Из личных записей А. И. Полянина…
«Я мыслю…
Кто-то, когда-то напишет философские трактаты о разном понимании Добра и Зла, о Дикости и Человечности, о Справедливости и антиподе её – всё и вся разрушающей Корысти.
Кто-то, когда-то, умудрённый жизнью своей, опытом жизни многих, создаст ещё одну великую Книгу Бытия, и мудрость этой Книги в каком-то из веков приведёт людей к сознанию единой сути жизни человеческой. Через осознание её Справедливость и утвердится на земле.
А пока жизнь вся в движении, пульсирует, как не знающая покоя солнечная плазма. И яростная сшибка разномыслей, сшибка противоположных нравственных понятий громоздит в человечестве хаос, разъединяет умы, земли, народы.
И всё-таки, как ни велик прямо-таки глобальный охват этой сшибки сознаний, сотрясающих ноосферу, познаём мы разность нравственных начал по самым малым, самым будничным их проявлениям. Ибо вся сложность, вся огромность бытия сопряжена Единым Законом и равно действует он и во Вселенной и в невидимом, далеко ещё не разгаданном микромире Атома. И каждый из живущих на Земле пробивается к сознанию высшей нравственности опытом своей жизни, на малом, как бы атомном уровне, в будничных взаимоотношениях с другими людьми. Именно здесь познаётся Человек в человеке, именно здесь, утверждается он. Без всеобщего очеловечивания мир вряд ли выйдет из хаоса и потрясений.
Итак, о человеческом в человеке в мире каждодневного бытия.
Было это лет пятнадцать тому назад. Возвращались мы вместе с Зойченькой из малой поездки по старой лесной дороге. На ремонтируемом участке был объезд, как водится, необустроенный, размятый тяжёлыми машинами. Да ещё ливневая тучка недавно омыла дорогу и окрестности. Машинешка наша безнадёжно буксовала в цепких грязевых колеях. В концеконцов, задом съехала в канаву. Мотор заглох, на все попытки завести не отзывался даже короткой вспышкой. Аккумулятор прокручивал коленвал, бензин в карбюратор поступал, на свечах сверкала искра, в самом моторе – на живинки!..
Вот положение: дорога пуста, безлюдье, вот-вот накроет землю холодная сентябрьская ночь. Можно, конечно, дождаться утра и в машине, но в радость ли продрожать ночь в лёгких курточках!
Молча переживал я техническое бессилие своего ума. Тут ещё и Зоя отяжелила душу, с чисто женской логикой поспешила во всём обвинить меня. Потом и сама приуныла. Я понимал её: утром на работу, а до города ещё километров тридцать пути!.. В общем-то, микромир будней, а не в нём ли человек проявляет себя?!..
В глубине леса появился одинокий, запоздалый грузовик, стал пробиваться по объездной дороге. С натужным воем мотора, прополз мимо, расшвыривая ошмётки грязи, наконец выбрался, уже вдалеке, на твёрдую дорогу. Зоя в углубившейся безнадёжности произнесла свой приговор:
- Для всех чужие беды – это чужие беды…
Честно говоря, я тоже ждал от водителя грузовика хотя бы словесного сочувствия. Уткнувшись под открытый капот мотора, я всё ещё пытался разгадать скрытые в жиклёрах и проводах капризы техники.
- Чем могу помочь? – услышал за спиной спокойный голос. Крепенький мужичок, какой-то весь по-деревенски ладный, стоял у машины, вопросительно на меня глядя.
- Да, вот… - ответил я, смущаясь только что бывшим во мне мыслям.
Руки незнакомого мне человека потянулись к мотору. Явившийся помощник повторил весь путь моих поисков, - мотор не отзывался. Стемнело. От аккумулятора протянули лампочку. Уже второй час, даже в прохладной ночи, мы измученно отирали потевшие лбы. Наконец, постояв в задумчивости, человек склонился к трубе.
- Всё ясно, - сказал с облегчением, выковыривая из выхлопной трубы тугую глиняную пробку, - машина, сползая в канаву, концом трубы ткнулась в землю.
Мотор заработал.
- Пробивайтесь объездом. Я погожу. Тут и с работающим движком не вдруг вылезешь – только и сказал тот человек в ответ на мою благодарность.
Долгих два часа провозился совершенно незнакомый мне человек у моей машины. Что подвигнуло его отозваться на чужую беду при своих дорожных и всех прочих заботах?!. Теперь об иных временах, о нравственности иной, и на том же уровне дорожных будней.
Ехали мы с Зоей в соседний областной центр на проводы нашего государственного издательства, отплывающего в стихию коммерции. Сто вёрст по прилично заасфальтированному шоссе – путь, не рождающий особых беспокойств. Мы не торопились, давали обгонять себя всем нетерпеливым водителям, и ни мало не завидовали тем, кто имел лучшие и более быстрые машины. Ехали спокойно, в нас ещё жила вера в незыблемость Законов дорожного движения.
Где-то на половине пути, впереди, на прямой, далеко обозреваемой дороге, увиделось какое-то непонятное смятение. На пологом спуске обозначился пока ещё необычный для наших мест, чёрный лимузин. Руки на руле почему-то сразу напряглись, взгляд и ум насторожились. Иномарка, похоже, вызывающий ныне всеобщее поклонение «Мерседес», как будто раздутый выпуклостями корпуса, блеском стёкол и молдингов, покрокодильи припав брюхом к асфальту, выставив в хищном оскале мощный бампер, стремительно приближался.
