Теория подлога нашла отклик у французских ученых, хотя и не получила развития, а уже в первые послевоенные годы встретила жесткий отпор и в русской эмигрантской, и в советской науке. Первое время оппоненты не уходили от политических упреков — свежа была память о Второй мировой войне, и разгоралась война холодная. Профессор Колумбийского университета, филолог-эмигрант Р. О. Якобсон подробно разобрал лингвистическую и литературную составляющие «Слова». Исходя из языка поэмы, он обосновал точку зрения на нее как на памятник домонгольской эпохи, сохраненный списком XV или XVI столетия. Якобсон и поддержавшие его американские коллеги сформулировали ключевой аргумент в пользу подлинности «Слова»: предполагаемому фальсификатору XVIII века следовало обладать современными по знаниями в области языка, фольклора и древнерусской словесности{7}. Выступление Якобсона в защиту «Слова» вызвало обвинения его в «коммунизме», и он был вынужден в 1949 году покинуть университет.
Ю. М. Лотман в специальной работе показал невероятность помещения «Слова» в литературный контекст XVIII века. Многие присутствующие в поэме образы и темы вошли в обиход несколько позже, уже под ее влиянием. В литературе XVIII столетия «Слово» явиться не могло — даже в начале XIX столетия оно оставалось явлением совершенно чуждым и изолированным{8}.
Большое значение для исследования «Слова» имело открытие и изучение новых памятников древнерусской литературы и особенно новгородских берестяных грамот, чрезвычайно расширивших представления о живой древнерусской речи. Они дали сторонникам «Слова» в России и за рубежом дополнительную лингвистическую аргументацию. Мнение филологов о «Слове» с этого времени более или менее солидарно. А. Мазон до Дж. Феннела оставался единственным крупным специалистом среди сторонников теории подлога.
Когда на Западе дискуссия о «Слове» на время прекратилась — или в связи с потеплением международной обстановки из нее ушло идейное ожесточение, — в СССР с критикой «Слова» выступил видный историк-источниковед А. А. Зимин, крупный специалист по истории XIV—XVI веков. Размышляя вслед за Мазоном над соотношением «Слова» и «Задонщины», а также версий «Задонщины» между собой, он пришел к выводу, что первое создано на основе второй в XVIII столетии, среди других его источников были Ипатьевская летопись и «История Российская» В. Н. Татищева, а также народная поэзия. Автором же слова был Иоиль (Быковский); А. И. Мусин-Пушкин внес свой вклад в работу над текстом, в частности — цитату из выходной записи псковского «Апостола». Свои выводы Зимин подкрепил, как ему представлялось, текстологическим анализом, но не смог квалифицированно опровергнуть уже достаточно развитую со времен книги Мазона лингвистическую аргументацию в пользу подлинности памятника. Создание поэмы, по мнению Зимина, было связано с историческими событиями 1760—1780-х годов, в частности с Русско-турецкими войнами в Северном Причерноморье{9}.
Дискуссия по первому варианту книги Зимина о «Слове» прошла в отделении истории Академии наук СССР в 1964 году. Выступления многих его коллег-оппонентов (а оппонентами выступили практически все ведущие историки и филологи) были выдержаны в научном ключе, но общие обстоятельства и последствия дискуссии придали ей характер «проработки». Работа Зимина не была опубликована до начала XXI века. Впрочем, отдельные ее части он затем издавал в виде статей и его точка зрения на «Слово» получила широкую известность. Зимин продолжал работать в Московском государственном историко-архивном институте, где под его руководством сложилась крупная научная школа, но большая часть подготовленных им монографий вышла лишь посмертно (как было сказано, двумя десятилетиями ранее в США спор о «Слове» стоил Якобсону кафедры, но с публикацией своих трудов он проблем не испытывал).
Выступление А. А. Зимина придало актуальность новым исследованиям «Слова» в советской и мировой науке. Среди специалистов, приводивших доказательства в пользу средневековой принадлежности памятника, были крупнейшие исследователи древнерусской истории и литературы В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев, Б. А. Рыбаков, О. В. Творогов.
Г. Н. Моисеева рассмотрела историю псковского «Апостола» 1307 года и установила, что А. И. Мусин-Пушкин не имел возможности ознакомиться с текстом «Апостола» в начале 1790-х годов, как утверждал Зимин. Вместе с тем в теории последнего этот вывод имел важное значение, поскольку позволял объяснить уникальную параллель «Слова» с записью Домида{10}.
Советские лингвисты также внесли лепту в поддержку подлинности «Слова». В течение 1940— 1970-х годов особое внимание уделялось тюркским элементам в поэме. Обобщающее исследование на эту тему принадлежит Н. А. Баскакову, пришедшему к выводу, что «Слово» — памятник домонгольской эпохи{11}.
