– Вижу, как тяжко тебе брат, ибо обрёл ты нить связи с родными людьми, и теперь она не отпускает. Только радуйся, что нашёл-таки их на закате своей жизни, что они живы и здравы. Держись брат, Гроза, дойдём до Таврики, а там земля родная тебе новые силы даст.
– Скорее бы уж сей Итиль хазарско-жидовинский пройти, а там полегче будет, – уже восстановив дыхание и овладев собой, ответил Гроза. – Придём в сей град торгашеский, всем изведывателям слушать и смотреть в оба. – Он подумал и добавил: – Ежели чего со мной станется, помнишь ведь, как в доме Мехди я в навь окунулся… в общем, в случае чего ты или Хорь сотню примете. Я тысяцкому скажу.
Умело работая парусами и вёслами, дружинники Игоря, преодолевая течение, приближались к хазарскому Итилю. Почти четверть воев полегла в сражениях с Шерваном и Хорезмом, из двадцати тысяч отправившихся за добычей осталось около пятнадцати. Но сокровища добыли воистину сказочные, – серебро, золото, дорогую утварь, каменья самоцветные, ткани пёстрые да тонкие, и множество рабов, – крепких мужей и отроков, жён красных.
В этот раз пошли по левому рукаву великой реки, именуемому Ахтубой. Тяжело гружённые лодьи, одна за другой причаливали к торговой пристани в Жёлтом городе. Первым делом русы стали выносить и откладывать добычу и отделять рабов для передачи кагану. Ушлые зеваки и перекупщики были тут как тут, кто просто глазел на сокровища, а кто пытался купить или выменять подешевле что-то из разложенных на пристани товаров, приглянувшегося невольника или невольницу. Суровые воины пока всех отгоняли. Тут же ходили хазарские казначеи, которые должны были увериться, что русы отдают именно половину, а не треть или четверть добычи. Едва только от полонённых были отделены те, что передавались хазарам, как в своём неизменном тёмно-синем кафтане, потея от жары и утирая чело и лысину платом, явился Мойша Киевский.
– Ах ты, акулий сын, – завопил воевода Фарлаф, узрев хитроумного рахдонита, – ты куда подевался, когда с нас потребовали половину добычи?! Ты же рёк о небольшой части, а не о половине, угорь солёный!
– Могучий воевода, – залепетал побледневший торговец, – я же маленький человек, я не решаю долю добычи, я такая же жертва, как и вся наша доблестная киевская дружина. Эти негодные хазары, они совсем обнаглели, ты тысячу раз прав, достойнейший из воинов и храбрейший из храбрых!
– Будто я не вижу, какие хазары тут всё решают и в лапах своих загребущих держат! – зло бросил воевода в сторону итильских казначеев. – Видал вон, хоть одного хазарина средь них сыщи, у-у, клещ торговый!
Воевода ещё некоторое время сердито потрясал кулаками и клял несчастного торговца на словенском и нурманском наречии, не забыв добавить и несколько жидовинских ругательств, но рук в ход всё-таки не пустил, что и нужно было ушлому купцу. Он подступил к Фарлафу с просьбой отдать ему обещанных рабов тут, в Итиле, и хоть это для него убыточно, он боится, что многие могут не доехать до Киева.
– Так хоть часть от убытков верну, – вздыхал, закатывая очи, рахдонит. – Давай и по долгу рассчитаемся, почтенный Фарлаф, у тебя ведь сейчас полно сокровищ! – очи торговца блеснули отражением тех богатств, которые выгружались из обильных чрев русских лодий.
– Не до тебя, Мойша, сейчас, – отмахнулся от назойливого купца нурман.
Однако Мойша не отставал и, то со страхом, то с подобострастием, то с жалобным бормотанием ходил буквально по пятам, упрашивая воеводу отдать хотя бы обещанных рабов.
Когда расчёты с казначеями кагана были, в основном, закончены, воевода вздохнул свободнее, да и солнце стало клониться к вечеру, жара спала.
– Ладно, Мойша, – наконец сдался Фарлаф, – будут тебе полонники, вон из тех, – он указал на сбившихся в тени торговых навесов невольников, – они моей дружины добыча, из них выбрать можешь, остальные новгородцев и князя.
Лик Мойши тут же переменился. Теперь он придирчиво оглядывал пленников, выискивая в каждом недостатки и изъяны, что-то ворчал об их худобе и нетоварном виде, подсчитывал вслух, на сколько он уменьшит долг воеводы, и ещё что-то по пересчёту дирхемов в гривны и куны, но Фарлаф его толком не слушал – сейчас было не до подсчётов, кто кому и сколько должен. Рахдонит же нудно и умело торговался, громко жалуясь при этом, что зря влез в это дело по своей доброте, а теперь вряд ли вернёт даже то, что потрачено, ибо рабы совсем никудышные и ничего не стоят.
– Мойша, – вскричал, уже теряя терпение, воевода, – так зачем тогда они тебе, убытки эти, если, как ты сейчас мне напеваешь, продашь их в ущерб себе?! Оставь и пусть плывут дальше! – громовым гласом рыкнул киевский военачальник. От этого рыка голова торговца тут же ушла в плечи, а очи прижмурились, будто ожидали удара по темени тяжёлой боевой рукавицы Фарлафа. Однако, узрев, что рабов для кагана уже погрузили, Мойша вдруг засуетился, торопливо свернул торг и увёл своих полонников под охраной хазарских воинов.
