Только лишь первый пушок у него на щеках появился.
10 Он выражал свою страсть не в яблоках, локонах, розах[172] —
Вовсе лишился ума; все же прочее счел пустяками.
Стадо овечек в загон возвращалось с тех пор без призора
Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею,
Там, где морская трава колыхалась, усевшись, он таял —
Только лишь солнце зайдет — страдая от раны под сердцем,
Мощной Киприды стрела ему в самую печень вонзилась.[173]
Средство нашел он, однако; взобравшись высоко на скалы,
Вот что пропел он, свой взгляд направляя на волны морские.
«Белая ты Галатея, за что ты влюбленного гонишь?
20 Ах! Ты белей молока, молодого ягненка ты мягче,
Телочки ты горячей, виноградинки юной свежее.
Тотчас приходишь сюда, только сладкий мной сон овладеет;
Тотчас уходишь назад, только сон меня сладкий покинет.
Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка.
Я же влюбился, голубка, тотчас же, как, помнишь, впервые
С матерью вместе моей захотела цветов гиацинта
Ты поискать по горам, — это я показал вам дорогу.
Видел тебя с той поры я не раз и со страстью расстаться —
Нет, не могу. А тебе будто вовсе нет дела, ей-богу.
30 Знаю я; знаю, красотка, за что ты меня избегаешь.
Верно за то, что лицо перерезано бровью мохнатой;
Тянется прямо она, пребольшая, от уха до уха;
Верно, за глаз мой единый, быть может, за нос плосковатый.
Все же тысчонкой овечек владеть это все не мешает;
Славное я молоко попиваю домашних удоев.
Сыра хватает всегда: и летом, и осенью поздней,
Даже и лютой зимой никогда не пустуют корзины.
Кто же из здешних киклопов играет, как я, на свирели?
Все я про нас, про двоих, о сладкое яблочко, песни
40 Позднею ночью слагаю. Одиннадцать юных оленей
С белою лункой кормлю я тебе, четырех медвежаток.
Только меня навести — сполна тебе все предоставлю.
Брось свое море! О скалы пусть плещутся синие волны!
Слаще в пещере со мной проведешь ты всю ночь до рассвета:
Лавры раскинулись там, кипарис возвышается стройный,
Плющ темнолистный там есть, со сладчайшими гроздьями лозы,
Есть и холодный родник — лесами обильная Этна
Прямо из белого снега струит этот дивный напиток.
Могут ли с этим сравниться пучины и волны морские?
50 Если же сам я тебе покажусь уж больно косматым,
Есть и дрова у меня, и горячие угли под пеплом, —
Можешь меня опалить; я тебе даже душу отдал бы,
Даже единый мой глаз, что всего мне милее на свете.
Горе, увы! С плавниками зачем меня мать не родила?
Как бы нырнул я к тебе, поцелуями руку осыпал,
Коль бы ты губ не дала! Белоснежных лилий принес бы,
Нежных я б маков нарвал с лепестками пурпурного цвета.
Лилии в стужу цветут, а в зной распускаются маки,
Так что не мог бы, пожалуй, я все это вместе доставить.
60 Все ж, моя крошка, теперь ты увидишь, я выучусь плавать.
Эх, кабы только сюда чужеземец на лодке явился!
Сразу бы я разузнал, зачем вам в пучинах селиться.
Если б ты на берег вышла! Забыла б ты все, Галатея,
Так же, как я позабыл, здесь усевшись, про час возвращенья.
Ах, захотеть бы тебе пасти мое стадо со мною,
Вкусный заквашивать сыр, разложив сычуги по корзинам!
Мать виновата во всем, на нее я в ужасной обиде:
Разве не может она про меня тебе слово замолвить?
Видит, как день ото дня я худею и чахну все больше.
70 Ей я скажу: на висках у меня будто жилы надулись,
Также в обеих ногах; пусть страдает, когда я страдаю.
Эх ты, Киклоп, ты Киклоп! Ну, куда твои мысли умчалисъ?
Живо корзину, ступай, заплети, да зеленые стебли
Овцам снеси поживей — самому тебе время очнуться!
Ту подои, что под носом стоит,— не гонись за бегущей.
Право, найдешь Галатею, а может, кого и получше.
Много красоток меня зазывает на игры ночные;
Так и хихикают все, как только на зов их откликнусь;
Ясно, что в нашем краю я считаюсь не самым последним».
80 Так успокоил любовь Полифем, слагая напевы.
Стоило это дешевле, чем если б лечился за плату.[174]
Идиллия XII ВЛЮБЛЕННЫЙ[175]
Юноша милый, пришел ты, пришел ты с третьей зарею.
