Все эти направления фактически выдают нам тайну идеализма. Задача критики идеализма сводится, таким образом, не к тому, чтобы обнаружить факт отрицания идеалистами реальной действительности, так как они с практической точки зрения ее признают и не могут не признавать.
Задача сводится к тому, чтобы показать невозможность при идеализме: 1) практической деятельности, понимая последнюю во всеобъемлющем значении; 2) выведения законов различных областей; 3) критерия истины; 4) объяснения прогресса дознания. В конечном результате все эти пункты сводятся к первому — невозможности практики.
Гегель имел в виду вое эти вопросы, полагая, что построением системы на основе идеалистической диалектики ему удастся их разрешить. Выручить должна была, главным образом, диалектика как основа развития. Для построения своего философского здания Гегель взял, во-первых, общий принцип новейшего идеализма — непосредственную данность сознания и мышления, во-вторых, общий принцип становления, который был обусловлен у Гегеля моментами: негативным и позитивным. Первый заключается в разрушительной критике основного положения формальной логики, тожественной и с точки зрения Гегеля с метафизикой абсолютного тожества вещи с самой собой. Принцип А = А, или абсолютное тожество вощи с самой собой, неподвижен и находится в полном противоречии со всей мировой действительностью, которая опровергает на каждом шагу эту, неподвижную форму.
Позитивно следовал из этой критики вывод, что вещь есть в одно и то же время и то и не то, что она, таким образом, представляет собой в конечном счете единство противоположностей.
В первом пункте (непосредственная данность сознания)
Гегель примыкает в историческом смысле прежде всего к Декарту.
В своей «Истории философии» Гегель указывает на полную солидарность с основным декартовским положением «Cogito ergo sum», что по существу переходит в «Cogito ergo est».
Декарт, как он сам рассказывает в своей книге о методе, для того чтобы найти абсолютную истину, старался всеми силами удалить из своего сознания весь существующий в его мышлении вещественный мир. Нужно было прежде всего подвергнуть абсолютному сомнению всю эмпирику. Гегель цитирует важнейшие места из Декарта в полном согласии с мыслителем. Центральная мысль Декарта сводится к тому, что можно усомниться во всем материально существующем, но нельзя усомниться в самом мышлении, так как само сомнение есть мышление. Можно усомниться в том, что существует земля, можно мыслить ее несуществующей, по сомневаться в том, что эго мыслится, невозможно. Следовательно, самое несомненное, непосредственно данное есть мышление. Эта точка зрения была, согласно Гегелю, величайшим завоеванием, которым открывается новейшая истинная — критическая — философия. Ею было критически обосновано тожество мышления и бытия. Декарт, однако, не довел своего дела до конца и на мог довести вследствие отсутствия принципа диалектики.
Он остановился на дуализме. Ближайшим образом Гегель, идя по этой же линии тожества мышления и бытия, примыкает к Фихте. Из философии Фихте взят Гегелем принцип негации. Основной и кратко формулированный принцип Фихте гласит: от сознания к вещам есть мост, от вещей к сознанию моста нет. Этим необходимым мостом для Фихте было то, что сознание, в котором существуют представления вещей, предполагает их как свое собственное отрицание. Акт полагания имеет своей целью осуществление морального принципа. Но Фихте в данном случае нас не занимает. В связи с Гегелем имеет значение, что акт полагания абсолютным сознанием противостоящего ему объекта создаст всю внешнюю действительность, как его инобытие, которое этим же сознанием впоследствии сознается для своего собственного самосознания. Как известно, когда речь идет о составных элементах гегелевской системы, взятых из ближайших предшественников философа, то обычно указывают на связь Гегеля не только с Фихте, но и с Шеллингом. В систему Гегеля вошел шеллинговский эволюционизм. Но в данном случае нас не интересует полнота исторических связей Гегеля с его предшественниками. Для нашего анализа важны выдвинутые с самого начала два момента: тожество мышления и бытия и основы диалектического развития у самого Гегеля.
