Допив, стукаю кружкой по столешнице. Поднимаюсь. «Пойдём. Ты обещал».
В сознании Ру чувствую, что он расслабился. Если я выполняю его требования, он считает это доказательством любви. Успокаивается. Правда, ненадолго, но авось этого хватит, чтобы вытащить его за КПП и усадить в такси.
К своему пиву он так и не притронулся, что радует, однако, когда встаёт, опирается на стол для равновесия. Но стоит мне схватит его за предплечье, как в голове раздаётся:
«Отвали. Тут люди».
Ладно, я отпускаю и даже отступаю на шаг, готовый в любой момент перехватить, если Ру начнёт падать.
Однако он держится. Даже ровно. Из соседнего зала доносится музыка, по арке бегают разноцветные отсветы, но в буфете – гробовое молчание. Я, Новак и буфетчик замерли в разных концах помещения, сопровождая взглядами медленное движение моего тела к выходу.
Когда Ру добирается до арки, мы выдыхаем с облегчением. Буфетчик чем-то звякает, я топаю за Эйруином, Новак по-отечески улыбается и отступает, пропуская его в зал…
…И сильно хлопает по плечу. Наверное, хотел изобразить что-то вроде «нормально, каждый может перебрать», однако я замираю в ужасе. Ру терпеть не может неожиданные прикосновения, сейчас он оторвёт Новаку голову, а потом, растеряв остатки самоконтроля, устроит бойню под новогодней иллюминацией какой пиздец пожалуйста не надо…
Секунда. Две. Ру делает шаг в зал. Фух, обошлось.
***
Вместо такси я арендовал машину, так что уже по дороге выдал Ру обещанное – мою руку вкупе с разрешением пить сколько хочет. Всё равно ведь много не получится, желудок занят бухлом.
К тому моменту, как мы добираемся домой, Эйруин выглядит в два раза более трезвым: ходит сам и лишь слегка заплетается языком. Тем не менее, шнурки на его ботинках развязываю я.
– Вот за что ты праздники не любишь, а? Ладно, прошлое. Но сейчас уже по-другому. Расслабился бы, послушал, что там Новак со сцены плетёт, нашёл бы кого на танцы…
– Ага, – Ру отпихивает ногой ботинки и продвигается к кухне.
– Ни себе, ни людям. Оторвал меня от симпатичной девчонки… – продолжаю я бухтеть, топая за ним.
Эйруин неожиданно быстро разворачивается и, схватив меня за рубашку, скалит в лицо острые зубы. Рявкает:
– А ты только и ищешь, кому бы хер присунуть!
– Твой хер, между прочим. И о чём это нам говорит? Что твоя проблема вовсе не в морде, а в паршивом характере.
– Ну а ты сразу тут как тут, утешитель хуев. Всех сёня перелапал?
Как странно я-бухой звучу со стороны: и голос непохожий, и отдельные буквы пропадают.
В ответ на агрессивный тон Ру я тоже повышаю громкость:
– Нет, блядь, только тех, кого ты матом крыл.
– Заебал гнать на меня! – он отпускает рубашку, зато толкает в плечо. – Если я такой хуёвый, так и вали обратно.
Но я устало качаю головой:
– Всё, заткнись. Никуда я не пойду. А ты идеальный.
Придирчиво оглядев меня исподлобья – вру или нет? – Ру цедит:
– То-то же…
И он вроде выглядит совершенно бухим и неопасным, даже шатается, однако стоит мне отвернуться, расстёгивая рубашку, как в основание шеи со всей дури впиваются острые зубы.
От неожиданности, развернувшись, прикладываю Ру в бок, он отпускает меня и морщится.
– Это что такое? – зажимаю рану, однако ручеёк крови всё же сбегает вниз, пропитывая ткань.
– Н-ну!.. – Эйруин взмахивает пятернёй, подчёркивая очевидность своих действий. – Во всех киношках, где люди меняются телами, они трахаются, и тогда всё окей.
– А, то есть это флирт? Романтичненько, – кровь уже остановилась, и я отнимаю от шеи мокро-красную ладонь. Вытираю о ткань рубашки, всё равно её теперь выбрасывать: мало того, что следы крови даже на чёрном будут заметны, так ещё и Ру моими когтями дырки на груди проткнул.
– Иди сюда! – Ру требовательно тянется ко мне.
Непроизвольно отступаю, и это пьяное тело, всё же дотянувшись руками, но запутавшись в ногах, повисает на мне мешком. Подхватываю, конечно.
– Куда тебе трахаться? Ты, может, не заметил, а я вот знаю, что от такого количества бухла у меня нестояк. А я возиться с бесчувственным телом не имею интереса, так что пошли спать.
– Никакого «спать»! – Ру впивается зубами в первое попавшееся, то бишь в моё плечо, прокусив через одежду. Я шиплю от боли, а он неразборчиво бухтит в мой рукав: – Надо!.. А то всегда так будем…
– Я думал, тебе понравилось быть красавчиком-капитаном. Что, уже не катит?
Нажав Ру на болезненную точку в месте соединения челюстей, освобождаю свою руку, напоследок рванув ткань рукава, которая зацепилась за длинный клык. Чёрт, я и не думал, что так больно кусаюсь.
– А тебе понравилось быть мной? – Эйруин фокусирует взгляд на моём лице и на мгновение морщится.
– Не знаю. Не особо.
– Ха, чё это? Разве не классно? Бегаешь то за кофе, то за бутерами… Ни премий, нихуя… Ахренительно!
– Хорошо, я буду сам заваривать кофе. И тебе тоже. Иногда!
Насупившись, Ру бурчит:
– Я не пью кофе.
