— Нучча — романьолка (родом из области Романья), — ответила Мина.
— Послушай, Нелла, госпожа Мартире интересовалась у меня, когда ты снова сможешь поехать в Болонью?
Я вздрогнул. Мина пристально посмотрела на Нуччу. Мы несколько прибавили шагу и в молчании достигли кафе. Нуччу здесь уже ожидали.
Мы сидели за белым столиком нашей траттории, поглядывая друг на друга, и молчали. Я заметил, что руки Мины вновь посветлели.
— Ты в этом году загорела сильно?
— Я проводила много времени на солнце. Брала лодку, уходила далеко в море, и там снимала с себя костюм.
— Ты гребла сама?
— Это нетрудно.
Я не сводил с неё глаз. Мина попыталась улыбнуться. — Ничего у меня не спрашивай, Гвидо. На море я езжу только, чтобы отдохнуть немного.
— Я часто подумывал поехать туда вместе с тобой.
— Именно поэтому я хочу уточнить, что я езжу туда только для отдыха.
Мина быстро справилась со своим блюдом. Наблюдая за мной, как я ем, она неожиданно спросила: — Почему ты так поступаешь?
— Ты что имеешь в виду?
— Почему ты совсем забросил свою работу? И ты хочешь, чтобы я тебе верила, после всего этого?
— А ты, почему не хочешь выйти за меня замуж?
— Я уже тебе сказала почему, Гвидо.
— Нет, ты мне этого еще не сказала. Тебе нравится разыгрывать меня. Когда ты собираешься ехать в Болонью?
— Я не поеду в Болонью. Вероятнее всего, что я поеду в Милан.
— И сколько домов ты уже посетила?
— Я их не считала.
— Так кто же тебя содержит?
Властный взгляд Мины, неожиданно стал мягче. — Гвидо, ты должно быть сильно страдаешь, если говоришь подобные вещи. Я верю, что и тебе тяжело, от всего этого.
— Я предпочитаю платить злом за зло. Ты не хочешь меня, потому что у тебя есть кто-то другой.
— Но, Гвидо, разве, ты не видишь, как мне приходится работать, и какую я веду жизнь? Если бы кто-то содержал меня… — она остановилась, не находя слов, и тут же нахмурила брови. — Я сама зарабатываю себе на жизнь, и ты это знаешь.
— Именно потому, что я вижу, какую жизнь ты ведешь, я хочу жениться на тебе. О, Мина, почему ты не хочешь никак понять меня? Мы могли бы работать вместе, если ты этого хочешь, и видеться только по вечерам. Если ты не хочешь, чтобы мы поженились, мы можем не жениться, но вырвись из этой жизни, пожалей меня.
Ты — единственная женщина, ради которой я готов на всё. И тогда в Вогере, ты не захотела прислушаться к моей мольбе. Скажи мне, ради своего же блага, как я должен тебя просить. Эта жизнь, которую ты сейчас ведешь…
— Эта жизнь мне нравится, — спокойно отрезала Мина.
У меня было такое ощущение, словно меня ударили обухом по голове. Я находился в сильнейшем шоке, и, совершенно ничего не соображая, принялся озираться по сторонам. Затем в мое сердце закралась дикая ярость. И понизив голос, я обрушил на Мину поток оскорблений, всё, на что только я был способен.
— Вот видишь: а ты ещё хотел жениться на мне, — заметила спокойно Мина.
Как-то утром она неожиданно попросила меня, чтобы я показал ей мою комнату, и пожелала привести её в порядок. Весь трепещущий, я повел ее наверх, по старой, слабо освещенной лестнице, и, войдя в комнату, тут же распахнул в ней окно. Вместе со свежими лучами солнца, нахлынули и новые чувства. На полу, у едва приоткрытого шкафа, валялся чемодан, и лежала связка старых каталогов фирмы, на которой я сейчас работал. Чашка, перепачканная кофе, и, оставленная на ночном столике, неприбранная кровать — были такими же, какими я их недавно оставил до этого.
Мина пошла мне навстречу и поцеловала меня. Еще и сегодня, я не могу поверить в то, что произошло там, и замирает мое сердце при одном лишь только воспоминании о той девственной и безграничной неги, которая исходила от ее тела. Мина все время
не сводила с меня своих светлых глаз, лаская мне спину. Нас обволакивала какая-то необыкновенная воздушная атмосфера, чего я больше никогда не испытал в моей жизни.
Но настал полдень, и я вновь остался один. Мина пообещала мне, сказаться больной и в тот день не работать, при условии, что я обязательно поеду по делам фирмы. Понурив голову, я сел на поезд. Но на следующий день на рассвете я уже снова вернулся домой и написал ей записку. Её я передал через привратницу, довольно-таки вульгарную женщину, вышедшую в халате, и, взявшую записку с недовольным видом. Город еще спал. Я бегом направился в наше кафе, пересекая улицы, обволакиваемые густым туманом. В аллеях ещё зеленели деревья, но и их не пощадил холод.
Мина пришла немного позже назначенного часа, когда я уже принялся нервно покусывать себе пальцы. Она направилась в мою сторону, даже не взглянув на меня.
В её наряде преобладали два цвета: зеленый и коричневый. Только, опустившись на сиденье, она подняла на меня глаза.
— Ты пришла, Мина, — произнес я тихо.
— Почему ты позвал меня Гвидо?
