Лишь сон отогнать –
И всё встанет на место.
И солнца тепло
Нежно тронет вдруг лоб.
Душа встрепенётся от этого жеста.
И в нежности той растворится озноб
Всех дней,
Что под утро приснились жестоко,
И я заскулила в подушку средь тьмы,
Что чувствуем все мы себя одиноко,
Когда нет конца у постылой зимы,
Хоть время весны,
Где воды – по колено,
И жмуриться б надо от света в лицо…
…Но сон не проходит,
И зыбкого плена
Никак не могу разорвать я кольцо.
* * *
И будто не было весны,
Как наступило снова лето.
Но чёрно-белые всё сны,
Где я кричу –
И нет ответа,
Где белый снег,
Хотя и бел,
Черней и глубже тёмной ночи,
Хоть за окном скворец запел,
И ночь от ночи всё короче.
Тем муть пугает за окном,
Что проявляет очертанья.
Все мысли снова об одном
Под пташек ранних щебетанье.
Все мысли там, где белый снег,
Летел к земле,
Как к свету мушки.
И леденел висок навек,
Сливаясь с белизной подушки.
* * *
Черёмуха снова цветёт
Удушливым бешеным цветом.
И жизнь слишком быстро идёт –
И тянется тень за ней следом:
То память о тех, что ушли,
Истаяли в огненном лете.
…Озимые всходы взошли,
А близких нет больше на свете.
И солнце бьёт прямо в глаза –
И слепнешь –
Покатятся слёзы.
Всё слышишь родных голоса,
Что, будто листки у мимозы,
Свернулись от пристальных глаз:
Покажут изнанку в смятенье,
Лицом оставаясь жить в нас
И требуя строго смиренья.
* * *
А листья всё же распустились.
И снег сошёл, как мел с лица.
Но сны цветные не приснились…
Один и тот же без конца,
Как бы заело киноплёнку…
Я просыпаюсь на одном:
Где с миной кислою ребёнка
Уходит мама в окоём,
За облака, что скрыли небо.
Там лайнер в холоде парит,
И снежный шлейф плетётся следом,
И воздух сердце леденит.
* * *
Я научилась жить одна. –
Лишь тишина скребётся в душу.
В глазницы комнаты луна
Глядит так пристально, что трушу.
В ночном тумане расплылась –
И стала озером огромным;
Зовёт в свой омут,
Будто страсть, –
Так манит тёмным взглядом томным;
Дорожку стелет серебром –
Как снег на солнце, путь искрится.
Ступи: где ветер за окном,
Там к близким можно прислониться…
* * *
Всё правильно.
Лета не будет.
Заплаканно небо глядит.
Тепло никогда не наступит.
А в трубке лишь ветер гудит.
Всё.
Тихо.
И голос твой ветром,
Как эхо, за край унесло.
…Наматывать дней километры,
Чтоб в жизни хоть раз повезло.
Куда-то лететь постоянно,
Чтоб намертво сесть в колее,
В дожде, что долбит беспрестанно,
Что близкие люди – в земле.
* * *
Памяти Дмитрия Мезенцева, художника, иллюстрировавшего последнюю книгу моей матери, Эльвиры Бочковой, доделать которую не успели ни он, ни она…
Чёрно-белое линий сплетенье –
Изловчись – и поймай на лету…
Слишком лёгкое в небе паренье
Над деревьями в майском цвету…
Суета, та к земле пригибала,
Заставляла растить урожай.
А душа в забытьи пребывала,
Где вдоль тропочки – пропасть и край,
Где сиротами строчки из книги
Паутины раскинули нить…
Там под снегом раскатаны блики,
И не в видно, как страшно ступить…
Там осколки от брошенной чашки
Застревали навечно в груди…
Май как май…
Как же быстро букашки
Все очнулись – поля перейти…
Сквозь чащобу прошёл незаметно,
Опьянённый дорогой сквозь лес…
Запах хвои и ландышей бледных.
И ещё один во поле крест…
* * *
Не возвратился вкус и цвет…
Всё прибавляет ход свой время…
И твой склонённый силуэт
Приходит ночью, гладит темя –
И прогоняет чуткий сон.
Вновь потолок – в полосках света,
Как будто длинный перегон
Из марта в сумрачное лето,
Где свет мелькает за окном,
На стыках рельс мотает лихо…
И в прошлом встреча за углом.
…Снег сыпет в форточку. Так тихо…
* * *
Вернулась внезапно жара
Напомнить об огненном лете,
Что всё сокрушило вчера,
Оставив мир в выжженном цвете,
Где чёрные ветки торчат
Из белого снега, как прутья,
Где близкие люди молчат
И снег отливается ртутью,
Где низкого неба навес
Так давит на сердце,
Что страшно.
Там тёмным становится лес,
А многое вовсе не важно.
