Игра без правил — страница 2 из 3

Метастазы

Глава 1

Ночью Иван видел странный сон: будто он волк, — поросший густой, чуть бурой зимней шерстью, с рыжеватыми подпалинами на брюхе и в пахах, — идет по голому, выстуженному ветрами лесу, и тянет его неудержимо к теплу человеческого жилья, сытным запахам съестного, хлевов, овчарен. Где-то в дальнем уголке его памяти спряталось воспоминание о человечьем жилье, и он, повинуясь ему, идет, опустив к тропе лобастую голову и чутко ловя влажным носом запахи, настороженно поднимая уши при каждом подозрительном шорохе.

И вот перед ним поле, широко раскинувшееся за опушкой леса, а на краю его — заброшенное кладбище, состоящее из множества холмиков, припорошенных колючей снежной крупой. Нет там деревянных крестов или табличек, на которых написаны имена, нет оград и засохших букетиков цветов — только плоская, однообразная земля и безвидные в своей страшной простоте холмики могил. А над ними — высокая, ясная, морозная голубизна, с прозрачно белеющими облачками, охватывающая со всех сторон поле, восполняя красотой небес скудость убогой земли.

За полем лежала деревушка, и он, сторожко оглядываясь, потрусил к ней, оставляя ровную цепочку следов и совершенно не испытывая страха, должного быть у волка перед встречей с людьми.

Предчувствие не обмануло — людей в деревне не оказалось. Сиротливо мерзнут заколоченные досками дома, уродливо торчат осколки выбитых стекол да плывет над головой тихий, погребальный звон старого колокола, раскачиваемого ветром на ветхой колоколенке церквушки, осевшей от старости набок. И никакого запаха жилья, хлевов, овчарен — только стылая земля и давнее запустение…

Проснувшись, Иван долго лежал на верхней полке, чувствуя, как покачивает поезд и мерно стучат колеса на стыках. Лицо было мокрым — неужели он плакал во сне?

Впереди ждет чужой, неизвестный город, и каждый, кто бывал в командировках, знает, как грустно и тоскливо ощущаешь себя в незнакомом месте: не знаешь, как будет обстоять дело с жильем, не всегда можешь надеяться на нормальное питание.

Но это в командировке плохо, а если тебе предстоит, оставив по воле начальства родное гнездо, переселиться и работать?..

Спрыгнув вниз, Иван перебросил через плечо полотенце и пошел умываться…

Новый министр, придя в кабинет, который до недавнего времени занимал прежний руководитель ведомства, первым делом приказал выкинуть кресло и сел на простой стул. Через день в холлах и коридорах стояло множество разнообразных кресел, еще недавно мягко обнимавших своими подушками начальственные зады, а теперь безжалостно выброшенных хозяевами, все как один пересевшими на стулья. Бедные, они не знали, что ждет их впереди — отставки, смена должностей, некоторых даже жесткие скамеечки в залах судов. Но самое главное, они не знали, что по шоссейным дорогам, не останавливаясь ни днем ни ночью, торопятся к столице тяжело груженные фуры — огромные грузовики международных перевозок, везущие министру специально заказанный им за рубежом кабинетный гарнитур с новым креслом.

Чехарда со стульями и прочей мебелью на фоне дальнейших событий оказалась просто детской шалостью. Специалистов начали разгонять, направляя на периферию, а для отказывавшихся уехать существовало начальственное слово:

— Положите на стол партбилет и погоны!

Чехарда с кадрами не прекращалась, и вскоре подошел черед Ивана быть вызванным в обшитый темными деревянными панелями кабинет, где категорично приказали выехать в заштатный курортный городок и принять дела начальника городского отдела.

Жена поехать с ним отказалась и после бурного объяснения подала на развод, что дало повод одному из новых высокопоставленных руководителей брезгливо заметить:

— Слишком большую должность дали… Он еще к тому же морально неустойчив.

Мать обещала ждать, надеясь, что ему удастся со временем вернуться. Ведь бывало на ее памяти еще и не такое. Иван простился с друзьями и сел в поезд…

На вокзале его встретил старшина в мятой, грязной шинели, помог донести сумки и чемоданы до машины, уложил их в багажник и, усевшись за руль, сообщил:

— Приказано доставить к начальнику управления, а потом домой поедем.

Это слово — «домой» — заставило неприятно сжаться сердце: дом остался далеко отсюда, и когда придется вновь увидеть его?

— Квартирки еще нет, — негромко вещал старшина, приглядываясь к новому начальству, с которым предстоит работать, — пока в гостинице устроим, а там видно будет. Не в обиду сказано, начальство у нас часто меняется.

