Глава 2
Цветущая слива роняла лепестки. Лунный свет заливал одинокий куст на ночной поляне. Лепестки, кружась и ласкаясь, падали прямо в ладонь. Невесомые, нежные. Как хорошо здесь, почти спокойно. Но тут ветер сменился и разом вырвал лепестки из руки, они взлетели и упали камнем. Захотелось оглядеться. «На этой залитой луной поляне, под сливой, ты не одна» – смутное ощущение становится пониманием. А потом раз – и ты точно это знаешь! В самом центре лесной поляны, словно на арене, стоит дикая слива, и кто-то смотрит на нее с другой стороны. Два желтых глаза из темноты сосен. Потом еще два, и еще. Холодок бежит по спине: «Окружают!»
Желтые огоньки парами вспыхивают то тут, то там. Кто тут, что им надо? Горло перехватывает, и даже сип не слетает с губ.
Луна очертила круг на поляне, но кто там, в темноте, за краем круга, за краем голубоватого света? Кто смотрит из сумрака, кто они, что им надо?
Два желтых огонька приближаются, и вот уже силуэт рисуется в отсветах. Ребенок, маленький ребенок. Видны его пухлые плечики, круглые щечки. Он улыбается, и щечки становятся еще круглее. Желтые огоньки – его глаза – от улыбки становятся узкими щелочками. И невозможно сдержать ответную улыбку. И тогда желтоглазый мальчик смело шагает в круг лунного света и приветливо машет рукой. Шаг, другой, третий – и он уже рядом, как быстро! И не заметишь, как он шмыгнул под сливу и оттуда, из-под нижних веток, присев, манит к себе. Улыбается, белые зубы аж с голубым отливом, а сам он, теперь точно видно, – рыжий, почти как его глаза.
Мальчик прижимает пухлый пальчик к губам: «Тсс!» – и снова манит нагнуться. Что ему надо? Но не оставишь же мальца ночью под деревом. Однако стоило только чуть-чуть к нему нагнуться, как – о ужас! – он бросается на шею, скулит и начинает облизывать горячим шершавым языком! А запах, фу! Псина!
…Саша проснулась: найденыш стоял у края кровати и лизал ее в нос! Гадость, теперь неделю не отмоешься от запаха псины!
Она толкнула рыжего щенка, раздосадованная. Тот шлепнулся и заскулил жалостливо: «Аи-аи-аи-аи!» Переваливаясь на подкашивающихся лапках, скорее забрался под старенькое кресло у стены и, поскулив уже там, затих. Саша накрылась с головой одеялом – так стыдно ей стало. Малявка ведь не виноват…
– Маленький, ну, прости, прости меня!
Она спустила ноги с кровати, пошарила в поисках тапочек, но нашла лишь одну. И та оказалась мокрой! Из-под кресла уже ничего не было слышно. Затих, мелкий пакостник! И уже с недобрыми намерениями Саша направилась к креслу. По пути, на счастье щенка, под руку не попалось ничего длинного или тяжелого.
– Иди сюда, мелочь пузатая! – торжествовала Кислицкая, предвкушая, как натыкает шкоду в тапочку носом и выгонит прочь, туда, откуда приблудился. Он сам себя загнал в ловушку, под старое кресло с коробом. – Я вытащу тебя за ушко и на солнышко! Не-ет, за холку, как дядька вчера учил!
При воспоминании о вчерашнем Саша зябко повела плечами, а щенок вдруг заскулил, забился, словно тоже вспомнил. Она нагнулась уже к креслу, глянула в темноту, а оттуда – два желтых глаза, как в сегодняшнем сне! Вот только малыш не потихоньку вышел, а рванул вперед и – вот негодяй! – снова сбил ее с ног, как вчера. И скорее под кровать!
– А ты чего на полу сидишь, Сашенька? – раздался голос Михалны.
Подслеповато щурясь, грузная квартиросдатчица стояла в дверном проеме. Она никогда не пыталась выглядеть городской жительницей: цветастый байковый халат был практично подвязан передником из полотенечной ткани, на голове – ситцевый платок; хлопковые чулки простой вязки и толстые носки завершали образ Михалны. Бабуляка бабулякой, и если бы не золотые серьги-шарики и толстое золотое же обручальное кольцо, то можно было бы принять ее за несчастное бедное существо, еще заставшее царя, а остальных уже не помнившее. Отнюдь – и видела, и слышала, и считала Михална хорошо: попробуй задержи плату за времянку! Старушка так могла зыркнуть, так сказануть, что мало не покажется. Правда, в огороде она вкалывала еще лучше, и просроченную плату можно было отработать прополкой грядок. Но грядок было так много, а контроль так строг, что лучше уж отдать деньгами… Это студентка Саша испытала на себе. Одна только слабость у Михалны имелась: аллергия на собак. Потому-то нюх у ее рыхловатого носа был тонкий.
– Потеряла что-то, дочка? – не унималась квартирная хозяйка.
И оглядывать комнату начала. Саша готова была поклясться: Михална принюхивается!
– Тапочку! Тапочку достаю вторую, – забормотала Кислицкая. – Вчера растеряла все в темноте.
– Ой, да. Ты вчерась припозднилась, дочка! Да еще и на такси приехала. Разбогатела? Или ухажер завелся состоятельный?
Такие вопросы вогнали Сашу в краску, а Михална, как рентгеном просвечивая, обводила взглядом комнату.
