Голос произносит медленно и торжественно:
- Пусть свершится все...
Другой подхватывает:
- Пусть сейчас свершится.
- Все... сейчас... все... сейчас... все... сейчас...
В голове у меня гулко отдается "все-сейчас", "все-сейчас", "все-сейчас", экран начинает пульсировать разными цветами: "все" вспыхивает желтый вихрь спирали на голубом фоне, "сейчас" - зеленый вихрь на красном... "все-сейчас-все-сейчас-все-сейчас-все-сейчас..."
"Сейчас" - это экран, "все" - это я... Как странно, словно я бьюсь о невидимую стену, которая стоит между мной и экраном, и мозг мой сжимает стальной обруч, а я пытаюсь этот обруч сорвать... Сорвать? Зачем мне его срывать?
Экран пульсирует быстрее, быстрее, между "все" и "сейчас" уже давно нет паузы, они слились, глаз не может вынести безостановочное мелькание, изображение не успевает стереться с сетчатки, на него сразу же накладывается другое, третье, четвертое... нет, так нельзя, голова моя сейчас расколется...
Пение и музыка обрываются, перед нами на фоне чистого голубого неба "Четыре всадника" в своих черных одеждах, и одинокий голос умиротворенно вздыхает:
- Свершилось...
Теперь камера находится прямо над "Всадниками", которые стоят на каком-то круглом помосте. Она медленно и плавно поворачивается вверх и в сторону, и я вижу, что этот помост устроен на самом верху высокой башни, а вокруг башни - тысячи, десятки тысяч людей, они сидят прямо на песке, который тянется до самого горизонта.
- И я, и ты, и он...
Да, я тоже один из этой толпы, она струится с экрана и обволакивает меня, она тает и течет, как нагретый пластик.
- Мы все...
Удивительное, несказанное ощущение! Музыка все быстрее, все экстатичнее, все исступленнее. Наш "Бэкфиш" - неужели он еще существует? Толпа медленно раскачивается вокруг меня, расстояние, отделяющее нас, исчезло, я с ними, там, они со мною, здесь мы - одно существо;
- Мы все... мы вместе... это чудо совершили!
45 минут до часа "ч"...
Мы с Джереми сидели, глядя на экран, забыв и друг о друге, и обо всем на свете. Хоть вахты у нас короткие, но, когда ты находишься здесь, в бункере, под многотонной толщей бетона, один на один со своим напарником, и у вас нет другого дела, как думать невеселые думы да действовать друг другу на нервы, на душе у тебя порой становится на редкость погано. Нас считают самыми уравновешенными людьми на свете, во всяком случае так нам говорят, и так оно, наверное, и есть, потому что мир пока еще не полетел в тартарары. Ведь так мало нужно - вдруг на ребят, дежурящих за пультами "минитменов", что-то одновременно накатило, они повернули свои ключи в стартовых замках, нажали кнопки и - готово, третья мировая война началась!
Скверная эта мысль, не должна она приходить нам в голову, иначе я начну следить за Джереми, Джереми начнет следить за мной, это превратится в навязчивую идею, в манию... Впрочем, опасаться нечего, мы слишком уравновешенны и слишком остро сознаем лежащую на нас ответственность. Пока мы помним, что нам и положено испытывать в бункере что-то вроде легкого страха, все в порядке.
Тем не менее хорошо, что здесь есть телевизор. Он не дает нам забыть о внешнем мире, он все время напоминает, что этот мир существует, иначе слишком уж легко поверить, будто этот наш бункер - единственный реально существующий мир, а происходящее там, наверху, лишь пустяки, о которых не стоит даже и думать. Ох, плохо, когда тебе в голову приходят подобные мысли!
"Четыре всадника"... они помогают нам с ними справиться. Человек не может выносить такое напряжение бесконечно, иногда хочется плюнуть на долг, ответственность и прочие вколоченные в нас понятия и разом со всем покончить. А "Всадники" для нас - разрядка, с ними напряжение снимается безболезненно и не причиняя никому вреда, ты просто позволяешь волне нахлынуть на тебя и потом незаметно схлынуть... По-моему, эти ребята сумасшедшие, в них - то самое безумие, которое мы должны всеми силами душить в себе здесь, под землей. Отдаться этому безумию до конца, пока слушаешь "Всадников", - вернейшая гарантия, что потом ты не выпустишь его из-под своей власти. Может быть, по этой же причине многие из нас и надевают значки с призывом "Сделай!", когда поднимаются на землю. Начальство не возражает - стало быть, понимает, что это всего лишь не слишком веселая шутка, которой мы пытаемся поддерживать настроение..
На экране снова вспыхнула та самая спираль, которой началась передача, снова поползло низкое гудение. И я снова впился в телевизор, словно выступление "Четырех всадников" и не прерывалось рекламой.
- ... чудо совершили.
Лицо их солиста - крупным планом, он глядит прямо на меня, он рядом со мной, как Джереми, только еще более живой и настоящий, и глаза у него такие, что сразу становится ясно: ты перед ним со всеми своими затаенными мыслями как на ладони. Раздается резкое, рвущее струны пиццикато на контрабасе и свист какого-то электроинструмента, от которого по коже у меня ползут мурашки. А "всадник" хватает гитару и начинает играть злобно, с вывертом. И петь, только это похоже не на пение, а на пьяную ругань в непотребном кабаке:
- Я зарезал свою мать, задушил сестренку.
