Только смотри, как бы пес не вцепился красавице в икры!
Пусть только на берег выйдет она, он прокусит ей кожу.
Как она дразнит тебя, извиваясь,—как будто терновник
Стебель колеблет сухой под дыханием знойного ветра!
Прежде любил — убегала, не любишь — бежит за тобою,
Ставку последнюю ставит она[100]; да, влюбленным нередко
Знаешь ты сам, Полифем, уродство казалось красою».
20 Тотчас Дамойт подхватил и в ответ спел он песню такую:
«Видел я, Паном клянусь, как яблоки в стадо метала;
Все это вижу насквозь я любезнейшим глазом единым.
Пусть же Телем-прорицатель[101], суливший не раз мне невзгоды,
Сам их в свой дом забирает иль детям оставит в наследство.
Но чтоб ее рассердить, я теперь ее будто не вижу,
Будто нашел я другую; она, видно, знает об этом.
Ну, и ревнует, ей-ей. От ревности тает, из моря
В бешенстве взгляды бросает к пещере и в сторону стада.
Пса-то ведь я же науськал. А прежде, как был я влюбленным,
30 С радостным визгом он мчался и тыкался мордой ей в бедра
Видя мое обращенье, я думаю, станет наверно
Скоро за мной присылать, но захлопну я двери, покуда
Клятвы не даст, что сама мне на острове ложе постелет.
Вовсе не так уж лицом я уродлив, как люди болтают;
Давеча в воду я глянул, как на море было затишье, —
Право, бородка на славу, и глаз мой единый не хуже.
Так показалося мне; ну, а что до зубов отраженья,
Блеском затмило оно белоснежные Пароса камни.[102]
Только не сглазил бы кто! Но я трижды на пазуху плюнул:
40 Так Котитарис[103] меня научила, старуха-знахарка».
С Дафнисом, песню допев, обменялся Дамойт поцелуем;
Давши в подарок свирель, награжден был он флейтой чудесной.
Дафнис-пастух на свирели, на флейте Дамойт начинает.
Тотчас же все их коровы на мягкой траве заплясали.
Кто ж победитель? Никто. Не остался никто побежденным.
Идиллия VII ПРАЗДНИК ЖАТВЫ[104]
Помню, однажды направил из города путь я к Галенту,[105]
Вместе с Эвкритом я шел, был Аминт нашим спутником третьим[106]
Там, в благодарность Део[107], созывали на жатвенный праздник
Всех Фрасидам с Антигеном; их двое — сынов Ликопея,[108]
Отпрысков славной семьи: от Клитии род их ведется
И от Халкона — того, что вызвал источник Бурину,
Крепко ударив о скалы коленом; теперь близ потока
Вязы промеж тополей разрослися тенистою рощей,
Зеленью пышных вершин соткав густолистые своды.
10 Мы полпути не прошли, и могильная насыпь Брасила[109]
Даже вдали не виднелась, как добрые Музы послали
Спутника славного нам — одного кидонийского[110] мужа.
Имя Ликида носил он и был козопасом; навряд ли
Кто усомнился бы в этом: глядел он и впрямь козопасом.
Шкурой косматой с козла густошерстого, белого с желтым,
Плечи свои он покрыл, сычугом еще пахнущей крепко.
В плащ был потертый одет, пояском подпоясан плетеным;
Крепкий изогнутый посох из дерева дикой маслины
В правой держал он руке. И спокойно, ко мне обратившись,
20 Молвил с улыбкой в глазах — усмешка чуть морщила губы:
«Ах, Симихид, ну, куда же ты тащишься в знойную пору?
Даже и ящерки спят в этот час, забираясь в терновник.
Жавронки — гости могил — и те в этот час не порхают.
Может, идешь ты к обеду незванный? И к чьей же ты бочке
С прытью такою бежишь? Шагаешь ты поступью бойкой,
Даже и камешки все под твоим сапожком распевают».
Я же ответил: «Ликид мой любезнейший, все говорили
Мне пастухи и жнецы, что чудесной игрой на свирели
Славишься ты между ними; и это мне радует сердце.
30 Все же надеюсь, что мог бы, пожалуй, померяться силой
В пенье с тобою. Дорога лежит нам на жатвенный праздник.
Пышно одетой Деметре друзья мои в жертву приносят
Первых плодов урожай; богатою, щедрою мерой
Им в это лето богиня наполнила хлебом амбары.
Знаешь ли, путь наш один, и одна нас заря провожала;[111]
Песни, давай, мы споем — это будет на пользу обоим.
