнуло в сердце, словно растаявшая льдинка…
Крутов очнулся. Никакого снежного поля, никаких столбов с проводами (память детства), никаких звезд – тюремная камера с рядами двухэтажных нар и зарешеченным окном высоко под потолком. И гул в ушах – не от звенящих от мороза проводов, а гул крови в многострадальной голове, получившей немало ударов утром, днем и вечером.
Крутов пошевелился, соображая, что лежит на одной из коек нижнего яруса, повернул голову и встретил внимательный взгляд длинноволосого – волосы собраны в пучок на затылке – молодого человека с буквально светящимися прозрачно-голубыми глазами.
– Живой? – вежливо спросил молодой человек.
– Уйти живым – сейчас уже красиво[21]… – пробормотал Егор, прислушиваясь к себе. – Странно… помню, как били, но ничего почти не болит… только в голове звон…
– Я вас немножко подпитал, энергетически, не сердитесь.
– За что же? – Крутов задержал взгляд на лице парня, излучавшем удивительное, непоколебимое, наполненное внутренней силой спокойствие. – Кто вы?
– Меня зовут Ираклий, Ираклий Кириллович Федотов, если угодно. А живу…
– Эй, сявки, кончайте базлать, человеку спать мешаете.
Ираклий и Крутов посмотрели на говорившего, переглянулись.
– Блатные, – понизил голос Ираклий. – Позавчера задержали, за ограбление. Права качают.
– Чмо, тебе говорят! Облома захотел?
Крутов оглядел компанию.
Их было четверо, неуловимо похожих друг на друга, как шишки одной сосны, угрюмых, обветренных, с застывшими старыми лицами, хотя возраст самого старшего из них вряд ли достигал пятидесяти лет. Один спал, укрытый простыней, трое тихо играли в карты, раздетые по пояс. Тот, кто оборвал разговаривающих Ираклия и Егора, был худ, но жилист, с волосатой грудью, не загорелый, а какой-то темный, словно кожу его специально дубили. На плече у него красовалась цветная наколка: синий мужской член в зеленом лавровом венке и две красные ладони.
– Им место не в КПЗ, – сказал Егор, – а где-нибудь на Колыме. А вы как сюда попали?
– Что-нибудь о РОЧ слышали?
– РОЧ? Это Российское общество…
– Российский Орден чести. Я магистр Жуковского отделения РОЧ.
Крутов присвистнул.
– Каким же образом вы оказались в камере?
Темнотелый татуированный «братан» что-то сказал соседу, огромному пузану с висящими грудями, и тот, тяжело ступая, подошел к нарам, где сидели Егор с Ираклием.
Камера притихла. Кроме четверых уголовников, здесь находилось еще четверо человек: лысый дедок, свернувшийся калачиком у параши, двое молодых парней с бритыми головами и мужчина средних лет, спавший на койке верхнего яруса.
– Жить надоело, бобики? – Пузан протянул пухлую руку к Ираклию, и Крутов аккуратно, не вставая, ударил его ногой под колено.
Пузатый присел и едва не упал, хватаясь руками за стояк нар. Выпучил глаза.
– Ты чё, оборзел, баклан?!
Двое его приятелей перестали играть, посмотрели друг на друга, бросили карты и подошли к месту инцидента. Крутов сел, прикидывая, кого отключать первым, но голубоглазый магистр Ордена чести остановил его жестом и повернулся к уголовникам, не вставая с места, глянул в бешеные глаза татуированного.
– Успокойтесь, господа, все нормально. Мы будем разговаривать тихо.
Несколько секунд длилось тяжелое молчание, потом татуированный лидер повернулся и сел на место возле тумбочки в углу камеры.
– Тасуй, Кощей.
– Ну, фраер, я тебе еще… – прохрипел толстяк, кидая на Крутова выразительный взгляд.
Троица снова принялась шлепать картами.
– Ловко вы их, – покачал головой Крутов. – Владеете психическим дальнодействием? Гипнозом?
– Можно сказать и так, – улыбнулся Ираклий; улыбка у него была очень приятная: вежливая, дружелюбная, чуть извиняющаяся и в то же время гордо-уверенная, как бы предупреждающая. – Я с раннего детства занимался тем, что называется сейчас трансперсональной психологией и НЛП – нейролингвистическим программированием. Раньше это называлось гармонизацией человеческого духа с принципами Вселенной. Я исповедую эту философию уже тридцать пять лет.
– Тридцать пять?! Постойте, – Крутов нахмурился, – сколько же вам тогда лет?
– Сорок, – блеснул улыбкой Ираклий.
– Вы случайно не занимались боевыми искусствами?
– Совсем не случайно. В принципе вся моя жизнь – это путь Воина, а Орденом я занимаюсь всего второй год по совету моего друга Сергея Моисеева. Имя знакомо?
– По-моему, он президент Международной ассоциации контактного карате…
– И гроссмейстер Международного Ордена чести, кавалер Креста чести.
– Понятно. И вы уехали из Москвы…
– У меня в Жуковке родственники, а работать можно и нужно везде, в том числе и в провинции.
– И все же непонятно, как вы оказались здесь, в камере с этими типами.
– Вы же тоже попали сюда, хотя явно не принадлежите к криминальному миру. Говорят, вы кого-то убили?
– Гражданин Коркия, за что вы убили человека? За мэчту. Поясните суду, что вы имеете в виду. Я его убил нэ за то, что он спал с моей женой и тещей, дегустатор, понимаешь. И нэ за то, что он спустился по водосточной трубэ из моего окна, каскадер, понимаешь. Я его убил за то, что он сказал: я еще вэрнусь! – мэчтатель, понимаешь.
Ираклий улыбнулся.
– Старый анекдот.
– Кое-кто решил предъявить мне счет… хотя я никого не убивал. Крутов Егор. – Полковник сунул руку Ираклию.