– Мне еще показалось, что вроде как собачка у тебя тут скулила, нет? А то ж ты знаешь, я собак-то не переношу, не смогу дышать. Была у меня жиличка такая хорошая, умница, платила вовремя, тихая, но устроилась работать в приют собачий, пришлось ей отказать – больно псиной пахла…
Ноздри Михалны раздувались теперь отчетливо. Она шарила глазами, уже не скрываясь… Намек был ясен. Да какой уж тут намек – прямым текстом сказано: «Пшла вон со своей собакой, если что!»
Щенок сидел под кроватью тихо-тихо, видно, все понимал и не высовывался. А у Саши было стойкое ощущение, псиной пахнет так, что хоть топор вешай: и руки, и лицо, и погрызенная тапочка. Кислицкая видела даже клочки рыжей шерсти на обивке кресла. Благо кресло было тоже рыжее и рваное местами. С ужасом она ожидала, что вот-вот щеки хозяйки запылают, глаза наполнятся слезами и разразится она чихом и проклятиями…
– Ну, ты не сиди на полу-то, Сашенька, простудишься, – сказала Михална и ушла. Спокойная, ничего подозрительного так и не учуяв.
Чудеса!
Собачонок, похоже, тоже почуял, что большая опасность миновала, но, все еще не доверяя окружающим, высунул только бусинку носа из-под дивана. Потом – худенькую лапку, вторую, мохнатые щечки с бакенбардами… Прямо как мальчик из сна, выбирался щенок из тени. Саша удивилась собственному наблюдению, но не смогла сдержать улыбку.
– Выходи, кабздох, или лучше назвать тебя Счастливчиком? Раз хозяйка тебя не учуяла, значит, поживешь еще у меня, пока не пристрою. – Она подмигнула малышу.
Тот сразу же выбрался полностью из укрытия и завилял несуществующим хвостом. Очень старался.
– А я-то думала, что у всех собак хвостик колечком. Или ты не собака?
Щенок заскулил, застучал лапками, и странные мысли про «собаку – не собаку» отошли на задний план перед необходимостью накормить рыжика и спрятать от зоркого взгляда Михалны. Нашлись молоко и закуска из тофу и печени – бонус от работы в кафе. Щенок с аппетитом принялся уплетать предложенную снедь, совсем не модничал, а съел закуску вместе с салфеткой, которую Саша не успела убрать.
Пока он ел, Кислицкая сделала умильные, как ей показалось, фотографии на телефон – раскидать по группам приютов и дать объявление на местном «Авито»: «Найден, отдам» – и так далее… Пока же осталось решить вопрос с лотком и подстилкой, но тут, как нарочно, зазвонил телефон. И снова странное совпадение, похожее на вчерашнее.
– Александра Кислицкая? Это из деканата вам звонят. Вы прошли первичный отбор на летнее обучение по обмену в Северном Лесном университете Китая[5] по сумме баллов, но нужно еще пройти собеседование. Оно – сегодня в 12:00 в сто пятой аудитории, корпус «А».
– Но ведь уже почти одиннадцать! – обомлела Саша.
– Потому и звоним, – отрезали на другом конце. – Без опозданий, пожалуйста. Проводят собеседование наши преподаватели и представители китайского университета. Поторопитесь. – Дальше последовали гудки.
«Ой, все!» – только и подумала Саша. И заметалась, заметалась, как лиса по курятнику. Щенок только смотрел на нее, как-то сгорбившись. И задом перестал вилять.
А Кислицкая все металась по своей комнатке – от шкафа к трюмо, от трюмо к письменному столу времен детства Ильича, чудом сохранившемуся в состоянии стояния. Платье надеть? Так вроде компетентнее выглядишь, говорят иностранные психологи. Но в шкафу только несерьезности в цветочек. Две: старая и новая, синяя с белым и белая с синим. Блузку светлую с юбкой? Подумают, что официантка воду принесла. Джинсы с блузкой? А правильно поймут? Голова идет кругом! А на ней еще бы волосы надо уложить… «Ой, все!» – снова всплыло в непричесанной Сашкиной голове, и Кислицкая, зажмурившись, просто сунула руку в шкаф и наудачу вытащила то, что первым попалось под руку. Футболка с лисичкой, последнее ее приобретение. Ну, значит, судьба! Джинсы и кеды, и волосы просто в высокий хвост собрать. Да, азиаты, говорят, любят всякие такие футболки, и чтобы с детством подольше не расставаться… Саша вздохнула, подмигнула почему-то мрачному Счастливчику и, закинув сумку на плечо, умчалась…
Десять минут бега по пересеченной местности частного сектора, пять минут нервного стояния на автобусной остановке, двадцать минут тряского подпрыгивания в маршрутке, «Девушка, да вы поосторожнее машите своим хвостом!» – замечание недовольной тетеньки-кондуктора на выходе, рывок на третий этаж по железной лестнице, и мини-пробежка по пустым уже коридорам корпуса «А», и…
– Васильева и Кислицкая, вам вообще это надо? Вы почему опаздываете?
Секретарь деканата всегда грознее самого декана, это непреложная студенческая истина! Даже если сам секретарь меняется каждые полгода, за свои полгода власти он из кролика успевает стать удавом. И сейчас такой вот очередной удав гипнотизировал запыхавшуюся Сашку, и она готова была сквозь землю провалиться. А вот впорхнувшая белокурая феечка, тоже опоздавшая, но бесстыжая, как лиса в сказке, лишь картинно поджала губки, успев состроить глазки и секретарю, и синеглазому шатену, который шагнул за ней в кабинет из полутемного университетского коридора. Парень с самыми синими глазами на курсе, Антон, кажется… И Саша потупила взгляд, ощущая себя, как в детстве, нескладной узкоглазой чернавкой с жесткими прямыми косичками, неуклюжей, неловкой.