− Ты что, Алёха? – Юрочка в испуге толкал неподатливое его плечо. Разжав стиснутые зубы, Алексей Иванович прошептал:
− Плохо мне, Юрка, выйти надо… - С трудом он поднялся, опираясь на спинку соседнего стула, Юрочка повёл его к двери, собой прикрывая от любопытствующих взглядов.
Как ни был Алексей Иванович сдавлен болью, он заметил цепкий взгляд Аврова: Авров явно не хотел отпускать бывшего своего командира не объяснившись с ним.
2
Алексей Иванович сбросил протезы вместе с брюками, затиснулся в угол дивана в Юрочкином кабинете, сидел, сдавив пальцами культи; он мял, щипал, бил и без того измученные остатки ног, судорожно переводил дух, когда боль отступала… В таком жалком состоянии застал его Авров. Вошёл он в Юрочкину комнату по-хозяйски, с готовой полуулыбкой на лице, остановился, увидев в свете торшера съёжившегося безногого Полянина. Авров всегда владел собой, на это раз не удержал себя в невозмутимости, произнёс с каким-то даже сочувствием:
− Крепко подсекло тебя, командир!
В забывчивость он уже не играл. Решительным движением придвинул к себе стул. Алексей Иванович, вглядываясь в бывшего своего старшину, с твёрдостью, право на которую давало бедственное его положение, сурово произнёс:
− Выйди, Авров. Ты же видишь! Дай хотя бы одеться!
Поколебавшись, Авров вынул из блеснувшего в его руках портсигара сигарету, сказал примиряющее:
− Хорошо, пойду покурю, - он вышел в разноголосицу гостей и шум музыки.
Алексей Иванович отнял от культей руки, страшась, что новый приступ не даст одеть протезы. Но боль уже можно было терпеть, фантомные пытки начинались внезапно, так же внезапно прекращались. Поколотив, помяв для верности культи, Алексей Иванович оделся, привёл себя в порядок, сидел в ожидании, настороженный к новой возможной боли и к неминуемому разговору с Авровым.
− Ну, что ж, командир, столько лет, столько зим! Снова видим друг друга! Не любопытно ли?!.
Авров расположился в низком кресле, удобно вытянулся, положил руки на широкие, мягкие подлокотники. Держался он хозяином, хотя в Юрочкиной квартире был гостем. Алексей Иванович отметил эту особенность.
− Честно скажу, Полянин, не ожидал тебя увидеть, - такие, как ты, с войны не возвращаются! – Взгляды их сошлись, и Алексей Иванович уловил словцо, недосказанное Авровым: «такие блаженные, как ты…»
− Не обессудь, что спрашиваю. Но увидел, - кошки заскребли. Как живёшь-можешь в таком положении? – лицо Аврова выразило едва ли не сочувствие: Алексей Иванович хотел ответить: «Как видишь!», но промолчал: научил себя быть глухим к чужому, даже искреннему состраданию.
Странное смятение чувств испытывал Полянин: перед ним был Авров, бывший фронтовой его старшина, памятный, казалось, до самой малости. В то же время был перед ним не тот Авров, которого он знал. В мягком кресле сидел, разговаривал, выражал сочувствие не молодой уже, но как видно удачливый человек в безукоризненно пошитом костюме, в наимоднейшей белоснежной сорочке, разделённой полосой узкого чёрного галстука, с непривычной щёточкой тщательно подстриженных, совершенно белых усов, человек невозмутимый, ничем не стеснённый, привыкший, как можно было думать, одаривать и властвовать не в одних только застольях. И всё-таки был это он, его фронтовой старшина!
Авров всё с тем же участием приклонился, тронул деревянное его колено:
− Понять не могу: с тех пор, и в таком положении?!. Да ещё на пудовом отечественном дубье!.. Нет, командир, ты заслуживаешь большего! Постараюсь освободить тебя хотя бы от излишних страданий. Ну-ну, не хмурься. Понимаю твои мысли и говорю: оставь прошлое прошлому…
Алексей Иванович всегда ощущал тревожный холодок от близости Аврова. И на фронте, когда случалось быть вместе с ним в окопах, и, особенно, в суматошности не всегда удачных боёв. И, казалось, странным, что этот тревожный холодок опасности он ощущал теперь, в домашнем Юрочкином кабинете, при мягком свете торшера, и доносившемся из соседней комнаты шуме застолья. Он не сомневался, что Авров сочувствует не его ранам: он, Полянин, был единственным, кто знал тайну его самоспасения. Он понимал, что только это заставляло Аврова говорить с ним.
Не меняя положения ужавшегося в угол дивана тела, Алексей Иванович глуховатым от напряжения голосом, спросил:
− Слушай, Авров, ты никогда не думал, что день вчерашний может испоганить день сегодняшний?..
Авров ответил вежливой полуулыбкой, ничего из прежнего, Авровского, не проступило на его лице. Приподнялась только верхняя губа с аккуратной щёточкой усов, под коротким и плоским, как у всех кошачьих, носом.
− Узнаю тебя, командир. Насколько помню, ты всегда жил или прошлым, или несбыточным будущим!
Первые, произнесённые Алексеем Ивановичем слова, как будто сбросили с Аврова напряжение: он откинулся на мягкую спинку кресла, вытянул ноги в клетчатых носках, поиграл модными, подобранными по ноге, туфлями.
− Впрочем, если хочешь, можем повспоминать, - сказал он, выражая готовность пойти навстречу желанию Полянина.
Некоторое время, с едва уловимой улыбкой, он разглядывал свои ноги, потом пригнувшись, вытащил из заднего кармана брюк блеснувший никелем пистолетик, подбросил на раскрытой ладони.