Я несвязно промямлил: — Я вернулся, так как хотел увидеть тебя. К тому же фирма, на которой я работаю, обанкротилась. Это произошло как раз сегодня, — добавил я,
промычав эту фразу, и, сжав руку в кулак.
— Я должна этому верить? — произнесла, заикаясь, Мина.
— Зачем мне лгать тебе? Для меня это удар.
— Как ты узнал об этом?
— Я приехал сегодня утром, чтобы сдать счета и нашел двери опечатанными. Я уже давно замечал, что что-то не ладится, но я не думал… Правда, фирма еще может поправить свои дела…
— Но, что ты теперь будешь делать?
— Поживу пока на свои сбережения. Я немного подкопил денег. Те временем, подыщу себе какую-нибудь работу. Нам следовало бы пожениться и искать работу вместе.
— О, Гвидо. Только этого не доставало, теперь ты должен думать также и о работе.
— Так ты не хочешь помочь мне? — спросил я разочарованно.
— Конечно же, я тебе помогу. Но ты не должен больше думать обо мне… как это ты делаешь сейчас. Ты уже что-нибудь придумал?
В то время как она пила кофе с молоком, я все время разглядывал её. И особенно изучал её глаза, пытаясь отыскать в них отблески вчерашней Мины.
— Я весь вечер боялся, что ты не сможешь выйти, — признался я, и легонько погладил её по руке.
— И я пришла… о, дорогой. Я пришла, чтобы отужинать вместе с тобой.
Видишь ли, Мина, мне никак не удается выбросить из головы того типа — ты его помнишь — это было тогда, во вторник, вечером, когда ты приревновала меня к Аделаиде. Он был в очках, этакий плюгавенький… Я всё думал, а, что, если ему вздумается прийти к тебе сегодня.
Мина сощурила глаза, как бы вспоминая что-то. После чего скорчила гримасу.
— Вспоминаю,… в тот вечер ты был страшно зол. Почему ты пришел тогда? Ты заставил меня сильно страдать.
— А каково мне, Мина. Но, скажи мне всё же, тот тип — не приходил больше?
— Но почему тебя интересует именно он?
— Да, потому что я видел, что ты предала меня именно с ним.
— Предала тебя? — улыбнулась Мина. — Разве, я могу кого-нибудь предать?
— Ты можешь заставить страдать самого дьявола, если ты этого захочешь.
— Ну, а вчерашний день, Гвидо? Разве это был ад?
То было прекрасное утро, мы сидели напротив витрины, отсвечивавшейся на солнце. Утро было прекрасным, но руки мои дрожали. К концу разговора Мина заметила это. — Отчего у тебя дрожат руки?
— Остановить эту дрожь сможет только обручальное кольцо.
Мина громко рассмеялась, мои слова её развеселили. — Когда ты говоришь подобные вещи, ты просто прелесть, — сказала она и улыбнулась.
С того дня я стал словно безумный. Сократил свои поездки, и пытался за день проделать работу, на которую обычно требовалось затратить целую неделю. В офисах, где я теперь появлялся очень редко, качали головой и готовились к тому, чтобы расстаться мной. За текущий месяц я смог получить только половину обычно получаемой комиссии. Я проводил нестерпимо долгие полдни, уединяясь, и, предаваясь, мечтам о будущем. Думал о Мине, кутающейся в свой белый плащ, и, стараясь не мучить себя воспоминаниями о недавно пережитых мгновеньях физической близости с ней. Особенно жутко было по вечерам, когда я находился словно бы в медленно сжимавшихся тисках, и слезы непроизвольно сами набегали на глаза. Я не выдерживал напряжения: громко стонал и чувствовал себя таким покинутым. Иногда я напивался, и тогда слезы и стоны вырывались из моей груди, словно какой-либо насмешливый рокот, ещё более ужасный, чем все, что было до этого. Я отравлял себе напитками желудок. Но и это не помогало мне забыться. Наконец, я засыпал, сжимая в руках подушку.
Мина, такая безжалостная и бесконечно обожаемая, время от времени возвращалась ко мне. Относилась она ко мне всегда с нежностью, но постоянно отвергала все мои просьбы выйти за неё замуж. Я стал трусливым, боялся выдать свое душевное состояние и попросить её ещё раз прийти ко мне. Меня приводила в замешательство та решительность, которая не покидала её глаз, и её обычная фраза, не сулившая мне ничего хорошего: «Если ты меня любишь, то постарайся понять меня».
Иногда тоска, невыносимо теснившая мою грудь, вырывалась наружу жалобным стоном, но Мина на него лишь только меланхолически улыбалась. Вначале я пытался было шутить, но вскоре я уже начал подумывать убить её. О чем я признался ей, выдавливая слова сквозь стиснутые зубы.
Теперь я для неё был, прежде всего, безработным. По-прежнему я поджидал её на прежнем месте. Затем я обычно сопровождал её в её прогулках по магазинам. Это занятие ей нравились, и она его никогда не пропускала. Иногда я тщетно пытался уплатить за какую-нибудь покупку. Когда же я оставался вновь один, я принимался вышагивать подле её магазинов, в тех, что продавались духи и нижнее белье, и не мог не вспомнить о ней без содрогания.
— Мина, — шепнул я ей, когда мы лежали рядышком, — каждый раз, когда мне доводиться смотреть на тебя, или же ты глядишь на меня, у тебя с лица ни на миг не сходит серьезное выражение глаз. Я слышал, что женщины любят закатывать глаза. Тебе что, не удается это делать?