Кто ожиданьем томится, состариться может и за день.
Так, как с зимою весна не сравнима, как яблоко слаще
Сливы лесной, как овечки руно гуще шерсти ягненка,
Так же, как девушка чище жены после третьего мужа,
Так, как легче олень, чем теленок, и так, как прекрасней
Птиц всех крылатых поет соловей своим голосом звонким, —
Так же мне счастье дает твой приход; я к тебе порываюсь,
Словно как странник, жарой истомленный, к тенистому дубу.
10 Если б дыханьем одним нас обоих коснулись Эроты!
Так что об нас у потомков такая бы песня сложилась:
«Двое мужей несравненных родились в старинное время;
Первый «поклонником» был — так его бы назвали в Амиклах;[176]
А фессалиец другого «любимцем» прозвал бы, наверно.[177]
Равною мерой друг друга, любили, как будто бы снова
Жили в тот век золотой, где любовь на любовь отвечала».
Если б, отец наш Кронид и бессмертные боги, случиться
Это могло! И принес бы после двухсот поколений
Кто-нибудь эту мне весть на безвыходный брег Ахеронта[178]:
20 «Нежная ваша любовь меж тобой и прелестным любимцем
Нынче у всех на устах, особливо в устах молодежи».
Впрочем, пусть жители неба об этом решат как угодно.
Я же, красавец, тебя восхваляю без всякой опаски,
Что на носу у меня сядет прыщ, уличая в обмане.
Если подчас и обидишь, сейчас же загладишь обиду,
Вдвое меня наградив, и уйду я, наш счет уравнявши.
О вы, мегарцы из Нисы[179], искусные в весельной гребле!
Счастливы будьте за то, что из всех вы народов воздали
Честь чужестранцу Диоклу[180] из Аттики, нежному другу,
30 Возле могилы его собираются ранней весною
Юноши шумной гурьбой и выходят на бой поцелуев.
Тот, кто устами умеет с устами всех слаще сливаться,
Тот, отягченный венками, идет к материнскому дому.
Счастлив же тот, кто бывает меж юношей избран судьею.
Верно, на помощь зовет Ганимеда[181] с сияющим взором,
Чтобы уста его стали лидийскому камню[182] подобны,
Камню, которым менялы поддельный металл различают.
Идиллия XIII ГИЛАС[183]
Был не для нас лишь одних, как мы думали, Никий, с тобою,
Эрос рожден — кто б ни был тот бог, что родил это чадо.
Вовсе впервые не нам красивое мнится красивым.
Отпрыск Амфитриона[184], чье сердце из кованой меди,
Дикого льва одолевший, к прелестному Гиласу тоже,
К мальчику в длинных кудрях, был жаркою страстью охвачен.
Сам он его обучал, как родитель любимого сына,
Чтоб, научившись, он мог за доблесть прославиться в песнях.
Вместе всегда они были: в часы, когда полдень был близок,
10 В час, когда к Зевсову дому летит белоконная Эос[185],
В час, когда с писком птенцы на покой к своим гнездам стремятся,
К матери, бьющей крылом в закопченных стропилах под крышей.
Делал он все для того, чтобы по сердцу был ему мальчик,
Силы к трудам набирал и сделался истинным мужем.
Плыть за руном золотым Язон в эту пору решился,
Отпрыск Эзона[186]; к нему собралось мужей наилучших
Много из всех городов; были выбраны все, кто пригодны.
В битвах герой неустанный направился к Иолк изобильный.[187]
Отпрыск Алкмены царицы, которой гордится Мидея[188].
20 Вместе с ним Гилас спустился к скамьям крепкозданного Арго —
Славного судна, что мимо сходящихся скал Кианийских[189]
Быстро промчалось (они же стоят с этих пор недвижимы),
Словно орел, на простор и к глубокого Фасиса[190] устью.
Стали Плеяды[191] всходить, и паслись от маток отдельно
Юных ягняток отары, и к лету весна повернула.
Этой порою к отплытью божественных мужей собрались
Цвет и краса и, поднявшись на Арго, корабль крутобокий,
Плывши три дня, Геллеспонта достигли при ветре попутном
И к берегам Пропонтиды[192] причалили, где кианийцев
30 Плуг натирают быки о широкие борозды пашен.
Начали, выйдя на берег, по парам, как были гребцами,
К вечеру ужин варить, совместное ложе готовить
И на лужайке, манившей их пышной и мягкой травою,
Резать камыш остролистый и заросли чабра густые.
Гилас хотел белокурый, чтоб вечером ужин сготовить.
Воду себе и Гераклу добыть, и бойцу Теламону[193]