– Фу, нежить, отцепился, наконец, – облегчённо выдохнул воевода, отирая чело, – пристал, что твоя пиявка.
– А чего это твой мучитель так споро убрался? – озабочено глядя вослед уходящему купцу, вопросил сотник Гроза.
– Да мне всё равно, может, уже выгодных покупателей нашёл, а может темноты скорой боится, кто ж его жидовинскую мать знает! – в сердцах сплюнул воевода и поспешил доложить князю, что ровно половина всей добычи подсчитана и вывезена с кораблей. Русы также помогли хазарам погрузить всё причитающееся кагану на специально пригнанные широкобокие грузовые лодьи. Казначеи оживились, видно, были весьма довольны, что смогли закончить дело до наступления темноты.
Русы принялись укладывать свой груз по местам и по ходу дела менять нужное количество добычи у набежавших, приехавших и приплывших со всего Итиля купцов. Все торопились, ибо быстрые сумерки уже опускались на Жёлтый город.
Хазарские торговые лодьи, доверху нагруженные богатой добычей, в сопровождении охраны, каганских казначеев и одной лодьи русов с воеводой Фарлафом и десятком его гребцов-охоронцев, стали вытягиваться по реке.
Лодьи пошли в обход острова Кагана, чтобы пристать к крепости, защищавшей дворцы бека и кагана со стороны десного берега, где располагался Ханский город, что соединялся с островом наплавным мостом. У этого моста и причалила лодья Фарлафа. Тьма, как обычно бывает на полудне, наступила сразу, как будто на град накинули чёрный полог, душный и пыльный, как гургенский ковёр.
Ждать пришлось долго.
– Воевода, а может нам уже возвращаться, добыча доставлена в целости-сохранности, чего ещё? – Неуверенно молвил один из охоронцев.
– Нельзя, нужно слово получить самого Кагана, что доля добычи им принята, и хазары пропускают нас домой, – ответил Фарлаф, которому тоже порядком надоело долгое сидение в лодке. Наконец показался тот самый важный хазарский не то советник, не то один из казначеев, сопровождавших добро.
– Идёт, гусь осенний, гляди-ка, как осторожно чрево своё упитанное по мосткам-то несёт! – облегчённо выдохнул нетерпеливый охоронец. Одетый в светлый, хорошо различимый даже в сгустившейся темноте халат и такую же светлую каракулевую шапку, каганский посланник, в самом деле, походил на откормленного гуся, вразвалочку шагавшего по настилу наплавного моста в окружении добре вооружённых охранников.
– Великий Каган сейчас отдыхает, и никто не может тревожить его божественный сон, – важно изрёк «Гусь».
Сразу несколько голосов в лодье воеводы стали негромко ругаться.
– А когда же мы получим ответ от Кагана? – сурово сдвинул брови Фарлаф.
– Как только закончится выгрузка и Божественный соизволит проснуться, так и получите его ответ, так что оставайтесь на месте и ждите, – деловито распорядился Гусь и пошлёпал своим величавым шагом в сторону острова. Теперь уже недовольно заворчали все воины, но что оставалось делать, – и воевода, установив очерёдность стражи, велел остальным спать, тем более, что за прошедший день все крепко устали.
Ближе к утру Осенний Гусь снова пришлёпал по настилу наплавного моста.
– Божественный Каган принимает плату за проход и позволяет кагану урусов Ингару пройти со своими воинами домой через столицу хазар, – торжественно изрёк посланник.
– Я воевода киевский от лица князя Игоря благодарю Кагана за выполнение нашего договора, – молвил облегчённо Фарлаф, а воины уже взялись за вёсла, чтобы оттолкнуться от мостков.
– Только Божественный Каган передаёт тебе, Киевский воевода, – вдруг вкрадчиво продолжил свою речь хазарин, – что исмаилиты хорезмийцы, что несут охранную службу у Кагана, вознамерились, вопреки его воле, отомстить урусам за грабёж и убийства их земляков и единоверцев. Каган выполняет своё обещание, но ничего с непокорными лариссиями сделать не может. Зато он, как истинный друг кагана Ингара, предупреждает его о возникшей опасности…
– Вёсла! – не проговорил, а прорычал воевода. – Гребите скорее!
Воины борзо, что есть силы, вспороли тихую предутреннюю воду могучей реки.
– Будь прокляты, эти подлые хазары вместе со своими верховодами, будь проклят сей град, пусть он обратится в прах и пусть более никто и никогда не найдёт даже следов сего подлого змеиного логова! – Изрыгал проклятия воевода. – Живее гребите, братья, живее! – не то приказывал, не то молил старый воевода, уже понимая, что попал в хитроумно расставленную ловушку.
«Боюсь, что ни я, ни Бек, ни сам Божественный Каган ничего не сможем поделать с этим безумным мусульманским гневом. Вам лучше поскорее уйти», – всё звучали в голове взбешённого воеводы слова «гусиного» посланника.
– Степной шакал! – ярился Фарлаф. – Речёт, что ничего не может поделать, кроме как предупредить о готовящемся нападении, проклятый! Вначале получил оговорённую долю, а теперь хочет натравить своих лариссиев, можно подумать, они шаг без его приказа могут сделать! Мерзкие вероломные степные шакалы! – Воевода и его воины торопились изо всех сил, чтобы успеть предупредить своих о готовящемся нападении. Но когда небольшая лодья вышла из-за угла залива, они поняли, что опоздали, – на берегу, освещаемом первыми лучами солнца, кипел жестокий бой.