– Да чай твой! Всё, кончай буянить.
Он как-то резко грустнеет.
– Что?..
Пауза. Наконец отвечает:
– Я думал, будет классно. Ну, быть тобой. Ты ж такой… Весь. Но что-то не помогает. – Он замолкает ненадолго. – Как был дерьмом, так и остался, только в другой шкуре.
– Кстати, о шкурах.
– Мм?.. – он поднимает унылый взгляд. Моей физиономии настолько не идёт это несчастное выражение, что хочется нервно заржать. Однако я держусь.
– В этих всех киношках, ну, про обмен телами, не всегда трахаются. По-моему, там больше суть в том, что нужно влезть в шкуру другого. Понять что-то. Про него или про себя. Усвоить урок.
– Отлично. Какие правила? – Ру озирается вокруг, затем шатается к стулу и, рухнув на него, откидывается на спинку. Уставляет на меня требовательный взгляд, словно я тут первый спец по чудесам.
– Нужно рассказать, что ты осознал за время этого обмена. Возможно, раз сегодня новый год, нужно сделать это в полночь. А может, и так проканает. Ещё есть вариант загадать желание, чтобы мы поменялись назад.
– И задуть свечи, – с мрачной уверенностью выдаёт Ру.
– Свечей нет. Впрочем, как и ёлки.
– Почему ты не купил ёлку?
– А ты почему не купил ёлку?
Мы одновременно вздыхаем.
– Может, всё-таки сойдёт потрахаться? И кончить в полночь. Чем не вариант?
– Ага, хлопают петарды, конфетти сыпется на жопу… И президент поздравляет.
– Я хочу в своё тело, – Ру звучит одновременно грустно и капризно.
– Стройное и красивое? – я усмехаюсь. Вся эта ситуация давит на нервы.
– Да хоть какое! И нехер ехидничать.
– Да я, вообще, серьёзно. Оно ахуенное, – снимаю рубашку и, растопырив пальцы правой руки, веду левой от запястья к локтю. Медленно, любуясь.
– Отвали от моего тела.
– Вот видишь, ты вечно на себя канишь, а тут понял, что тебя всё устраивает. Это и есть урок.
– Херня, а не «урок».
– Вот это херня, – я указываю пальцем поочерёдно на себя и него. – Или предлагаешь вообще ничего не делать? Тут любые способы сгодятся. Если этот не сработает, завтра куплю ёлку и буду приносить ей кровавые жертвы до тех пор, пока дух прошлого рождества нас не простит.
Ру задумчиво кривит губы на сторону – и как моё лицо, оказывается, похоже на Берт, когда она так же делает.
– Допустим, – он запрокидывает голову и прибавляет громкости: – Дорогая вселенная! Отдай мой кожаный мешок, я всё прощу!
– Она, – подсказываю громким шепотом. – Она должна нас простить. Мы раскаялись и осознали свои косяки.
Ру кричит в потолок:
– Я осознал, что чмом лучше быть в своей шкуре, чем в чужой! – опускает взгляд на меня, говорит на обычной громкости: – А у тебя какие?
– Мм… – задумываюсь. – Сегодня я понял, что слишком тебя гоняю. Отныне клянусь сам заваривать себе кофе, а тебе чай. Например, три дня в неделю.
Мы изучаем потолок, однако никаких сверхъестественных знаков не видно. Ру даже встаёт со стула, подходит и заглядывает вверх с моего ракурса.
– Что-то хлипкое у тебя обещание. Сам говорил, нужно ОСОЗНАТЬ. А ты про чай, – он уже и разговаривает нормально, да и выглядит бодрее. Очевидно, ещё подлечился моей кровью, пока кусался.
– Ну… – я разглядываю бежевый абажур, прикидывая, чем бы ещё задобрить вселенную. – Обещаю меньше тебя кусать. Я… – запинаюсь от внезапного смущения и продолжаю тише: – Может, недостаточно тебя ценил. И не берёг.
Бля, как-то неловко говорить подобное. Такое чувство, что и морда покраснела.
Когда всё же опускаю взгляд на Ру, обнаруживаю, что он смотрит на меня и морщится.
– Н-да, теперь ясно, о чём ты говорил. Какого хрена я выгляжу… ВОТ ТАК?! – он обличающе тычет ладонями мне в лицо.
– Как?
– Как придурок! Какой-то мальчик-с-пальчик с голубыми глазками. Вселенная, блядь, за что ты мне дала такую морду?!
– Так, ёб твою! Ну-ка заткнулся, а то завтра проснёмся в телах ещё хуже!
– Да куда хуже?!
Зажимаю ему рот ладонью, и тут же голос раздаётся в сознании: «Я ж мерзкий. Смазливый как…»
– Как в той песне, – я напеваю высоким голоском с придыханием: – «Мальчик, сладкий как мороженка».
Ру злобно щурится поверх моей ладони. «Допиздишься ты у меня!»
– Я тоже тебя люблю.
Опустив ладонь, прижимаюсь к его губам, благоухающим портвейном. То есть моим собственным губам. Полный изврат. Потому и поцелуя особо не получается: мы недоуменно поглядываем друг на друга и примеряемся, как будто это не то что первый раз, а даже ещё более неумело.
Чуть отодвинувшись, Ру порывается что-то сказать, но я вновь затыкаю ему рот поцелуем и перебиваю телепатическим: «Я тебя люблю».
«Но…»
«Заткнись».
Он и в самом деле расслабляется, будто сдался. Закрывает глаза и отвечает на поцелуй, а затем даже обнимает.
Когда отрываемся друг от друга, Ру смотрит мне в лицо и выносит вердикт:
– Не сработало. Переходим к более действенным ритуалам, – о