Перейдем теперь к критическому рассмотрению вопроса о том, существует ли в действительности в нашем субъекте мышление как таковое, т. е. к тому положению, которое на наш взгляд является главной основой идеализма. Возьмем сначала декартовское положение, сущность которого сводится к тому, что сомнение равняется мышлению и что мышление, следовательно, мыслит и несуществующее. «Я могу, — говорит Декарт, — мыслить землю и существующей и несуществующей». Отсюда следует для Декарта вывод, что вещи могут быть удалены из сознания и сознание остается в таком случае в его чистом виде. С виду такое положение или утверждение кажется неопровержимым, но в действительности эго не так. В действительности мыслить несуществующим можно только то, что в той или другой форме существует. Фантастические представления все же имеют своей последней основой реальные элементы. Без реальности невозможны и сновидения. Утверждение, что можно удалить все предметы из своего сознания, и сознание остается, имеет своей предпосылкой существование тех вещей, которые якобы удаляются или устраняются. Юм справедливо говорил, что при самом тщательном анализе собственного «я» он не мог найти ни одного момента «чистого я», т. е. такого момента своего мыслящего субъекта, который им бы сознавался как момент, совершенно опустошенный от всякого чувственного восприятия. И Юм совершенно прав. Абсолютно беспредметное мышление есть чистейшая иллюзия, которая традиционно переходит из одной философской книги в другую, приобретая прочность философского предрассудка. По существу утверждение чистого мышления как самостоятельно данной субстанции есть психологический внутренний опыт, выросший на почве развития абстракции и все большей и большей оторванности теоретического мышления от практической деятельности. Психологически философ имеет делю с высшими формами обобщения научно-философской мысли. Будучи фактически отдален от конкретной действительности, он создает себе постепенно иллюзию полной и безусловной самостоятельности мышления как такового. Но это исключительно психологическая сторона, которая берется изолированно от социальных мотивов и в первую очередь от мотивов классовых, которыми обусловливаются возникновение такого отрыва, сохранение и культивирование его. Мышление без предмета абсолютно невозможно. Мысль и предмет существуют в нашем сознании неразрывно. Когда я мыслю мышление, то одно из двух: либо оно совершенно бессодержательно, представляет собой абсолютную пустоту (и даже не пустоту, потому что пустота, по справедливому замечанию Штумпфа, окрашена в серый цвет, имеет, следовательно, чувственное качество); либо же под словом: мышление мне представляется целый ряд мыслей, которые неразрывно связаны с тем или другим конкретно-чувственным содержанием; либо же если мое мышление непривычно к конкретизации тех предметов, которыми оно непосредственно или посредственно обусловлено, то я себе представляю книги, которые прочитаны, или же слова или определенную терминологию и т. д. Словом, в зависимости от интеллектуального опыта и навыков мыслящего субъекта его сознание будет представлять себе при слове: мышление те или другие конкретные материальные объекты или процессы.
Но Гегель придает своей аргументации другой оборот. Мы видели в предыдущем изложении, что в развиваемых им элементах теории знания Гегель походит из чувственного опыта. Познающему субъекту непосредственно дано чувственное восприятие. Непосредственно мы воспринимаем вещи: дерево, дом и т. д. Гегель почему-то подчеркивает при анализе этого восприятия моменты места и времени. Момент времени я фиксация данного места сливаются для него в конечном счете, как это мы видели выше, в «общее», теряя свою определенность. Момент теперь, момент здесь остаются в нашем сознании, но остаются как «общее», относящееся ко всякому «теперь» и ко всем «здесь». Точно так же воспринимающее «я» есть общее, потому что, утверждая понятие «я», я этим самым утверждаю, что оно «общее». Отсюда делается Гегелем вывод, что чувственная достоверность в процессе! познания отрицается и что это отрицание приводит к истинной достоверности, которая есть «общее», т. е. к мышлению и к понятию.
Истинной и подлинной реальностью оказывается понятие Это положение опять-таки с виду кажется неопровержимым но очень хорошо опровергается самим Гегелем, одним и мно-гими его примерами, которые приводятся в подтверждение этой основной его мысли. Пока мы приведем один из них. «Я бы, — говорит Гегель, — ничего не знал о собаке, что она такое, если бы у меня не было понятия животного». Прежде всего является вопрос, что означает знание собаки? Нам думается, что знание собаки обусловливается ее действием на наши органы восприятия, всеми ее чувственными качествами и тем особенно выдающимся свойством, которое нас иаибольше задевает в этом животном. Большинство человечества и до нас и в наше время не имеет ни малейшего представления о животном «вообще» в смысле общего понятия и том не менее знают, что такое собака. Но Гегель, во-первых, может возразить, что такое незнание не есть подлинное незнание, и во-вторых, что такое знание не есть подлинное знание. Ибо, с одной стороны, поскольку собака известна, то все же в основании лежит, хотя бы бессознательно, понятие о животном; с другой стороны, полнота познания собаки обусловливается познанием её сущности, т. е. постижением общего понятия. В действительности все люди имеют эго понятие, только оно часто но осознано. Но кай эго доказать? Из этиологии, например, достоверно известно, что целые племена (так называемые первобытные, которые фактически вовсе не первобытны) представляют собой продукт значительного отрезка культурного развития, но лишены того, что философ называет понятием. Например, первобытное охотничье племя дамарассы узнают свое стадо по отдельным качествам всякого отдельного животного; счет их доходит только до трех. Впрочем, незачем итти так далеко, к сознанию первобытных племен; достаточно внимательно, не с абстрактных философских высот, а конкретно, взглянуть на культурное человечество.