— Что так? — глядя на серые дома и громыхающие трамваи, спросил Иван. — Сложно работать? Преступлений много в городе?

— Да какой у нас город, — усмехнулся старшина, — одни санатории, пансионаты и дома отдыха. Переберут, бывает, отдыхающие и подерутся, а так тихо. Тут другое…

— А что?

— Увидите, — уклонился от ответа старшина. — Приехали. Вы идите, а я подожду.

О начальнике управления области Иван слышал — прелюбопытная личность, умудрившаяся пережить всех министров, и самый старый генерал, до сего времени не отправленный в отставку. При желании его можно было бы произвести в герои — вроде бы бескорыстен, на словах за правду, не кивает угодливо начальству и в то же время вполне можно его низвергнуть с высокого места — самонадеян, допускает перехлесты, крутоват и резок без меры, к тому же имеет взыскания. Человек с такой биографией, вернее, подобными анкетными данными, отраженными в личном деле, всегда подобен эквилибристу, балансирующему на своем снаряде. Если «верха» устраивают его недостатки, их всячески стараются затушевать и извлекают на свет достоинства, а если он «не потрафит» — поступят противоположным образом.

Генерал встретил «столичную штучку» хитроватой улыбочкой, прятавшейся в глубоких морщинах, веером разбегавшихся от глаз. Руки не подал, а только кивнул на кресло у стола — дерзкие глаза Ивана ему сразу очень не понравились. Перелистывая страницы личного дела, лежавшего перед ним, начальник областного управления слегка морщился:

— Приехали, стало быть, Иван Николаевич? И сразу в начальники горотдела… А у меня люди таких должностей годами ждут.

— Я к вам не просился, — тихо, но твердо ответил Иван. — И должность, которую я не по своей воле оставил, не в пример выше.

— Начальству виднее, — ехидно усмехнувшись, не стал обострять генерал, — они там решения принимают, а нам работать вместе. Как, будем работать?

— За тем и приехал. Вернее, прислали.

— Ты учти, — сразу перешел на фамильярный тон начальник управления, — у меня тут не Союз, разгуляться негде, и заумные штучки столичного сыщика лучше сразу оставь. Слышишь? Порядок должен быть на земле. Иди. Понадобишься — вызову.

Разговор оставил у Ивана неприятное чувство — как будто он чем провинился и его теперь будут тыкать носом, как шкодливого щенка. Но в чем он провинился? В том, что при старом министре честно исполнял свой долг?

Городок, в котором теперь предстояло жить и работать, оказался чистеньким, светлым, похожим на расписную игрушку: зеленые сосны, чистейший свежий воздух, серо-синее море, неумолчно шумевшее днем и ночью, маленькие сувенирные магазинчики, оживленная толпа курортников — любителей отдыхать в Прибалтике. Устроившись в гостинице, Иван пришел в горотдел и познакомился с личным составом. Люди ему понравились — спокойные, не теряющие достоинства, но несколько медлительные, что ли. Или это кажется потому, что он сам еще не привык к их размеренному бытию?

Преступность в городке и правда оказалась не шибко угрожающей: время от времени воровали вещички в санаториях, по вечерам дрались в ресторанах, приставали к женщинам, потихоньку спекулировали спиртным — обычная жизнь небольшого курортного местечка, где тяжкие телесные повреждения или, спаси бог, убийство — редкие, практически чрезвычайные происшествия.

Потекли однообразные будни — днем хлопоты на службе, вечером он возвращался в опостылевший номер гостиницы и садился к телефону: звонил домой матери, друзьям, знакомым, поскольку весь был еще там, в родном городе, и душа его рвалась назад, к привычному делу, от которого, прикрываясь соображениями высшей целесообразности, его столь грубо и бесцеремонно оторвали.

Начальник управления, казалось, о нем забыл — только изредка, когда собирали на совещание в областном городе, небрежно кивал при встрече и все так же щурился, поглядывая на Ивана, словно говоря: ну как, обкатали сивку крутые горки?

Первая неприятность случилась летом, вернее, в самом начале лета, когда Иван выехал в прилегающий к городку район. Машина тряслась на ухабистой дороге, оставляя за собой длинный шлейф пыли, сквозь зубы матерился водитель, недобрыми словами поминая дорожников и областное руководство, понастроившее себе роскошные дачи на побережье, но совершенно «забывшее» про дороги, — все привычно и обыденно, пока не проскочили мимо поворота, за которым начиналась приличная трасса.

— Погоди, — попросил шофера Иван, — что это за дорога?

— Не стоит сворачивать, — неохотно ответил тот.

