«Поцелуй меня Гвидо, как когда-то ты целовал меня», — неожиданно попросила меня Мина. Я приблизился к ней, обхватил ее руками за щеки, и, собравшись с духом, поцеловал её. Мина прожурчала мне в губы: «Ты совсем не изменился, горяч как лето, Гвидо», — и тут же отстранилась.
Теперь мы молчали. Я взял её руку и крепко пожал. Тут Мина соскочила с кровати.
«Я счастлива, как никогда», — воскликнула она, задыхаясь. — «Я слишком счастлива: а теперь уходи, а то ты, еще можешь передумать. И, помни, завтра я тебя буду ждать…Возьми то, что ты оставил на комоде: они, пожалуй, ещё тебе пригодятся;
К тому же, если, кто и должен платить — так это я; сегодня — мой день…»
Я нерешительно глядел на банкноту.
«… В таком случае, дай деньги синьоре: она должна будет вернуть тебе двадцать лир. Будь внимателен. Но ни в коем случае, не оставляй их здесь. Прощай, Гвидо!»
На следующий день я попросил её выйти за меня замуж. Мина остановилась, заглатывая свежий и застывший воздух улицы, и в смятении, охватившем нас, слабо простонала, закрыв глаза. «Это не имеет значения», — прошептала она, — «Но даже, если ты это сказал так, лишь бы сказать, все равно ты — добрый».
Весь полдень того воскресного дня, несмотря на нестерпимую жару, я прослонялся по улицам. Я так и нигде и не смог присесть и подождать, когда спустятся сумерки,
с тем, чтобы затем в мягких лучах вечернего неба вновь пережить встречу предыдущего дня. Теперь мы могли встретиться только во вторник. Я разговаривал сам с собою, запальчиво, нервно. С наступлением вечера, я вернулся домой, и, бросившись на кровать, с сигаретой во рту, я стал наблюдать за золотистыми лучами, медленно угасавшими в запыленных окнах дома, расположенного напротив.
В сгустившихся сумерках, заслушавшись неожиданно наступившей тишиной, я некоторое время перестал думать, о чем бы то ни было. Но тут же неожиданно испугался, что попросил Мину, выйти за меня замуж, и, что совершил с ней эту прогулку. Я лежал на кровати полураздетый, и перевел свой взгляд с груди на ноги, тронутые этаким легким загаром. Какова все-таки Мина? От мысли, что только я один этого не знаю, меня всего так и передернуло.
Я решительно встал с постели и оделся. Оказавшись у знакомого подъезда, я на какое-то мгновенье заколебался, но тут же, выдавив из себя через силу ехидную улыбку, я позвонил в дверь.
На этот раз во взгляде Мины был испуг. Она стояла у двери, ведущей в зал, и переговаривалась с хозяйкой. Она тут же решительно двинулась в мою сторону, схватила меня за руку и провела в прихожую, принудив меня сесть на софу.
Затем она и сама плюхнулась рядом со мной, даже не взглянув на меня. Хозяйка, оставшись у двери, легонько кивнула мне головой.
Мы сидели и молчали, уставившись в мозаичный пол. Мина то и дело нервно сжимала мне запястье. Я первым оторвал свой взгляд от пола, как раз в тот момент, когда в зал прошли двое юнцов.
— Мина, может быть, ты желаешь, чтобы я ушел? — выдавил я, наконец, из себя тихим голосом.
— Зачем ты пришел сюда?
— Не знаю.
Ты не доволен нашей утренней встречей?
— Я хочу на тебе жениться.
Мина улыбнулась. — Но я не свободна.
— Как это понимать?
— Я работаю.
Меня всего так и скрутило, и я что-то прорычал.
— Тс! Гвидо, уходи. В зале между тем, громко переговаривались, и до нас долетал пронзительный голос какой-то женщины.
— Иди же: встретимся во вторник, утром. Синьора все время шпионит за нами.