* * *
Как скоротечно ветреное лето…
Как суетлива призрачная жизнь…
Вновь жмуришься от солнечного света
И говоришь себе: не плачь, держись!
Лови лучи, что пряно пахнут мятой,
И изучай на небе облака.
Наедине с волнами и утратой,
Как рыба, плавай в омуте садка.
Всё мнится голос, будоражит эхом,
Что растворил плевавший снегом март.
И прячешь от людей тоску за смехом,
Как в разноцветном всполохе петард.
Рвануть чеку,
Забредив пляской света,
Что стёртое лицо проявит в миг.
Так одиноко и пустынно лето!
Вкус волчих ягод леденит язык.
* * *
Ничего другого не ждала:
Лишь печаль о том пылавшем лете,
Где под солнцем сквозь дымы жила –
Не одна совсем на белом свете.
Солнце в нём стояло без лучей,
Словно гонг лунищи в полнолунье.
Не была я в лете том ничьей.
А кукушка оказалась лгунья:
Надрывалась сквозь угар и дым
Родниково-чистым метрономом.
Выстрелила ветка холостым
Под ботинком, жавшим ногу, новым,
Обломилась, высохнув в траве,
Пожелтевшей, будто бы мочало.
Не мелькнуло мысли в голове,
Что конец имеет и начало.
* * *
Тисками зажала тоска.
И в лете теперь неуютно.
Я вспыльчива стала, резка.
День завтрашний видится смутно.
И больше уже никогда
Не кинуться с рёвом в объятья.
…Бежит ключевая вода,
Полощет оборки у платья.
Не спрятаться больше никак
От мира, уткнувшись в колени.
Гоню прочь нахлынувший страх…
А близкие, зыбкие тени
Бредут позади в немоте,
Не слушая больше о бедах,
На вечной теперь высоте,
Последние боли изведав,
Лицо окуная в тот свет,
Что грезился ярким туннелем:
В него до поры входа нет –
Есть свет из-под запертой двери.
* * *
Живу средь птиц и буйных трав.
Куст ежевики ранит ноги,
Пройти сквозь заросли не дав,
Что воцарились на дороге.
Оплёл крапиву змеем вьюн,
И комарьё зудит так гнусно…
И перекрыл тропу валун…
Но не от этого так грустно,
А от того, что жизнь прошла,
Где был наш дом набит, как улей.
В нём из щелей торчит кошма,
Чтоб в них ветра в сердцах не дули.
Но ветер в окна залетел
И сквозь трубу
Навылет сгинул,
Всё перепутал, всё задел,
Всё с мест любимых передвинул.
* * *
Никакой перемены в природе.
Вновь с горы бурный глины потоп.
Снова память в тот омут уводит,
Где вдруг бабочка села на лоб.
Свои чёрные крылья сложила,
Не смахнув ими мягко слезу.
Никуда-то она не спешила
И парила, дрожа на весу.
А потом опустилась вдруг тенью,
Просыпая хитина пыльцу,
Навевая тоску и смятенье,
Что подходит жизнь, видно, к концу.
Посидела, листочком вспорхнула,
Бросив страшную тень по стене…
Как та бабочка, жизнь промелькнула,
Захлебнулась в метельной весне.
* * *
Ни с кем, ни слова…
Но не тишина.
Скрипят суставы высохших деревьев.
Я привыкаю жить теперь одна
В пустынном доме,
Как в угрюмой келье.
Шагов не слышно.
Разве старый ёж
Вдруг напугает топотом средь ночи…
Но явь иль сон – так сразу не поймёшь.
И ночь от ночи нынче одиноче.
Так хочется весь день пересказать:
Откроешь крышку –
Пар порхнёт наружу,
И сможешь в голове всё увязать,
Но никому твой мир теперь не нужен. –
Всё меньше книг читают по ночам
(Болят глаза, и времени – не густо:
Опять слизняк надумал есть кочан –
Подсуетись, чтоб выросла капуста).
А мне смотреть, как покосился дом:
То ль грунт ползёт, то ль рухнула подпорка.
И дверь закрыть могу с большим трудом,
Хотя кому нужны души задворки!
Вот чинно мышь пошла наперерез.
Знать, за свою почти что принимает.
И сад – не сад, – деревьев диких лес,
Где сквозь листву лучи не проникают.
* * *
Вода – парное молоко.
Свежа трава, как в мае.
Я заплываю далеко,
Где рыбок вьётся стая.
Забавно видеть окуней,
Что окружили леску.
Подводный мир – сплошь из теней,
Где ни одна не ре́зка.
Лицо всё сморщено рекой,
Как будто бы от плача.
И лик то мамин, или мой?
В нём водомерка скачет:
Измерит глубину морщин. –
Завидовать всем ловким?
Спазм крутит горло – хоть кричи,