Новый стременной был немногословен и даже, кажется, старался всячески избегать княгиню. Свен отказался поселиться в небольшой светёлке, где до того жил Зимород, пообещав князю, что ежедневно с рассветом он непременно будет уже в тереме. Слово своё он держал, и чаще всего уезжал вместе с князем ещё до того, как Ольга просыпалась на своём одиноком постылом ложе.
– Никому я не нужна, все меня избегают – и муж мой, и даже сей совсем юный стременной Свенгельд! – тяжко вздыхая, с обидой думала Ольга, слушая песни и сплетни сенных девиц да ворчанье сварливой ключницы.
Однажды по осени, когда несколько дней и ночей по стенам и крышам терема тоскливо барабанил холодный дождь, она повелела топить баню. Мылась долго, наслаждаясь теплом и банным духом. Сенные девки заботливо умащивали заморскими душистыми маслами её уже не такое молодое, как прежде, но ещё полное силы и желания крепкое сорокалетнее тело. А Ольга с ещё большей тоской думала, что никому её тело, умащенное ли, не умащенное, ныне более не потребно. Игорь, она это понимала, и даже почти знала наверняка, находит утеху у более молодых жён. «А я будто в незримой темнице должна пропадать без мужской ласки. За что же мне участь то такая, будь она неладна! Я-то ведь живая, не заживо замурованная!» – мыслила княгиня, и не различимые в сумраке и банном пару слёзы скатывались по её белым ланитам.
Когда распаренная до истомы Ольга уже облачалась в предбаннике с помощью всё тех же говорливых прислужниц, вбежала ещё одна и сообщила, что князь вернулся из дальней поездки, и что мокрые они все до последней нитки, будто из озера их только что вытянули, а продрогшие так, что слова вымолвить не могут. Одёжку князь повелел им со стременным сухую дать.
– Скажи князю, Миланка, что баня как раз истоплена, пусть сюда со своим стременным идёт, а уж сухую одежду потом наденут, а то грязь да жижу болотную по всему терему за собой потянут! – проворчала княгиня.
– Может, кого из девчат своих оставишь, чтобы и нас попарили? – с трудом разжимая застывшие уста, попробовал пошутить Игорь, когда они с Ольгой столкнулись при выходе из предбанника. Сенные девицы захихикали, стреляя очами на молодого стременного, уставшего и замёрзшего.
– Да уж обойдётесь сегодня без девчат, – недовольно молвила княгиня, уходя со своими помощницами.
– Не жалуют нас с тобою, братец Свен, теремные жёны, – князь принялся с трудом стягивать с себя промокшую грязную одёжину. – Может, из-за меня, старого, а у тебя, поди, отбоя от девчат нету, молодой да ладный, и на службе доброй, а?
– Да ну их, – стушевался отрок, – от жён только хлопоты одни, – пробормотал он.
– Не скажи, брат, жёны нам богами даны, и мы их, как дар свыше, почитать и любить обязаны. Ты, к примеру, ведаешь, что жене отказывать нельзя, особенно когда в ней желание горит, что огонь в кострище купальском? – ухмыльнулся князь, устремив потеплевший взор в некую неведомую точку впереди. Ты вон дядьку Тивера послушай, он в таких делах многое ведает.
– Так, а коли жена мужняя… тогда как? – Вымолвил с трудом стременной, не глядя на князя.
– Значит, муж её счастливой не может сделать, в том его вина, – ответил князь и поторопил: – Давай, веник вон берёзовый в углу бери, пошли париться!
– Вот, мать-княгиня, одежда сухая для князя и стременного, прикажешь отнести? – проворно юркнув куда-то и тут же, словно шустрая мышка, явилась перед княгиней Миланья.
– Оставь, я сама отнесу, – ответила Ольга.
Выждав время, она отправилась в мовницу. А когда вошла в предбанник, то узрела Игоря и Свена спящими на широких берёзовых лавах. На столе стояло блюдо с остатками хлеба и мяса и две пустых кринки. В трёхсвечном хоросе догорали свечи. Жаркая мовь после нескольких дней скитаний под осенним дождём, плотная еда да густой медовый квас усыпили мужей накрепко. Игорь храпел, повернувшись на бок, а Свен спал тихо, свободно раскинувшись на лаве и заложив руки за голову. Мягкое древесное полотнище, прикрывавшее молодого стременного, уже высохло и сползло с груди и покрытого мягкими рыжими волосками бедра. Волнение заколотилось в груди княгини, так что она была вынуждена затаить дыхание. Некоторое время Ольга стояла подле, и перед очами мелькали цветные круги, а в виски стучали невидимые молоточки. Наконец, она услышала приглушённый скрип дверных петель. Торопливо прикрыв стременного, она оглянулась и узрела теремного охоронца, который держал в руках кринку с питьём и новое блюдо с едой. Приложив перст к горячим устам, княгиня показала жестом, чтобы охоронец уходил, и почти сразу вышла за ним.
– Вот, возьми сей вид первого яруса и отвези зодчему, что строит терем каменный для княгини, – повелел князь, положив на стол свиток. – А то коли начнут возводить, да вдруг не так, как Ольга желание высказывала, то она всем жизни не даст.
– А когда отвезу, мне в Ратный стан или… – начал Свен.