— Тогда поехали, поглядим, почему не стоит, — приказал новый начальник горотдела милиции.

Шофер обреченно вздохнул и лихо развернул машину.

Дорога некоторое время петляла через лес, а потом уткнулась в глухие железные ворота. «Заповедник» — гласила облезлая жестяная вывеска над ними.

— Посигналь, — велел Иван, — пусть откроют.

На призывные звуки клаксона из сторожки вышел вохровец с кобурой на брезентовом ремне и, приставив ладонь ко лбу, начал разглядывать незваных гостей.

— Открывай ворота, — вышел из машины Иван.

— А вы кто? — Начальственный тон несколько смутил охранника, и он на всякий случай расправил складки гимнастерки под ремнем, поправил кобуру.

— Начальник горотдела милиции майор Купцов, — представился Иван.

— Приятно познакомиться, — усмехнулся вохровец, — но вам, товарищ начальник, сюда ходу нету. Не положено: спецобъект!

— Что еще за спецобъект на вверенной мне территории?

— Раз вам не говорят, стало быть, не слишком доверяют, — бросил вохровец и ушел в будку.

«Дача чья-нибудь? — подумал Иван. — Или так называемый охотничий домик? Видали такие под Москвой».

Вернувшись из поездки, Купцов зашел к своему заместителю, с которым успел перейти на «ты» и наладить приятельские отношения. Рассказав об увиденном, спросил:

— Ты местный, объясни, что там такое, в чем дело?

— Не лазил бы ты лучше туда, Николаич, — отвел глаза зам, — не то неприятностей не оберешься, да еще подцепишь невесть что… Могильник там, понимаешь? Ты был у въезда в спецмогильник для радиоактивных отходов. Многие знают и… молчат.

— Да тут же курорт рядом! — ахнул Иван. — Соображаешь?

— Соображаю, — уныло ответил зам, — а толку что?

Ночью Купцов почти не спал — мерещилась невидимая, неслышная, без вкуса и запаха смерть, тихо крадущаяся к отдыхающим и ничего не подозревающим людям, приехавшим поправить здоровье у моря. Вспомнилось, как один знакомый, еще в Москве, нажил себе массу неприятностей, сбив с потолка некую «штучку» противопожарной безопасности и разобрав ее, — датчик оказался с изотопом.

Утром Иван позвонил главному врачу одного из санаториев — депутат и неугомонный человек, тот слыл правдолюбцем и главой местных «зеленых». Договорившись о встрече, Иван рассказал ему про спецмогильник. Через несколько дней в местной газете появилась наделавшая шуму статья главврача, общественность зашевелилась, областные власти не на шутку забеспокоились.

— Ты чего там людям отдыхать спокойно не даешь? — позвонил начальник областного управления. — Мало тебе? Всегда надо, чтобы о таких вещах никто ни сном ни духом, а тут выискались экологи! — Последнее слово прозвучало в его устах как грязное ругательство. — Ты еще сам не понимаешь, чего затеял. И не оправдывайся, я знаю, что тебя туда носило, уже доложили.

— Я не отрицаю, что ездил туда, — признался Купцов.

— Ну чего тебя туда понесло? — простонал, словно у него болели зубы, генерал. — Знал бы и помалкивал в тряпочку. Или вчера родился?

— Это непорядочно, — ответил Иван.

— Порядочный, — хмыкнул генерал на том конце провода. — Заварил кашу, а из своей порядочности ты себе шубу-то не сошьешь.

— А вы знаете, порядочность относится к категориям, которые почти исчезли из официального лексикона, — обозлился Купцов и, что называется, закусил удила. — Так же как из характеристик исчезли такие понятия, как милосердие, воспитанность, учтивость, обязательность. На мой взгляд, надо бы в первую очередь оценивать всех именно по их порядочности.

— Волчий у тебя характер, — помолчав и посопев в трубку, наконец отозвался генерал, — злобный и нетерпимый. Скажи, тебя такого сюда ко мне специально прислали? Чтобы ты тут мне всю нервную систему окончательно расшатал?

Опустив на рычаги коротко пикавшую гудками отбоя телефонную трубку, Иван усмехнулся — все равно дело сделано: спецмогильник ликвидируют и радиоактивные отходы вывезут, но куда? Найдется ли там, где они теперь осядут, такой же, как он, с «волчьим характером»?

Больше на совещаниях генерал ему не кивал и делал вид, что вообще не замечает столичного майора, а в кулуарах за Купцовым укрепилась кличка Декабрист.