— Мне абсолютно нечего скрывать.
— Гвидо, я тебя умоляю. Что я тебе посоветую, — голос её вновь стал взволнованным, — вернись в гостиную, так, чтобы я тебя не видела и поищи Аделаиду.
Я состроил гримасу и пожал плечами. Мина вздохнула, все время, поглядывая на меня исподлобья.
— Мина, может быть, ты чем-то больна? — спросил я её, не осмеливаясь взглянуть ей в глаза.
— Совершенно не это, Гвидо. Неужели ты не понимаешь?
В этот момент какой-то синьор и молодая девушка спустились по лестнице и исчезли в коридоре. И тут же снова появилась хозяйка.
— Не понимаю, — ответил я. — Прости меня, Мина.
— Встретимся во вторник. Главное, верь мне, Гвидо. А теперь, иди.
Мы взглянули друг другу в глаза, после чего я тут же выбежал наружу, не оборачиваясь ни на мгновенье назад.
Уже через сто метров у меня снова появилась на губах прежняя ехидная улыбка. Я бродил, непрестанно что-то бормоча, и от напряжения у меня вскоре свело судорогой щеки. Не помогли мне выйти из этого состояния ни вечерняя прохлада и не праздничная воскресная толпа. Я снова и снова повторял слова, которые собирался сказать Мине. В результате, я ещё больше разволновался, и почувствовал во рту невыносимый привкус горечи.
На следующий день, на рассвете, поезд уносил меня в провинцию, и я немного успокоился. Я задремал и, в движущемся поезде, совершенно захмелел от приятного утреннего тепла. Сквозь сон, под свешивающейся рукой, я внятно ощущал пакет с моими образцами, и эта поездка казалась мне прекрасной, полностью гармонирующей со всей моей жизнью, и в тоже самое время какой-то новой, наполненной невыразимой и тягостной усладой. В сущности это происходило от того, что я все время дремал. Краешком глаза я мог следить за пролетавшими мимо полями, разбуженными восходящим солнцем. В какой-то момент, закрыв глаза, я смутно почувствовал, что погружаюсь в новое состояние, в котором могло произойти самое неожиданное, будь то что-то ужасное, или же совсем не имеющее никакого значения.
В сладостной неге пробуждения, согревшись теплом постели, я принялся думать о Мине, совершено неспособный на проявление ненависти по отношению к ней. Скорее, наоборот, я был ей благодарен за те приятные ощущения невыносимого желания, буквально разлившегося в моих венах. Я был уверен, что она в этот час была одна в своей комнате, и это позволяло мне спокойно думать о ней. Я улыбнулся, вспомнив ее нерешительное предложение насчет Аделаиды. Кто знает, возможно, Аделаида и Мануэла были подругами.
Мы встретились на станции во вторник, сразу же, по моему возвращению. Я вернулся специально, чтобы повидаться с ней, несмотря на то, что мне нужно было теперь ехать на автомобиле в горы, в поисках новых клиентов. Мина заметила в разговоре, что она стала выходить слишком часто, и, что это ей вредит, как в смысле здоровья, так и в смысле падения её авторитета в глазах хозяйки.
«Но, разве, тебе не нужны эти прогулки на свежем воздухе?» — пробормотал я невнятно.
Затем Мина заставила меня ждать у обувного магазина, но это не заняло много времени. Вскоре она появилась с небольшим пакетом. Стройная, в коричневом платье, застегивающемся сбоку, и в зеленой шапочке, она тут же разыскала меня глазами с порога магазина, с ослепительно чистой витриной. Легонько касаясь друг друга локтями, мы пересекли улицу.
— Откуда у тебя это имя? — спросил я её.
— А что, тебе оно не нравится? — спросила она меня резко.
— Отчего же, оно красивое, но откуда оно у тебя?