Гитара, издеваясь, вторит ему грубыми, мрачными аккордами: словно обнаженная вена, пульсирует на экране огромная свастика - красная на черном, черная на красном...
Глумящееся лицо "всадника"...
- Я распнул щенка в сортире.
Аккорды гитары и пульсирующая свастика...
- Разжег костер и сжег котенка - пусть визжит, пусть визжит, пусть визжит!
На экране большие языки медленно разгорающегося пламени, и голос - стон тоски и отчаяния:
- Красный огонь, красный костер пляшет в моем мозгу. Палит меня красный огонь, красный костер в мозгу. Паяльной лампой я спины жег, задыхаясь от дыма и смрада.
Из огня выступает лицо женщины-вьетнамки, она с криком бежит по деревне, пытаясь сорвать горящую одежду.
- Я понял тогда: человек - дерьмо в грязи земного шара!
Кадры демонстрации в Нюрнберге: движущаяся свастика - колонна людей, размахивающих факелами...
Изломанный огненный крест свастики расплывается, снова возникает "всадник".
- Как ты ненавидишь меня, мой брат! Бьется огонь в мозгу... Но я все равно растопчу тебя, гад! Бьется огонь в мозгу...
Лицо "всадника", источающее звериную ненависть:
- И мне наплевать на мольбы и плач, ползущие по земле. Да, мать, я чудовище, я - палач!
Всюду, куда хватает глаз, - толпа, люди машут руками, что-то беззвучно кричат. Быстрый наплыв - лица, лица, лица, мелькающие, как в калейдоскопе, обезумевшие глаза, раскрытые в исступлении рты.
- Имя мое...
На лица беснующихся людей накладывается лицо "всадника":
- ...ЧЕЛОВЕК!
Я гляжу на Джереми. Он вертит в руках висящий у него на груди стартовый ключ на цепочке. Лоб его покрыт каплями пота. И вдруг до меня доходит, что и мое лицо залито потом, и мне жжет ладонь маленький медный ключ...
13 минут до часа "ч"...
Наш капитан смотрит с нами выступление "Четырех всадников" в пункте управления ракетами - чудно! Я сижу перед своим пультом, гляжу на экран телевизора и чувствую, как он дышит мне в затылок. Мне кажется, он знает, что сейчас творится со мной, а вот я не знаю, что творится с ним, и от этого в жгущий меня огонь словно бы подмешивается что-то нечистое.
Но вот кончилась реклама, на экране снова вспыхнула спираль, и - конец, я снова в плену у телевизора, мне уже не до капитана.
А спираль наливается желтым светом на синем фоне, потом красным на зеленом, начинает крутиться - сначала медленно, через несколько секунд чуть быстрее, быстрее, еще быстрее в лихорадочной пульсации цвета, в бешеной пляске витков... И что-то звенит, вроде бы колокольчик кони-айлендских каруселей, звенит все быстрее, и звон этот кружится, кружится, кружится, вспыхивает красно-зеленым, желто-синим, кружится, кружится, безостановочно кружится...
Меня до краев наполняет низкое гудение, от которого дрожит все вокруг, оно тоже кружится, кружится. Мышцы мои расслабились, из меня словно вынули стержень, и все во мне кружится, кружится, и так легко, так блаженно, все кружится, кружится, кружится...
А в центре этого цветового водоворота - яркая бесцветная точка, она в самой середине, она стоит на месте и никуда не движется, а вокруг нее в неодолимом мелькании красок кружится и кружится весь мир под карусельный звон пульсирующих витков. В этой точке дрожит низкое, глухое гудение, оно поет свою песню мне, для меня, обо мне...
Эта точка - свет - в конце длинного, бесконечно длинного вращающегося тоннеля. Гудение слегка усиливается, яркая точка начинает расти. Я медленно плыву к ней по тоннелю, а все вокруг кружится, кружится, кружится...
11 минут до часа "ч"...
Кружащийся вихрь несет меня по длинному, пульсирующему красками тоннелю туда, к выходу, к яркому свету... Скорей бы доплыть до него, погрузиться в эту упоительную, пронизывающую все мое тело вибрацию, тогда я смогу забыть, что сижу в подземелье, что в руке у меня стартовый ключ и рядом со мной - только Дюк, мы одни с ним в этой пещере среди вьющихся красок спирали, и нас кружит, и кружит, и кружит какая-то сила и мчит к манящему свету, который сияет у выхода из тоннеля...
10 минут до часа "ч"...
Световой круг у выхода из тоннеля все больше, все больше, гудение все громче, на душе все светлее, стены "Бэкфиша" отодвигаются от меня все дальше, дальше, страшный груз ответственности все легче, и все кружится, кружится, кружится, и такая радость переполняет меня, что хочется плакать, и радость эта кружится, кружится, кружится...
9 минут до часа "ч"...
Кружится все вокруг, кружится, кружится - кружусь я, кружится Джереми, кружится наш бункер... свет в конце тоннеля все ближе, ближе... Наконец-то! Меня вынесло наружу. Все вокруг заливает желтый свет. Светлый, химически яркий желтый свет. И вдруг он превращается в химически яркий голубой. Желтый... Голубой... Желтый. Голубой. Желтый-голубой-желтый-голубой-желтый-голубой-желтый...