…Это было уже после взятия Константинополя. Ранним утром отправился тогда Иоганн подальше от разграбленного великого города, где его товарищи по оружию продолжали грабить и убивать жителей, устраивать оргии. Он только недавно получил право носить белый с красным крестом посредине плащ крестоносца — «принял крест», но их нравы оставались для него чужими. Сейчас, после штурма и рукопашного боя, плащ, прожженный в нескольких местах, в пятнах крови и сажи, свисал с него грязной тряпкой на круп коня. Густой утренний туман оседал мелкими каплями на руках и лице. Иоганн чувствовал, что в голове у него стоит такой же туман и неразбериха. Он никак не мог уяснить себе, почему они оказались здесь… Ведь герцог Бонифаций Монферратский, который возглавил их поход, собирался освобождать гроб Господень из рук неверных в Иерусалиме, а не воевать против христиан в Константинополе.
Иоганн ехал не разбирая дороги. По пути попался ручей, и его конь потянулся к холодной и чистой воде. Солнечные лучи стали пробиваться сквозь туман, отгоняя его пелену все дальше на запад, и вот уже юный рыцарь почувствовал сквозь железный шлем и доспехи их палящую силу. Земля сразу же начала дышать зноем. Вокруг была каменистая безлюдная пустыня. Иоганн хотел было пустить своего арабского скакуна рысью, когда отступивший туман неожиданно открыл лежащего на земле человека, одетого во что-то белое с красным, похожее на плащ крестоносца. Иоганн спешился и быстро направился к нему. Это оказался не крестоносец, а старый араб в белой галабии[25] и такой же чалме. Красной была кровь, сочившаяся из многочисленных ран. Морщинистое лицо старика обрамляла седая борода. Его выпуклые черные глаза смотрели в небо спокойно и как бы даже радостно. От жары на его смуглом лице уже выступали капли пота. Иоганн наклонился к нему и сказал по-арабски:
— Ты ранен и нуждаешься в помощи, позволь, я перенесу тебя к ручью, обмою и перевяжу.
— Не надо, юноша, — с трудом произнес старик. — Из своего родного Дамаска я совершил паломничество в Мекку к святыням пророка Мухаммеда. Теперь я хаджи… По нашей вере, тот, кто умирает на обратном пути из Мекки, попадает прямо в райские кущи…
— Но как ты оказался здесь, — удивился Иоганн, — ведь отсюда до Дамаска очень далеко, а до Мекки еще дальше?
Но хаджи не ответил — он потерял сознание. Глаза его закрылись, из груди вырвался стон. Не долго думая, Иоганн поднял легкого, как сухой тростник, старика и перенес к ручью, в тень одинокой чинары. Он зачерпнул воду и омочил старику губы и лицо. Веки у того наконец дрогнули, и он стал понемногу приходить в себя.
— Аллах не может требовать от тебя таких мучений перед смертью, — объяснил Иоганн свой поступок.
Пока он промывал и перевязывал раны, старик араб рассказал о злоключениях, приведших его в эту пустыню. Когда он был в Мекке, то встретил там своего друга из Константинополя. Богатый купец прибыл в Мекку с большим караваном верблюдов и уговорил Ахмеда Хафеза, так звали раненого, отправиться обратно вместе с ним. В дороге купец заболел, и хаджи вынужден был сопровождать его до самого Константинополя. Здесь Аллаху было угодно обрушить на них еще большие бедствия… Ночью на караван напали разбойники…
— Я не хотел бы огорчать тебя, юноша, но это были вооруженные всадники в таких же плащах, как у тебя, — печально сказал раненый. — Они обезоружили стражу, а со мной разделались несколькими ударами кинжала и, сочтя меня мертвым, бросили здесь. Только утренний туман привел меня в чувство.
Утомленный долгим рассказом, старый араб закрыл глаза коричневыми набрякшими веками, но через несколько минут опять открыл их и спросил с детским любопытством:
— Откуда ты знаешь наш язык, юноша?
— Хаджи, — с горечью ответил Иоганн, — когда я готовился к походу, я думал, что мы пойдем освобождать гроб Господень из рук неверных арабов. Вот я и выучил ваш язык.
— А почему ты уехал сейчас из города? Ведь ты мог бы вдоволь пограбить и обогатиться?
— Я умею драться с врагом, но не могу видеть гибель женщин и детей, — печально сказал Иоганн. — А главное, я теперь понял, что нельзя убивать людей только за то, что они исповедуют другую веру.
— Да будет душа твоя увязана в свитке жизни у Господа! Ты прав, юноша. Бог един. Я рад, что Аллах прислал тебя в последние минуты моей жизни. Даже жаль уходить из этого мира, я мог бы многому научить тебя…
— Вы еще поправитесь, обязательно поправитесь, святой отец! Ваши раны не смертельны.
— Увы, у меня осталось совсем мало времени — я потерял много крови… Я хочу успеть открыть тебе секрет, как лечить людей от многих болезней и как создать страшное смертоносное оружие — греческий огонь, чтобы охранять их от врагов.
— Отец! Научите, как сделать лекарство, и я спасу вас!
— Возьми чернильницу и тростниковое перо, привязанные к моему рукаву, и пиши на пергаменте, который найдешь там же… Это все, что мне оставили грабители.