Музам глашатай я звонкий, и часто меня называют
Все наилучшим певцом; но, клянусь, я не так легковерен!
Думаю я, что навряд удалось победить в состязаньи
40 Славного мне б Сикелида Самосского, также — Филета.[112]
Пел как лягушка бы я, состязаясь с кузнечиком в пенье».[113]
Так я нарочно сказал. Козопас, улыбнувшись мне с лаской:
«Посох тебе подарю, — промолвил, — за то, что, как вижу
Выкован весь ты из правды, как следует отпрыску Зевса.
Мне тот строитель противен, что лезет из кожи с натугой,
Думая выстроить дом вышиною с огромную гору.
Жалки мне птенчики Муз, что, за старцем Хиосским[114] гоняясь,
Тщетно стараются петь, а выходит одно кукованье.
Но запоем, Симихид, поскорее мы песни пастушьи,
50 Я начинаю — послушай, придется ль, мой милый, по сердцу
Песенка эта; в горах я сложил ее вовсе недавно:
Женская статуя. Мрамор. Римская копия с греческого оригинала V—начала IV я. до н. э. Гос. Эрмитаж
«Агеанакт пусть закончит удачно свой путь в Митилену,[115]
Даже коль южная буря к Козлятам на запад погонит
Влажные волны и к ним Орион прикоснется ногою.[116]
Если к Ликиду, чье сердце сжигает огонь Афродиты,
Будет он добр, — к нему пламенею я жаркою страстью, —
Чайки пригладят прибой для него, успокоят и море,
Южную бурю и ветер восточный, что тину вздымает.
Чайки, любимые птицы морских Нереид синеоких,[117]
60 Всех вы пернатых милее, из волн добывающих пищу.
Агеанакта желанье — скорее доплыть в Митилену;
Пусть же он будет удачлив и пристани мирной достигнет.
Я же в тот день соберу цветущие розы, аниса
Или левкоев нарву и венок этот пышный надену.
Я зачерпну из кратера[118] вина птелеатского[119], лягу
Ближе в огню, и бобы кто-нибудь на огне мне поджарит.
Ложе мое из травы, вышиною до целого локтя;
Есть асфодел, сухостебель и вьющийся цвет сельдерея.
Агеанакта припомнив, вином услаждаться я буду,
70 Кубки до дна осушая, губами касаясь осадка.
Будут на флейте мне двое играть пастухов: из Ахарны
Родом один, а другой — ликопеец[120]; и Титир споет нам
Песню о том, как когда-то о Ксении[121] Дафнис томился;
Горы с ним вместе страдали, вздыхали с ним вместе дубравы
Те, что растут на обрывах крутых над потоком Гимерским;[122]
Дафнис же таял как снег, лежащий на Гема вершинах
Иль на Афоне крутом, на Родопе, на дальнем Кавказе.[123]
Также споет и о том, как однажды в сундук преогромный
Был козопас замурован велением злого владыки;
80 Пчелы, с лугов возвращаясь и сладостный запах кедровый
Чуя, к нему проникали и соком питали цветочным,
Так как в уста его Музы сладчайший свой нектар излили.[124]
О всеблаженный Комат! Ты сам пережил это чудо,
Ты был в ларец замурован, питался ты медом пчелиным;
Так ты дожил до поры, когда все плоды созревают.
Ах, если был бы теперь ты в живых и жил бы со мною!
Коз твоих мог бы прекрасных гонять я на пастбище в горы,
Голос твой слушал бы я; под сосной иль под дубом прилегши,
Ты б, о божественный, пел мне, Комат, свои сладкие песни».
90 Так он, окончивши песню, умолк; на это сейчас же
«Милый Ликид, — я ответил,—напевам и многим, и славным
Нимфы меня обучили в горах, где быков стерегу я,
Песням таким, что их слава домчалась до Зевсова трона.
Та, что спою — лучше всех; начну я, тебе в уваженье
Тотчас ее; ты ж послушай, ты с Музами издавна дружен.
«Да, Симихиду на счастье чихнули[125] Эроты; ах, бедный!
Так же влюблен он в Мирто, как влюбляются козы весною.
Что ж до Арата[126], который из всех — его друг наилучший,
Сердце свое раздирает он к мальчику страстью; Аристис
100 Знает про это, почтеннейший муж; ему Феб разрешенье
Дал бы, чтоб спел под формингу[127] он возле треножника песню
И рассказал, как Арат пламенеет, охваченный страстью:
«Пан, получивший на долю прелестной Гомолы[128] долину,
Мальчика этого ты в его милые ввергни объятья