− Не забыл? – Авров смотрел искоса, склонив к плечу голову, Алексей Иванович не пошевелился, подумал: «Это уже ближе к делу. Из такого же пистолетика ты, Авров, прострелил себе руку. Такой же пистолетик мог оборвать мне жизнь. Ты всё помнишь, Авров!»
Пистолетик щёлкнул, откинулась крышечка, вспыхнул столбик синевато-жёлтого пламени. Авров достал из портсигара сигарету, вставил в мундштук, прикурил.
− Всего лишь зажигалка! – сказал с сожалением, пустил себе в ноги заклубившуюся струю дыма. – сработана, правда, по спецзаказу, а всё же… - Он ещё раз подкинул на ладони пистолетик, убрал в карман.
Пистолетик, портсигар, наборный, как на фронте, мундштук, бравада в движениях рук, в словах, - всё отчётливее проступал в невозмутимовежливом нынешнем Аврове, прежний фронтовой старшина. Раскинувшись в кресле, он с видимым удовольствием курил, поглядывал, словно издали на Полянина, спросил вдруг:
− На руку мою смотришь? Вот, полюбуйся докторским взглядом! – Он выставил на широкий подлокотник кресла кисть левой руки, подвигал четырьмя пальцами; пятый большой палец был согнут и бездействовал.
− Не там пуля прошла, - пояснил он, подщёлкнув пальцами правой руки с какой-то даже лихостью неподвижный свой палец. – На полсантиметра бы правее, был бы полный ажур. Но что есть, то есть. Всётаки в инвалидах Отечественной хожу!..
Звень войны тоненько зазвучала в голове, будто кто-то вблизи ударял молотом по стальной наковальне, звенькающий это звук отзывался болью в оскорблённых клетках мозга. Алексей Иванович снова видел бегущего из боя Аврова, сжимающего свою простреленную руку, видел мушку своего парабеллума на разрезе серой авровской шинели. Мушка держала цель, палец уже придавливал спуск, справедливая пуля не миновала бы авровскую, опозоренную им самим, спину. И всё-таки он не выстрелил. Нет, не из-за Янички, повисшей на его руке, он успел бы выстрелить.
«Почему же всё-таки я не выстрелил? – снова и снова думал Алексей Иванович. Почему не исполнил праведный суд?..»
И вот теперь, через три десятка лет Авров предстал в полнейшем благополучии в так странно, и не в лучшую сторону, изменившейся жизни.
− Почему тогда я не застрелил тебя, Авров?!- как ни был тих голос Алексея Ивановича, Авров услышал. Долго разглядывал тлеющий кончик сигареты, рассчитанным ударом пальца стряхнул пепел, сказал, приподняв как бы в раздумье брови:
− Этот вопрос я задаю тебе. – Он наклонился, намочил о язык палец, протёр тусклое пятнышко на выпуклости жёлтого полуботинка. Поднялся с кресла, расправил плечи, - плечи по-прежнему были прямыми, будто плотник с хорошим глазомером аккуратно подравнял их топориком.
Узкая полоска длинного чёрного, с серебристой нитью галстука надвое разделяла белоснежную его сорочку. Медленными шагами прошёлся он по комнате, постоял у Юрочкиного стола, приподнял, просмотрел какую-то бумагу. Стоя к Полянину спиной, сказал своим памятно высоким, резким голосом:
− Запомни, командир. Если взбредёт тебе в голову ворошить прошлое, - не дай-то бог! – расплата ждёт тебя страшная. Не пугаю. Предупреждаю. – Постояв ещё некоторое время у стола, как бы дав Алексею Ивановичу уяснить сказанное, он вернулся к креслу, подтянул брюки, сел, на лице его снова была лёгкая полуулыбка.
− Ну, а насчёт своих бедных ножек, подумай, Полянин. Готов помочь. Надумаешь, через Юрия Михайловича найдёшь меня. Думаю, день вчерашний не должен портить день сегодняшний? Не так ли?
Дверь осторожно приоткрылась, вместе с приплясывающими звуками музыки бочком проскользнула в комнату Инна.
− Мальчики! Уходить от общего веселья не-хо-ро-шо! – Она расширила глаза, распахнув веер густо зачернённых ресниц, с игривой ласковостью погрозила Алексею Ивановичу пальчиком:
− У нас – всё общее, веселье – тоже!..- С привычной свободой присела Аврову на колени, приобняла его за шею тонкой загорелой до смуглости, наверное, не на московском солнце, рукой.
− Генашечка, гости без тебя скучают! – она говорила и оглаживала рукой жиденькие, но умело подстриженные и мастерски уложенные на косой пробор волосы Аврова. Авров отвёл её руку, с отеческим назиданием проговорил: - Мы не одни, Хорошечка. Вот, напротив, Алексей Иванович. Он не разделяет наших вольностей. Он может тебя осудить!..
− Меня? Осудить?.. Интересно!.. – Инна смотрела с неподдельным любопытством, в её позе была готовность перескочить на диван, с такой же дразнящей вольностью прижаться к новому для неё гостю.
Авров её остановил, сказал тоном хозяина.
− Поди, Хорошечка. Позабавь гостей. Я приду сейчас. – Он проводил её, прикрыв дверь.
− Ну, какой итог подведём, командир?.. Не скажу, что рад нашей встрече. Но можем мирно сосуществовать. Это всё же лучше, чем воевать… А девица эта могла бы тебя расшевелить. Могла!.. Прощаюсь, командир. Мементо мори!.. – Он поднял руку и… вышел.