Мина взглянула на меня из-под своих завитушек. — Ни откуда: оно было написано на двери моей комнаты. В то утро мы купили сигарет и остановились у чулочного магазина. — Я подарю тебе самые красивые чулки, если ты пообещаешь мне одевать их только для меня, в такие дни как сегодня.
— Пойдем, Гвидо, здесь не надо задерживаться. Я здесь их никогда не покупаю.
Было одиннадцать часов, и Мина сказала мне, что ей пора возвращаться.
— Мина, давай посидим немного в каком-нибудь кафе?
В кафе я отыскал самый укромный уголок и, делая заказ, даже не взглянул на официанта.
Мина, молчаливая и серьезная, внимательно смотрела на меня, в то время как я ни на миг не сводил с её глаз.
— Тебе, должно быть, стыдно появляться со мной на людях?
— Мина, — ответил я изумленно, — Я стараюсь ни на кого не смотреть, когда бываю с тобой.
— Ты не можешь простить мне, какую я веду жизнь.
— Я прощаю тебе все твое прошлое, Мина, каждый твой день и каждую ночь, но я хочу понять тебя, — ведь, ты уже не та глупая девчонка, какой была когда-то, и, хотя я чуть не плачу от того, что произошло, я, тем не менее, сдерживаюсь и не плачу. Я знаю одно, что я люблю тебя, и, что я — твой, как и прежде. Выходи за меня замуж, Мина, кончай с этой жизнью. Что тебе стоит это сделать? Ведь, так или иначе, однажды тебе придется это сделать!?
— Разве, ты не видишь, что ты жалуешься? Это вовсе не говорит о том, что ты простил меня.
— Но может быть я тебя ещё должен и благодарить за то, чем ты продолжаешь заниматься? Неужели ты не понимаешь, как я страдаю, оставаясь один, и, представляя тебя со всеми этими мужчинами? Почему с ними, а не со мной?
— Но с ними — это другое дело., Гвидо, совсем другое и… потом это случается очень редко.
— Я бы мог понять это, если бы ты любила кого-нибудь из них!
— Неужели? Я тебя отлично знаю, Гвидо, и знаю, что ты бы завыл бы от боли ещё сильнее.
— Мина, разве тебе не противна подобная жизнь?
— Ну, что, Гвидо, теперь-то ты видишь, что ты стыдишься меня?
В тот момент я впервые испытал весь ужас и безысходность ситуации, в которой я находился, подобное испытывает человек, шлепнувшийся со всего маху о скалу.
Мина, между тем, наклонив голову, прищурившись, разглядывала меня своими чистыми, невинными глазами. Я тяжело вздохнул и опустил глаза.
— Теперь ты видишь, о чем все твои мысли? — продолжила Мина растроганным голосом. — Почему не с тобой? Но я поступаю так, ради тебя самого. Я уверена, что затем было бы все гораздо хуже.
— А… — промычал я, нервно улыбнувшись. Тогда я тебе предоставлю такую возможность поработать, если ты это считаешь своей профессией. И, если так угодно богу, то я приду к тебе, как это делают все другие.
Мину всю так и передернуло, и она тут же бросила мне в лицо: «Тем хуже будет для тебя, Гвидо, если ты поступишь так: после этого ты больше меня не увидишь».
В тот полдень, набродившись в течение двух часов по жарким и пыльным улицам, я оставил в покое подъезд Мины и направился к другому дому, знакомому мне по предыдущим посещениям, и, находившемуся в глубине переулка. Но, даже удовлетворившись, я не смог избавиться от дурного настроения, вызванного глупой и скучной угодливостью девушки, и направился домой с невыносимым желанием расплакаться. К тому же, я начал снова размышлять — во всех подробностях — над тем, что составляло работу Мины. И вечером, будучи охваченным невыносимой тоской, я вновь стоял у её подъезда. Хотя в тот момент я уже должен был находиться в пути, в моей деловой поездке по клиентам. «Если сегодня вечером я вновь вернулся к ней, — подумал я, — то это значит, что я её действительно люблю».