Я же думал о том, что узнать еврея очень просто – достаточно немногим отличающегося плаща, своеобразной шляпы и бороды. Мода на одежду с годами меняется, но неизменными остаются имена. Есть объяснение, почему Бог вывел евреев из Египта: они не меняли имена, не изменяли свой язык, не брили бороду и не отменили обрезания.
Дальше всю дорогу ехали молча. Миновали поля, рощи, пригороды сменились старинными постройками, пограничными башнями, проехали заброшенную церковь без куполов. Поднимаю глаза на снежные вершины гор. Из книг в дедушкином сундуке знаю, что и наша, израильская гора Хермон покрыта вечным снегом, это на северной границе удела колена Менаше.
Возница указал на перекрёсток, где мне нужно свернуть, и остановил лошадей. Поблагодарив, что я не взял сдачу с монеты, которая превышала обговорённую цену поездки, он стегнул лошадь, и дилижанс снова покатил по пыльной дороге. Я оглядываюсь по сторонам и в силу сложившейся привычки воображаю прошедшие здесь поколения. Подобно другим городам Испании, Гранада была завоёвана римлянами, после распада империи город оказался под влиянием североафриканских вандалов. Далее господство Византии и иберского государства вестготов. В недавнем прошлом власть здесь перешла берберскому владыке, который превратил Гранаду в один из процветающих городов Андалузии, культурный центр, славившийся своими дворцами, мечетями, богатыми библиотеками, школами. Андалузские правители, будучи терпимыми к христианам и евреям, за короткий срок добились процветания в науках, поэзии, архитектуре. Также и в торговле, ремёслах, земледелии. Арабским языком пользуются не только на подвластных территориях, но и в христианских владениях. В мирном образованном обществе больше ценятся не военные достижения, а достоинства ума; поэта и учёного уважают больше, чем воина. Сами халифы причастны к поэзии и наукам.
К стоявшему на возвышении особняку Моше ибн Эзры ведёт выложенная цветными плитками дорога. Как хозяин этого владения, будучи столь влиятельным человеком, встретит меня, безвестного поэта? Окружающие его люди именитые, трое из его братьев – учёные и толкователи Священного Писания. Чем могу заслужить дружбу искушённого в жизни человека старше меня на двадцать с лишним лет?
Подошёл к узорчатым чугунным воротами и не решаюсь войти. Ворота оказались не заперты, это означает гостеприимный дом – заходи любой без доклада – никого не оставят без внимания. Иду по дорожке, обсаженной кустами роз, высокие деревья и пальмы отодвинуты к краю участка. Миную покрытый кувшинками пруд, далее зелёные лужайки, ажурная белая беседка, фонтан, обрамлённый зелёным мрамором… Всё это великолепие в красном свете предвечернего солнца. И запах созревающих плодов. Тишина. Вокруг ни души. Не в заколдованное ли царство я попал? Приближаясь к дому, всё больше различаю восторженные голоса. Никто меня не останавливает, и я заглядываю в открытую дверь. Там шумная компания, заставленный яствами и кувшинами вина стол и столь знакомые азартные голоса поэтов, читающих свои стихи. Затем стали соревноваться, кто лучше сочинит четверостишье на тему красоты природы. Один из молодых людей, отличающийся от прочих особенно роскошным камзолом, в нетерпении вскочил из-за стола и с воодушевлением начал читать славу солнцу, оживляющему природу, луне, что освещает ночь… Вдруг запнулся. Я же под впечатлением от только что увиденной красоты владений хозяина продолжил:
Слиток золота блестящий
я б мечтал у солнца взять,
Серебристое мерцанье
у звезды б хотел отнять,
Чтоб из трепета и блеска
песню-молнию сложить
И красой её искристой
тьму столетий озарить.[41]
Все смотрят на меня, незнакомого пришельца, с удивлением и чуть ли не с восторгом… Хозяин дома подошёл, обнял и, убедившись, что я тот самый стихотворец из Кордовы, что ответил на его послание, представил своим гостям, назвав будущей гордостью еврейской поэзии. Я не могу поверить случившемуся, даже представить не мог, что прославленный поэт и учёный встретит меня как сына, любимого сына, который продолжит его дело. Из всех вельможных присутствующих он выделил меня, меня, безвестного, ничем не примечательного человека. Едва могу вместить неожиданное счастье признания почтенных мужей. Ещё не доводилось слышать похвал столь искушённых любителей поэзии, среди которых, наверное, есть теологи, лингвисты, знатоки древних книг.
Захотелось разделить свою радость, впечатление чудесного вечера, что незаметно перешёл в ночь, со своим воображаемым другом ибн Гвиролем. Прошу и получаю восторженное согласие прочесть за пиршественным столом его стих, который тоже о природе:
Ночь простёрла свои крылья
Вслед за солнцем ярколиким.
