вала возможность легко одолевать любую дорогу, не тяготясь её однообразием. Теперь они шли вдоль невысокого хребта, за которым где-то струится неугомонная Тыша-река. Протекая среди гор, она имеет быстрое течение и чистую прозрачную воду; на равнине же её течение замедляется, вода мутнеет, превращая прибрежные места в обширные болота, за что река и получила название «Тыша» – тихая.
Ещё немного и отряд вступит в земли белых хорват.
Послышались возбуждённые голоса и дробный конский топот. Пелена задумчивости исчезла с лика седовласого, уступив место внимательной сосредоточенности.
– Княже, там воины, их вдвое больше нашего, а может и втрое! – выпалил молодой дозорный, сухощавый и подвижный.
– Угры? – посуровел князь, но ни одним движением лика не выдал беспокойства.
– Нет, княже, но и не белые хорваты, хотя вроде по-словенски рекут. Стислав им навстречу поехал с двумя дозорными, а меня упредить послал, – доложил воин.
– К бою! – негромко, но властно молвил седовласый, и сотники тут же подали условные знаки насторожившимся десятникам. Те живо выстроили свои десятки, воины изготовились к возможной схватке, извлекши мечи из ножен и переведя луки и колчаны в боевое положение.
Чужой нестройный отряд появился из чрева утонувшей в зелени низины. Воины были одеты разномастно и вооружены не так, как моравчане, – большая часть имела топоры, кистени, чеканы и булавы с ременной петлёй из толстой кожи. Старший дозора моравчан Стислав и два его воина ехали рядом с широкоплечим незнакомцем, явно главой неизвестного отряда. Волчья накидка на его могучих раменах была посечена в нескольких местах, рука выше запястья перевязана холстиной с проступившим на ней рудым пятном. Следы недавней схватки имелись и у других воинов, выглядевших злыми и хмурыми. Широкоплечий что-то отрывисто толковал Стиславу, а тот кивал, иногда вставляя несколько слов. Оба отряда замерли друг против друга на расстоянии не более полусотни шагов, разглядывая случайных встречных. Затем широкоплечий подал команду, и его люди потянулись влево по пологому хребту. Проводив очами чужаков, Стислав с воинами подъехал к князю.
– Это уличи, княже. Рекут, что три дня тому схватились с дружинниками киевского воеводы Свенельда и после тяжкой рубки ушли только малой частью. Сей воевода осаждает их стольный град уже два лета, требует Киеву подчиниться и дань платить, – доложил старший дозора.
– Воеводы Свенельда? – вскинул бровь седовласый.
– Точно, княже, имя это уличи не раз недобрым словом поминали, пока мы вместе ехали! – уверенно ответствовал Стислав.
Брови князя нахмурились, в очах отразилось внутреннее напряжение мысли.
– Поторопимся, братья! – молвил он, пришпоривая коня.
Князь Игорь вернулся в терем поздно, день выдался хлопотный, даже суетной, – то суд рядить пришлось, то в Ратном стане с воеводами и темниками решали, сколько да каких дружин может понадобиться для похода, о котором пока никто, кроме ближников, знать не должен. Долго и горячо спорили, утрясая вопросы. Потом с главным казначеем не менее трудный разговор был. Он, знамо дело, на то и казначей, чтобы княжескую скарбницу в целости держать, да какой же поход без растрат.
– Фу, лепше в седле день пробыть, чем всякие такие дела решать! – облегчённо вздохнул князь у крыльца, передавая стременному поводья.
– Княгиня вернулась после полудня, – доложил теремной охоронец.
«Ага, тоскливо одной в загородном тереме, особенно, когда молодой воевода Свен в походе», – с некоторой издёвкой подумал про себя князь.
С годами их свары с Ольгой сами собой притихли, то ли сойдя на нет, то ли затаившись до времени. Но вовсе не оттого, что теперь вся любовь Игоря доставалась жене, напротив, он ещё меньше стал бывать в тереме. Жара сменялась стужей, а потом опять зима менялась с летом местами, всё глубже втягивая князя в текучку повседневных дел и забот. Годы пролетали, что твои перелётные птицы, вроде бы только что из-за виднокрая появилась дружная стая и прозвучал первый крик вожака, а уже глядь – и последняя уставшая птаха замыкает общий строй с другой стороны небесной закраины. Ушёл, как птаха в Ирий, его верный стременной Зимород, перед которым он всегда где-то глубоко в душе ощущал свою вину. Его место занял юный Свен. А вот уже и не стременной он, а бравый да удачливый сотник, потом тысяцкий. И вот недавно попросил княжеского соизволения приструнить непокорных уличей и заставить их дань Киеву платить. Игорь поразмыслил и поручил ему сие нелёгкое дело, ведь уличи своенравны, что конь необъезженный. Сумеет ли Свен его оседлать, как раз дело и покажет. А коли получится, то станет Свенгельд воеводой всей Киевской дружины, а не только Варяжской. Да, летит время, с каждым разом замечаешь, что седина всё больше отбеливает власы, а на челе прибавляются морщины, и хоть не жена он, чтобы лишней морщине печалиться, но всё же…..
Игорь уже не так ревностно относился к своей княгине, а боле предпочитал отдыхать душой и телом, когда того требовала плоть, с жёнами помоложе. Ему казалось, что после такого «отдыха» он и сам словно скидывал лета.
