Я постарался ответить ей как можно более рассудительным тоном:
– Знаете, я ведь могу засудить вас за такие слова.
– Можете, – согласилась доктор Фэрклаф. – Но вы не найдете себе другой работы, а мы вас сразу же уволим. Кроме того, вы как человек, занимающийся сбором средств, прекрасно понимаете, что денег у нас нет, поэтому все судебные разбирательства – бессмысленны.
– Значит, вы пригласили меня сюда только для того, чтобы немного взбодрить своими гомофобными высказываниями?
– Ох, О’Доннелл, перестаньте! – вздохнула она. – Вы же знаете, меня совершенно не волнуют ваши сексуальные предпочтения. Кстати, вы знали, что тли размножаются партеногенезом? Но, к сожалению, у некоторых наших спонсоров иное отношение к этому феномену. Разумеется, я не хочу всех их обвинять в гомофобии. И я думаю, многие из них с удовольствием посетили бы мероприятие, которое устраивает приятный молодой гей. Но при этом вы должны произвести на них впечатление человека надежного и не представляющего угрозы.
Мой гнев, как и все мои мужчины, не задержался со мной надолго. Он исчез, оставив меня разбитым и с ощущением собственной никчемности.
– И все равно, ваши высказывания гомофобны.
– Вы можете сами позвонить им и все объяснить, но я сомневаюсь, что после этого они захотят пожертвовать нам деньги. А если вы не сможете найти людей, которые будут снабжать нас деньгами, то ваша работа на нашу организацию окажется абсолютно бесполезной.
Вот теперь мне снова стало страшно.
– Кажется, вы сказали, что не собираетесь увольнять меня.
– Пока «Жучиные бега» проходят успешно, вы можете посещать любые бары и наряжаться какими угодно животными.
– Супер!
– Но сейчас, – она бросила на меня холодный взгляд, – но сейчас в глазах общества у вас сформировалась репутация извращенца-наркомана, который ходит с голой задницей и домогается всех подряд. И такая репутация отпугивает наших главных спонсоров. А мне не стоит вам напоминать, что у нас их и без того осталось крайне мало.
Возможно, сейчас был не самый лучший момент, чтобы рассказывать ей о письмах, которые я получил сегодня утром.
– Так что же мне делать?
– Реабилитироваться. И как можно скорее. Вы должны снова вернуться к образу безобидного содомита, чтобы люди, которые отовариваются в приличных супермаркетах, могли без страха и даже с гордостью представлять вас своим друзьям, придерживающимся леволиберальных взглядов.
– Знаете, вот сейчас вы меня очень, очень сильно оскорбили.
Она пожала плечами.
– Дарвина тоже оскорбляли осы-наездники. Но, к его большой досаде, они и не думали вымирать.
Если бы у меня была хотя бы крошечная, как комариное яичко, капля гордости, я тут же вышел бы из кабинета. Но гордости у меня не было совсем, поэтому я остался.
– Я не могу контролировать все, что пишут обо мне в прессе.
– Еще как можешь, – возразил Алекс. – Это просто.
Мы оба уставились на него.
– У меня есть приятель по имени Малхолланд Тарквин Джонс, мы вместе учились в Итоне. Пару лет назад он попал в ужасно неприятную ситуацию. Там было какое-то недоразумение с угнанной машиной, тремя проститутками и килограммом героина. Газеты выставили его чудовищем, но он тут же объявил о своей помолвке с очаровательной наследницей из Девоншира, и после этого журнал Hello стал регулярно публиковать его фотосессии с пикников и приемов.
– Алекс, – медленно сказал я, – ты ведь знаешь, что я гей, и именно об этом был весь предыдущий разговор.
– Ну, вместо наследницы у тебя может быть наследник.
– Я не знаю никаких наследников любого пола.
– Да неужели? – с искренним удивлением спросил он. – А к кому же ты тогда ездишь в Аскот?
Я закрыл лицо руками. Я был на грани и с трудом сдерживал слезы.
И снова доктор Фэрклаф взяла ситуацию в свои руки.
– В словах Тводдла есть смысл. Мне кажется, если у вас появится достойный партнер, это в скором времени исправит положение.
Я изо всех сил старался не думать об ужасном фиаско, которое потерпел с Кэмом в «Подвале». Но теперь воспоминания об этом вечере снова захлестнули меня, и я почувствовал себя униженным.
– Да я даже недостойного партнера не могу себе найти.
– Ну это, О’Доннелл, не моя проблема. Ступайте. Я и так потратила почти все утро, отвечая на письма, а потом и на разговор с вами.
С этими словами она повернулась к своему монитору и ушла в чтение. Вид у нее был такой сосредоточенный, будто я вовсе перестал существовать. Но в тот момент я бы не возражал, если бы это произошло на самом деле.
Когда я вышел из кабинета, у меня закружилась голова. Я закрыл ладонью лицо и понял, что мои глаза были влажными.
– Господи, – проговорил Алекс. – Ты что, плачешь?
– Нет.
– Хочешь, я тебя обниму?
– Нет.