Исследованием соотношения «Задонщины» и «Слова», а также текстуальной историей самой «Задонщины» занимались в 1960-х годах Р. О. Якобсон совместно с американским ученым Д. Уортом{12}, а также многие советские ученые. Итогом работы последних стали несколько коллективных исследований и статей{13}с выводами: соотношение редакций «Задонщины» не свидетельствует против «Слова»; кирилло-белозерский список «Задонщины» не содержит древнейшую редакцию (противоположное утверждение лежало в основе гипотез Мазона и Зимина); зависимость от «Слова» ощутима во всех версиях «Задонщины», ее вторичность не подлежит сомнению.
Немалый вклад в раскрытие «темных мест» «Слова» внесли исследования в области древнеславянской культуры и мифологии. Виднейшие специалисты в этой области В. В. Иванов и В. Н. Топоров использовали «Слово» как источник для реконструкции славянских мировоззренческих представлений и мифов, демонстрируя его согласие с другими данными, в том числе лингвистическими{14}.
Выступление А. А. Зимина способствовало также оживлению дискуссии и изучения «Слова» за рубежом. В поддержку Зимина выступили английский филолог Дж. Феннел и его итальянский коллега А. Данти. Первый, в частности, попытался доказать, что название реки «Каяла» в «Задонщине» — ошибочное написание «Калки», однако не сумел убедительно объяснить странного совпадения этой описки с Ипатьевской летописью. С другой стороны, подлинность «Слова», помимо Якобсона и Уорта, признавали и другие западные историки и филологи, в том числе итальянский лингвист Р. Пиккио{15}.
В целом к концу XX века в мировой науке более или менее утвердилась точка зрения на «Слово» как на памятник Средневековья. Правда, попытки выдвинуть новые доказательства подлога время от времени повторялись. Так, в 1970-х годах австрийские исследователи К. Трост и М. Хендлер тщились обосновать принадлежность «Слова» перу Н. М. Карамзина, однако их позиция не нашла широкой поддержки даже в среде скептиков, поскольку противоречила всему, что известно о Карамзине и его тщательном, временами гиперкритичном отношении к историческим источникам.
В 2003 году в дискуссию включился американский историк Э. Кинан, прославившийся попыткой оспорить авторство и датировку переписки Ивана Грозного с князем Курбским. Г. Н. Моисеевой был установлен факт знакомства с рукописью «Слова» видного деятеля чешского романтизма и национального возрождения Й. Добровского, учителя В. Ганки и одного из первых апологетов «Краледворской рукописи». Всё это позволило Кинану выдвинуть гипотезу об авторстве Добровского, тем более что уже Сенковский и Мазон заподозрили наличие в языке «Слова» западнославянских черт. Гипотеза Кинана — самое последнее достижение скептиков — ставит «Слово» в контекст национально-романтических движений в славянском мире{16}. Его работа практически сразу собрала критические рецензии.
Выход книги Кинана и посмертная публикация итоговой версии работы А. А. Зимина подвигли сторонников подлинности поэмы на подтверждение и обновление своей аргументации. В этом смысле этапной и итоговой, отвечающей современному уровню науки, является фундаментальная монография крупнейшего отечественного языковеда А. А. Зализняка{17}. В ней показана полная органичность «Слова» с точки зрения средневекового языка—в объеме, недоступном для любой реконструкции XVII или XVIII века; продемонстрировано наслоение на первоначальную основу диалектных черт, связанных с Северо-Западной Русью (вспомним псковский «Апостол»); выявлен языковой и сюжетный параллелизм «Слова» с летописными источниками, а не с татищевской «Историей Российской». Наконец, Зализняк убедительно опроверг предположение Кинана об авторстве Добровского — грамматика и орфография «Слова» противоречат лингвистическим теориям чешского ученого.
Подводя итог спору о подлинности «Слова», можно суммировать аргументы в его защиту.
1. Язык «Слова» — язык средневековой Руси. Среди специалистов, занимающихся изучением древнерусского языка на основе всех имеющихся источников (литературы, надписей, берестяных грамот), нет противников подлинности «Слова».
2. «Слово» являлось частью богатой письменной и устной традиции домонгольского времени. Оно перекликается не только с памятниками фольклора и литературы позднейших веков. Известно «Слово о князьях» XII столетия, содержащее идейно пересекающееся с укорами «Слова» осуждение княжеских распрей. Известно «Слово о погибели земли Русской» XIII века, которое не только имеет стилистические и сюжетные пересечения со «Словом о полку Игореве», но и выполнено в том же жанре поэтической элегии. После публикации этих памятников стало неуместно говорить об идейном и жанровом одиночестве «Слова о полку Игореве» в литературе XII—XIII столетий. Типологически, в том числе по богатству метафорами, языческой символике, эти памятники схожи