Оттого и просьбу жены выстроить для неё в лесу под Киевом хоромину загородную, уважил. Терем ей каменный поставил, как строят на Заходе и в Византии, гридней и охоронцев дал, сколько требуется. Пусть живёт своей жизнью и командует своей челядью, как ей нравится. Сейчас, вспоминая ту давнюю свару со Старшим из-за Ольги, он только ухмылялся своей былой горячности. «Радоваться надо было, что у неё своё утешение есть, а у меня своё, а не разума от этого лишаться, – запоздало корил себя Игорь. – Одно добре, как рекут волхвы, коли человек в прошлом своём прошибки видит, значит, он мудреет. Выходит, что я не из ума по старости выживаю, а мудрею!» – с внутренней усмешкой успокоил себя князь.
Однако возникшие нынче воспоминания, были видимо не случайны, потому что утром теремной охоронец доложил:
– Князь Моравский с отрядом прошёл наши кордоны на заходе и приближается к Киеву!
– Приехал-таки! – обрадовался Игорь. – Одеваться и коня! – кратко велел он.
Вскоре он с ближниками выехал из терема навстречу, тем выражая уважение гостю. Едва княжеская процессия миновала Чешские ворота и оказалась за пределами града, отдалившись от них не более чем на полёт стрелы, как впереди заклубилась пыль на старом купеческом шляху, упреждая о приближении моравчан.
Игорь, облачённый в искусно расшитую шёлковую рубаху, сидел на вороном койсожском жеребце, привычно придерживая его иссиня-чёрные бока крепкими ногами всадника в полосатых штанах, заправленных в сапоги жёлтой кожи с серебряными шпорами. На плечах белая епанча, застёгнутая золотой фибулой на левом плече. Непременный меч и привычный скрамасакс в ножнах на широком поясе, с которыми князь ещё с юности так сроднился, что и не замечал их, довершали его одеяние. Почти совсем седой осередец – прядь волос, оставленная по воинской традиции рода рарожичей на макушке бритой головы, свисал на левый висок. Он вглядывался в подъезжающих всадников, потом тронул своего вороного навстречу седовласому гостю в дорогом запылённом одеянии.
– Вот, ты каков теперь, Олег, князь Моравский, – молвил Игорь, оценивающе оглядывая бывшего воеводу. – Поседел, совсем белый стал, похож теперь на отца.
– Так и ты не помолодел, тоже почти весь сивый, а я же на десять лет старше тебя.
– Хоть и неширок ты статью, как дядька Ольг, да крепость тела по-прежнему хранишь, стариком тебя не назовёшь! – искренне молвил Игорь. – Ну, будь здрав, рад тебя видеть!
Они пожали друг другу руки и слегка приобнялись, не слезая с коней.
К терему ехали вместе, стремя в стремя.
– Как там, в Моравии, всё ли ладно? – спросил Игорь.
– Всяко бывает, пока справляемся, да одному Богу известно, что завтра будет, – отвечал Олег, осматриваясь вокруг. – Чешский князь Болеслав решительно за объединение земель бывшей Великой Моравии взялся, с Польшей, Словакией дружбу ведёт, так что и мы приглядываемся, чтоб под его руку стать, в одиночку не выжить, верно, Стислав? – обернулся он к едущему по левую руку первому помощнику и советнику. Беловолосый моравчанин одобрительно кивнул.
– Когда до меня вместе с вашими купцами дошла весть, что ты князем Моравским стал, я как-то даже порадовался, – признался Игорь. – Годы наши теперь на склоне, горячность молодости позади, утекла с летами да верными побратимами, – с тихой печалью в голосе молвил киевский князь. И Олег понял, что Младший впервые винится перед ним.
– Ты прав, брат, – молвил Олег с некоторым душевным волнением, – добрых друзей по перстам одной руки пересчитать можно, оттого ценить их надо пуще злата.
– Узнаёшь град? – спросил Игорь, перехватив взволнованный взгляд Старшего. – Пожар был у нас, так многие дома да улицы по-новому поставлены.
– Слишком много времени прошло, – устало покачал головой князь Моравский.
– Ничего, омоешься с дороги, вспомнишь. Как у нас на полуночи говорится: «и дальняя дорога не в тягость, коль банька в радость», небось, соскучился в своей Европе по нашей настоящей мовнице! – похлопал по плечу Старшего киевский князь, когда они уже въехали на теремной двор. – Мои гридни проводят вас. Потом, само собой, мы с Ольгой тебя за столом ждём!
Олег после мовницы с раскалёнными камнями да берёзовыми и дубовыми вениками, вгоняющими в разомлевшее тело горячий душистый пар, и в самом деле почувствовал себя более отдохнувшим, чем если бы проспал целые сутки. Несколько раз ловкий банщик умащивал его тело то мёдом, то солью, то горчицей, а потом, подождав немного, смывал горячей водой, окатывая после холодной колодезной. Отяжелевшее, утомлённое и запылённое после дальней дороги тело с каждым новым подходом становилось не только чище, но и как будто легче. Вместе с различной натиркой уходила усталость, да что усталость, кажется, волшебная вода северной мовницы смывала сами прожитые лета! Стократ прав Младший, нет такого божественного чуда в Европе, где и мыться-то считают зазорным. В Чехии-Моравии, конечно, есть мовницы, однако, надо признать, с приходом на моравские земли папского протектората они не столь распространены и почитаемы, как тут, на Руси.