Но он все равно меня обнял и неуклюже погладил по волосам. Кажется, то ли в школе, то ли в университете Алекс серьезно занимался крикетом – насколько вообще можно серьезно заниматься спортом, подразумевающим, что ты в течение пяти дней ешь клубнику и медленно прогуливаешься по полю, – и я обратил внимание на то, что его тело идеально подходило для крикета: худое, поджарое, мускулистое. В довершение от него невообразимо здорово пахло, так пахнет только что скошенная трава. Я уткнулся лицом в его дизайнерский кашемировый кардиган и издал звук, который, надеюсь, не был похож на рыдания.
Алекс, к его чести, сохранил абсолютное спокойствие.
– Тише, тише. Знаю, доктор Фэрклаф бывает иногда ужасно противной, но это еще не светопреставление.
– Алекс, – я всхлипнул и тихонько вытер нос, – «это еще не светопреставление» не говорят уже лет двести.
– Еще как говорят. Я вот только что сказал. Или ты не слышал?
– Ты прав. Это я сглупил.
– Не волнуйся. Я же вижу, как ты расстроен.
В этот момент я понял, что опустился почти на самое дно, разрыдавшись на плече у офисного дурачка.
– Со мной все хорошо. Просто я все еще никак не могу привыкнуть к мысли, что почти пять лет прожил совсем один, а теперь должен срочно найти себе парня, иначе потеряю единственную работу, где меня готовы терпеть, – благотворительный фонд, берущий на работу всех подряд, даже тебя с Ризом.
Алекс на мгновение задумался.
– Ты прав. Это ужасно. То есть мы с ним действительно совсем никчемные.
– Ой, да ладно, – пробурчал я. – Мог хотя бы обидеться. А то теперь я чувствую себя последним засранцем.
– Прости. Я не хотел.
Иногда мне начинало казаться, что Алекс на самом деле чуть ли не гений, а мы все – лишь пешки, выполняющие его великий замысел.
– Ты ведь специально это сказал?
Он улыбнулся то ли загадочной, то ли пустой улыбкой.
– Как бы там ни было, я уверен, что ты быстро найдешь себе парня. Ты симпатичный. У тебя хорошая работа. Про тебя даже недавно написали в газетах.
– Если бы все было так просто, я бы давно уже был не один.
Алекс присел на край своего стола.
– Взбодрись, старина. Мы справимся с этой задачей. У твоих родителей нет никого достойного на примете?
– Ты не забыл? Мой отец – бывший наркоман, который выступает теперь в реалити-шоу, а мама – известная в 80-х певица, которая живет затворницей с одной-единственной подругой.
– Да, но, думаю, они все еще члены какого-нибудь клуба?
– Нет, ничего подобного.
– Не волнуйся. Есть много других вариантов. – Он сделал паузу. – Подожди минутку, я сейчас что-нибудь придумаю.
Ну здравствуй, дорогое каменистое дно! Рад снова видеть тебя! Не хочешь стать моим новым парнем?
Через несколько томительных мгновений Алекс воспрянул, словно бигль, учуявший кролика.
– А что насчет ребят, с которыми ты учился в школе? Обзвони их, узнай, может, у кого-нибудь есть милая сестренка? Я хотел сказать, братишка? То есть братишка-гей?
– Я ходил в школу в крошечной деревне. Со мной училось еще три человека. И я потерял с ними связь.
– Как необычно. – Он озадаченно наклонил голову набок. – Я почему-то думал, что ты учился в Хэрроу.
– Знаешь, не все люди учатся в Итоне или Хэрроу.
– Ну да, разумеется. Только это девчонки.
Я был не в состоянии объяснять социально-экономическое устройство современной Великобритании человеку из привилегированной семьи, ровно как и то обстоятельство, по которому в названии шампанского «Моэт» буква «т» произносится, а в слове «мерло» – нет, хотя на «т» заканчиваются оба эти слова.
– Поверить не могу, что говорю это, но давай лучше вернемся к вопросу о том, как устроить мою личную жизнь?
– Признаться, я в некотором замешательстве. – Он замолчал, нахмурился и принялся теребить манжеты своей рубашки. Затем внезапно радостно улыбнулся мне. – Я тут кое о чем подумал.
В других обстоятельствах я бы не воспринял его слова всерьез. Но в тот момент я был в отчаянии.
– О чем?
– Почему бы тебе не сказать, что ты встречаешься со мной?
– Но ты же не гей. И все об этом знают.
Он пожал плечами.
– Я скажу всем, что изменил свою точку зрения.
– Боюсь, из этого ничего не выйдет.
– Ну, в наше время все так неопределенно. Двадцатый век и все такое.
Я решил, что сейчас не самый подходящий момент напоминать Алексу, какой век был на дворе.
– У тебя есть девушка? – спросил я.
– Ах, да, Миффи. Совсем забыл про нее. Но она отличная девчонка и не станет возражать.
– А я бы на ее месте стал. Да еще как!
– Может быть, поэтому у тебя никого нет? – Он посмотрел на меня с несколько уязвленным видом. – Ты, судя по всему, слишком требовательный.
– Послушай, я благодарен тебе за предложение. Но если ты забыл про свою настоящую девушку, не может так случиться, что ты забудешь и про своего фиктивного парня?
– Нет, мне кажется, что все удачно придумано. Я сделаю вид, будто ты мой парень, и никто не удивится тому, что я никогда не говорил про тебя, ведь я же такой дурачок, вечно все забываю.
К своему ужасу я понял, что в его словах был смысл.