И под тёмным покрывалом
Сном забылись базилики.
Шлёт луна в венце зелёном
Света дремлющего блики,
Бледным облаком объята
С жадной нежностью владыки.
Всё застыло. И лишь мирта
Оживляет мир великий,
В сладкой благостной истоме
Источая шорох тихий.
Одинокий в ночь гляжу я,
Как изгой, кочевник дикий.
«И чего ты ждёшь здесь?» – шепчут
Мне светил небесных лики.[42]
Шумное ликование подвыпивших поэтов и знатоков литературы смолкло, словно тот непревзойдённый, кто написал эти строчки, был среди нас. Никто больше не стал читать свои сочинения; сидели молча, затем один за другим стали подниматься из-за стола и исчезать в темноте ночи.
Утром мы с хозяином владений гуляем в дивном саду; на траве, на цветах блестят капли ночного дождя. Мы словно в раю – аромат благовонных трав, цветов, прозрачная зелень олив, ликующее пение птиц, тяжёлые гроздья винограда… Всё устроено как нельзя лучше. Пытаясь проследить разветвления оросительного канала, оглядываюсь по сторонам.
– На дождь, как ты понимаешь, мы не надеемся, – перехватил мой взгляд хозяин владений, – сад орошает вода, поступающая из родников, стекающих с заснеженных гор Сьерра-Невада, что окружают город.
Моше читает свой стих, не знаю, сейчас ли он у него сложился или давно был написан:
О дочери лозы, пленён
я сетью ваших нежных чар.
Дарует силы мне вино,
струясь рекой из полных чаш.
Из нищих делает вельмож
оно волшебной властью чар,
И в дни скитаний и разлук
бокал – целитель мой и друг.
Я отвечаю ему стихами:
Бродя в аллеях затенённых,
вдыхая аромат чудесный,
Мы веселимся безмятежно
Под звуки музыки небесной.
– «Благословен сотворивший такое в мире Своём!»[43] – говорит мой спутник, оглядывая безмятежную голубизну небес, кусты роз, напоённых ночным дождём. Затем, став неожиданно серьёзным, продолжает словами нашего царя Соломона: – «Иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твоё, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей… Всё, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни размышлений, ни знания, ни мудрости».[44]
Далее мы идём молча, наслаждаясь мгновеньем, которое, увы, не продолжится в вечности. Моше благодарит меня за то, что приехал к нему, будто не он меня, а я его облагодетельствовал. Хвалит за то, что вчера во время застолья читал его любимого поэта и мыслителя ибн Гвироля:
– Хорошо читал, с вдохновением, будто сам написал. Ну да, тебе ли не знать, что ценность и популярность стихов зависит и от того, как их читают. Нужно наблюдать впечатление собравшихся, трогают ли их слова поэта, или, наоборот, скучают. Самому нужно судить о внимании слушателей.
– Стихи ибн Гвироля вне конкуренции.
– И твои стихи замечательные, я твой почитатель. Немногие так остро воспринимают мир и умеют отыскать единственно нужное слово для выражения чувств. «Ты ныряешь за жемчужинами, мастер остроумных и тончайших выражений».
Оказалось, мы оба жили в Лусене. Моше, когда ему было десять лет, спасался там от погрома в Гранаде. Меня тогда ещё на свете не было. Детство Моше пришлось на время, когда визирем в Гранаде был сын Шмуэля ха-Нагида – Иосиф ха-Нагид, равно как и отец, покровительствовавший наукам и искусству. Однако в 1066 году в результате дворцового заговора Иосиф ха-Нагид был убит и в городе начались погромы евреев. Моше вместе с родными пришлось бежать в близлежащую Лусену.
– Считай, что мне повезло, – говорит мой друг и покровитель, – в Лусене крупнейшая раввинистическая академия, где преподавали мудрецы поколений и куда собирались те, кто полагал, что разум развивается в процессе познания. Выдающиеся знатоки Торы, будучи сведущи в разных областях науки, внушали нам главный принцип иудаизма: «Любовь к познанию – любовь к Творцу». Я там нашёл наставников не только в изучении еврейской мудрости, но постиг правила стихосложения. Когда появилась возможность, наша семья вернулась в Гранаду. Для меня, считай, наступило «золотое время»; живу с братьями в родном городе, получил высокую должность в городской администрации и имею полную свободу для проявления своих литературных увлечений. Устраиваю вечера со своими друзьями, и никто не сомневается в моих возможностях и счастливой судьбе… Вот только когда хожу по улицам, казалось бы, родного города, не могу не думать о том, что кто-то из учтиво раскланивавшихся со мной мусульман недавно грабил и убивал моих единоверцев.