— Не нужно, хаджи, у меня отличная память.
— Хорошо. Тогда знай, что секрет изготовления греческого огня мне открыл потомок самого Калинника из Баальбека. Но прежде поклянись, что ты будешь тщательно хранить эту тайну и применишь свои знания только в самом крайнем случае — в борьбе за правое дело, для защиты отечества.
— Клянусь! — сказал Иоганн и поднял вверх правую руку. — Но сначала открой мне тайну спасения людей, а не их уничтожения.
— Тогда запоминай: лечить надо не болезнь, а больного. В каждом больном есть душа и тело. Ромеи[26] говорят: mens sana in corpore sano. В здоровом теле здоровый дух. Но это только первая, низшая ступень познания. Она дает возможность лечить лишь самые легкие раны и заболевания. Высшая ступень учит другому — лечить надо дух заболевшего человека. А для этого…
Тут на лицо хаджи упала чья-то тень, глаза его в ужасе расширились. Иоганн резко обернулся. Он увидел нависший над ними черный силуэт всадника в латах и блестящем шлеме с копьем в руке. Поверх был надет белый плащ с красным крестом. Увлеченный рассказом святого отца из Аль-Джумхурии[27], Иоганн не заметил приближения всадника, не услышал цокота копыт, заглушенного шумом ручья, бегущего по камням.
— Вот где ты! — воскликнул крестоносец — Меня послали тебя разыскивать, а ты тут болтаешь с неверным на его тарабарском языке! Во имя Отца и Сына и Святого Духа — смерть нечестивцу! — прорычал он и замахнулся, чтобы вонзить копье в грудь старика.
Иоганн стремительно вскочил, выхватил меч и рассек древко копья пополам.
— Ах, вот ты как! — закричал крестоносец в ярости. — Если ты сейчас же не последуешь за мной, то отправишься к праотцам вместе с этим неверным! — Он развернул коня и поскакал назад к крепости. — Я доложу герцогу, как ведет себя его любимчик, — прокричал он, обернувшись, — и вернусь за тобой!
Потрясенный, Иоганн опустился на колени около старика. Хотя глаза его были закрыты и дыхание, казалось, уже не вырывается из груди, но он был еще жив. Иоганн завернул хаджи в свой плащ, положил поперек крупа лошади, вскочил в седло и поскакал подальше от рокового места. Ему удалось спасти жизнь этому необыкновенному человеку. Они добрались в конце концов до его родного Дамаска, где тот окончательно поправился и посвятил Иоганна в свои тайные знания. Когда хаджи умер и его похоронили по мусульманскому обряду головой в сторону Мекки, рыцарь высек на скале рядом с могильным склепом надпись по-арабски и по-латыни: «Здесь лежит святой хаджи Ахмед Хафез аль-Дамаски, да возвеселится душа его в раю».
После этой встречи вся жизнь Иоганна круто изменилась. Он скитался по свету, углублял свои знания в университетах Европы, но дух его был смятен, пока не нашел он единомышленников в обществе вагантов. За все эти годы Иоганн ни разу не нарушил свою клятву, никому еще не открыл тайну греческого огня. Наступил ли сейчас такой момент? Ведь если не остановить дикие полчища Батыя, они вторгнутся в Европу и разорят ее. Выдав секрет русским, он, может быть, спасает свою родину. А если… русские… Надо сначала увидеть врага своими глазами…
Тут размышления рыцаря были прерваны какими-то криками и шумом. С треском распахнулась дверь, ведущая в горницу, и в залу вбежали двое запыхавшихся мальчишек лет девяти-десяти. За ними еле поспевала, путаясь в подоле длинной полотняной рубахи, нестарая еще женщина и повалилась в ноги посадника.
— Ахти, вещь какая, батюшка, приключилась! Не доглядела… Казни меня, непутевую, — причитала она, боясь поднять голову, покрытую повойником[28] и убрусом[29], концы которого волочились по полу.
— Встань, Марфа, — строго сказал Степан Твердиславич, — объясни толком, в чем дело.
Тем временем мальчики, увидев, что посадник не один, остановились у дверей и отвесили рыцарю низкий поклон, дотронувшись правой рукой до пола. Иоганн кивнул им в ответ. Тут боярич, что был повыше ростом и одет побогаче, смело обратился к посаднику:
— Отец, мы тут с Онфимкой поспорили. Он говорит, что черные фигурки в шахматах крашеные, а я говорю — нет. Вот, посмотри, я у черного коня отбил ухо — так оно насквозь черное. Разве краской можно кость насквозь покрасить? — И он разжал кулачок, в котором действительно был черный конь с отбитым ухом и само ухо.
— Да как же ты смел, Михалка, ухо отбить? — возмущенно загремел посадник. — Ведь эти шахматы сделаны из драгоценной слоновой кости! Иоганн привез их из самой далекой Индии. Им цены нет. Этот конек, — продолжил он, забирая фигурку у сына, — дороже живого стоит. А ты ухо отбил. Вот я тебе самому сейчас ухо откручу!
При этих словах Марфа в страхе перекрестилась.
— Не горячись, Штефан, — вмешался рыцарь, — сын твой острый ум и страсть к исследованию показывает. За это надо не ругать, а хвалить. Ты прав, Михель, фигуры из черной кости некрашеные. Если кость, даже слоновая, долго прол