– Нет, домой езжай. Или на гуляние купальское, в общем, на святки вольный ты, как птица в небе, – молвил князь. А чуткий отрок понял, что князь Ингард исполнен сейчас предвкушением встречи, которая должна у него случиться в сии святочные дни. О тех встречах как-то нечаянно услышал стременной из тихого разговора самых верных князю охоронцев Борича и Тивера, но его самого князь ни разу с собой в заветное место не брал, и вот опять отправляет с очей подальше.
Несколько огорчённый таким недоверием князя, Свен ехал верхом на своём небольшом, но выносливом гнедом коньке Хатабе и глядел, как люд киевский готовится к купальским святкам, а сам старался догадаться, куда же собрался князь. Ведь когда ты знаешь многое о тех, кому служишь, эти знания всегда можно использовать в трудную минуту, как запас в суме. Вот уже и град позади, дорога лесом пошла и скоро выведет к реке, где в тихом укромном месте начали строить загородные хоромы княгини. Закончены пока только подвальные хозяйственные своды, и кое-где каменные стены достигли окон. Вокруг лес, небольшая река, вынырнув из него, тихо разлилась среди склонившихся к воде длиннокосых ив. Где-то там дальше река упиралась в новую деревянную плотину с мельницей. Заходящее светило удлинило тени дерев почти до середины реки. Пока не стемнело, надобно найти этого седобородого сухощавого зодчего с непременным аршином за голенищем вечно измазанных в известь и каменную крошку сапог. Однако делом это оказалось непростым, – не только зодчего, но и подчинённых ему строителей, обитавших во временном длинном строении, Свен не обнаружил. Потрепав по холке Хатаба, и привязав его тут же у входа в обиталище строителей, он пошёл вдоль каменных оснований терема.
«Видать, все уже на праздник подались, может, в деревянном домике, срубленном специально для часто приезжающей сюда княгини Ольги, кто-то есть? – Он уже повернул к домику, когда услышал тихий плеск на берегу у небольших мостков, где была привязана лодка. – Кажется, поёт кто негромко, – отметил стременной, приближаясь к воде. На лодчонке лежала одежда, а из воды виднелась голова плывущей жены. – Да никак, это сама княгиня Ольга».
– Мать-княгиня, – подал голос стременной, выходя к мостку из-под склонившихся ив, – а где же твои охоронцы?
– Кто там? – встревожено воскликнула Ольга, но увидев знакомую стать Свена, тут же успокоилась. – Всех на праздник отпустила, и охоронцев, и девиц своих, пусть гуляют, одной побыть захотелось, надоели все.
– Непорядок это, князь гневаться будет, как узнает, – проговорил негромко отрок, но Ольга уже довольно близко подплыла к мостку и услышала его слова.
– Тут мой терем строится, и я решаю, кого отпускать, а кого нет. А ты отчего не на святках?
– Так я вот пергамент для зодчего привёз, а его нет на месте, – развёл руками Свен, держа в деснице свиток.
– Ты мне лепше полотенце подай, выходить буду, наплавалась сегодня, – повелела княгиня. И чуткий Свен отметил, как изменился её голос, какими медленными, плавными стали движения, как у кошки во время охоты. Сердце отчего-то начало колотиться, он сглотнул появившуюся вдруг слюну и оглянулся: по-прежнему никого, только он и княгиня. Стременной взял мягкий рушник с цветистой вышивкой и сделал ещё пару шагов к княгине, которая уже показалась из воды по грудь и, отворачиваясь, подал ей полотнище.
– Чего отворотился-то, или страшная я такая, ведь по вашему варяжско-нурманскому обычаю, в мовнице мужи и жёны вместе моются? – насмешливо молвила княгиня голосом, вдруг ставшим мягким, как поданое ей отроком полотенце. Юный гридень ещё раз сглотнул слюну и ответил охрипшим вдруг голосом, стараясь совладать с нахлынувшим волнением.
– Так я ж тут, в Киеве родился, к киевским порядкам и привык.
Ольга приблизилась к берегу. Вечерняя чуть коричневатая вода прикрывала её чресла и лоно, смутно угадывающиеся под поверхностью.
– Ладно, пошутила я, – молвила томно и, несколько загадочно улыбаясь, княгиня. – Ступай в дом, отнеси туда пергамент, я сейчас приду и погляжу.
– Добре, – непослушным языком произнёс стременной. Он поворотился и медленно пошёл к срубу, а перед очами всё стояла плотная стать Ольги, с которой стекали капли чистой речной воды, подсвеченные, будто драгоценные камни, закатным солнцем.
Едва стременной скрылся за дверью, Ольга вышла из воды, вытерлась и надела платье. Полотенце, пояс с подвесками и украшения остались лежать на мостках, а княгиня, поправляя волосы под головным убором, направилась к своему домику.
Не успела она взяться за ручку двери, как услышала пронзительный тонкий вопль:
– Мать княгиня! Мать княгиня!
– И откуда тебя нелёгкая принесла, Миланка, – в сердцах пробормотала Ольга и повернулась к бегущей по склону прислужнице, как всегда суетной и сверх меры подвижной. – Чего раскричалась, оглашенная? – сердито спросила она. – Я же тебя со всеми отпустила на святки.
– То-то и оно, что всех. Мы пошли на гулянье, а там оказался начальник княжеской охороны Огнеяр. Он как узрел там твоих охоронцев, да как осерчал, и немедля их обратно отправил. Так и я тоже сюда