Неслась машина по самой середине шоссе, не обращая внимания на всё, что двигалось ей навстречу, неслась вызывающе, нагло, ни на сантиметр не отклоняясь от избранного прямолинейного пути. Тот, кто сидел там, внутри, совершенно был уверен в том, что на свей дороге не найдётся никого, кто посмел бы не уступить его вызывающему напору.
Впереди идущие машины, завидев встречь им несущегося чёрного крокодила, сбавляли ход, жались к обочине. На морде приближающегося «Мерседеса» всё явственнее проглядывала ухмылка самодовольной силы.
Не знаю, что сработало в моём сознании: нагло попираемая справедливость или с детства воспитанная готовность противодействовать вызывающему поведению тупой силы, но я не сбавил скорости, не прижался к обочине. Я ехал по своей полосе, на моей стороне был Закон, на моей стороне была святая для меня человеческая правота. Я верил, что нахожусь под их защитой. Ни на сантиметр не отклонился мощный «Мерседес» от своего пути. В моей зрительной памяти в какое-то из мгновений запечатлелось за стёклами чужой машины плоское бесстрастное лицо с характерной щёточкой сметано-белых усов, - если это не был сам Авров, то там, внутри машины, был, по крайней мере, его двойник. Тяжёлый «Мерседес» в стремительном своём приближении чуть даже вильнул в мою сторону, соприкоснулся, и крохотный наш «Зазик» взлетел над дорогой, как вздыбленная взрывом лошадка. Запоздалый крик Зои, дважды перевернувшееся небо, удар и – мрак наступившего бесчувствия.
…Из машины нас извлекли, положили на траве друг против друга. С трудом я приподнялся, сел, упираясь спиной в столб. Смотрел сквозь треснутые стёкла очков на перебинтованную голову Зои, на страдальчески искажённое, измазанное йодом и кровью её лицо. Знакомая тупая звень раскалывала голову, всё кричало о том, что прошлое не ушло, что снова мы на войне!
Зоя, с трудом шевеля разбитыми губами, силилась что-то сказать. Я не слышал…
Вот он трагический парадокс жизни нынешней: люди, взращённые на понятиях Добра, Веры и Справедливости, в одночасье сброшены в дикость, в бесчеловечность, в полнейший нравственный беспредел!.. Раны телесные просветляют сознание. Никогда так ясно не виделось мне, что все беды мира начинаются с уступок Злу. В извечном своём терпении мы и поныне уповаем на Закон жизни, долженствующий привести человечество к всеобщей справедливости. А Древо Зла всё разрастается, ветви его всё с большей циничностью исхлёстывают человеческие души.
Что делать нам, бытующим ныне в безнравственности мира?
«Как ни тяжело, а всё одно: действовать надо!» - говаривала умудрённая долгой своей жизнью семигорская женщина Авдотья Ильинишна Губанкова. Даже когда было ей невмоготу, она поднималась с постели, одна, двуручной пилой пилила привезённые ей на дрова берёзовые слеги. Знала: никто за неё не натопит печь, не удержит в доме тепло, не сготовит какую-никакую еду. Действовала она во имя необходимостей своей жизни, но её действование побуждало к действованию других!
Что же мы, бездейственно размышляющие, живущие в разладе с этим вот простым: как ни тяжело, а всё одно: действовать надо?..
Из той войны мы вышли победителями. Но Зло не победили. Зло снова катится по нашим дорогам, расползается по земле, взращивается в наших душах.
Как ни тяжело, а подниматься надо. Надо брать пилу.
Если я отпилю от Древа Зла хотя бы один изранивающий души сук, может, станет легче кому-то из униженных несправедливостью?..
Может, это моё действование окупит все мысли, выстраданные за долгую, нелёгкую мою жизнь? Может быть, это и будет завершением моего земного предназначения, когда-то, ещё в юности, обозначившее себя на праведных дорогах Великой Войны?!
Я должен набраться мужества, должен оторвать от Древа Зла хотя бы один сук. Хотя бы один-единственный сук!..»
СУДНЫЙ ДЕНЬ
1
Пламя медленно разгорающегося костра разделяло в ночи Аврова и Алексея Ивановича Полянина. Влажный, переменчивый ветер закидывал дым то в одну. То в другую сторону. Авров от дыма отстранялся, отмахивался меховой фуражкой, чертыхался – был в какой-то нервной суетности, как будто знал, что пребывает здесь, у костра, и вообще на земле, в последний раз.
Алексей Иванович, напротив, сидел в неподвижности, в каком-то даже бесчувствии, ссутулив плечи; когда дым наваливался, он только прикрывал глаза, придерживал дыхание, дожидаясь, когда ветер изменится, отнесёт дым в сторону.
Измученность несправедливостью подошла, казалось, к своему пределу. Всё: понимание, горечь, обида, гнев, жалость – всё, как песок взбаламученной воды, опустилось на дно, отяжелив душу, осталась только готовность жертвенно исполнить смертный приговор человеку, сидящему по ту сторону костра, приговор, исполнение которого растянулось на долгих полвека. Зло определилось. Осталось сделать последнее усилие, поднять ружьё, лежащее поперёк бесчувственных его ног – выстрел глухо прозвучит среди весенних вод. Выстрел восстановит попранную этим человеком справедливость.