Жизнь продолжалась — съездил в отпуск, большую часть которого пришлось потратить на оформление развода; побывал в министерстве, где вовсю говорили о том, что скоро надо ждать перемен к лучшему и тогда можно будет попытаться решить вопрос об обратном переводе; вернулся к себе, и тут произошла вторая неприятность.

Как-то утром раздался телефонный звонок. Сняв трубку, Иван услышал недовольно скрипевший голос начальника управления:

— Спишь там?

— Никак нет, давно на службе.

— А я говорю, спишь! — раздраженно повысил голос генерал. — А вот тот человек, который к тебе приехал отдыхать, не спит.

— Я гостей не принимаю, — холодно ответил Купцов, хотя сразу понял, что речь идет о весьма высокопоставленном лице, занимавшем большой особняк, окруженный высоким забором и бдительной охраной. Что там еще у него могло приключиться?

— Все отдыхающие — твои гости, — пролаял генерал, — а ты их плохо принимаешь!

— Не понимаю.

— Не понимаешь? Человек старый уснуть не может, только забудется под утро, а тут скаженные вороны каркать начинают, будят. Немедленно прими меры!

— Я, товарищ генерал, воронами не командую, — четко ответил Купцов.

— Придется научиться! Чтобы завтра тихо было. — И начальник управления бросил трубку.

Взбешенный, Иван позвонил в Москву знакомому журналисту, работавшему в центральной газете. Тот обещал помочь. Но обещания обещаниями, а как действительно воевать с воронами?

Купцов поехал к старому сторожу, с которым познакомился, гуляя в один из вечеров по городку. Старик был язвительный, сильно покалеченный на последней войне, но правильный, как определял для себя Иван людей, с которыми сводила его судьба.

— Вона, — осторожно трогая пальцами глубокий шрам на лбу, говорил ему сторож, угощая рыбой, самолично выловленной им в море, — это меня в сорок пятом, под городом Берлином стукнуло. Помню, написал я нашему дорогому и любимому маршалу и орденоносцу: ты, мол, наш дорогой, защищал на войне Малую Землю, а я большую. В сорок первом под Тулой, в сорок втором под Сталинградом, в сорок третьем на Курской дуге, в сорок четвертом при прорыве блокады Ленинграда, в сорок пятом под Берлином. С семнадцати лет пошел на войну добровольцем, четыре раза ранен, в двадцать один год от роду вышел из госпиталя номер 5061 инвалидом и получаю пенсию двенадцать рублей. Но он мне не ответил, зато местные власти по психушкам начали таскать, — мол, старые раны в голове не беспокоят ли?

Выслушав жалобы майора, старик крякнул и хрипло рассмеялся:

— Допекли, значит, его вороны, а власти над ними нету? То-то, сами город загадили помойками… Но ты об это руки не марай, да и не справиться тебе с птичками. Мелкашку мне дашь? Тогда я помозгую…

Получив под расписку мелкокалиберную винтовку и десяток патронов к ней, сторож отправился на самую крупную помойку городка и настрелял там штук восемь ворон. Потом, взяв лестницу, развесил их вниз головой на деревьях, стоявших вокруг дачи высокопоставленного лица, охотно объясняя всем прохожим, что и почему он делает. На следующий день уже весь город знал об истории с воронами, а вскоре она докатилась до области и пошла гулять дальше, обрастая новыми подробностями. Высокопоставленное лицо вынуждено было прервать отпуск и немедленно уехать, а вороны, как ни странно, действительно исчезли.

Через некоторое время отдыхавший в городе чин был снят со всех постов и отправлен на пенсию, произошла долгожданная смена руководства в министерстве, а Иван все ждал и ждал. Только весной, когда уже стало совсем тепло и давно справили майские праздники, его вызвали в управление области.

— Я думаю, нам пора расстаться, — откинувшись на спинку кресла, сообщил генерал. — Много же ты мне крови попортил, Купцов, ой много. Знал бы, ни в жизнь тебя не взял. Одни вороны чего стоили, хорошо еще, понимающие люди вступились, в газетке статью не позволили опубликовать.

— Не я был инициатором этой истории, — ответил Иван.

— Ладно, — отмахнулся начальник управления. — Министерство тебя пока не может к себе взять, хотя я сам просил, а вот в столичное управление предлагают. Есть там такой Рогачев Алексей Семенович. Пойдешь?

— Я у него начинал, пойду. Здесь кого на мое место поставите?

— Найдем, — насупился генерал.

А ведь и правда Купцов чем-то на волка смахивает: лобастый, любит глядеть исподлобья, голова как-то крепко посажена, глаза вспыхивают зеленым огнем, если в ярость приходит.

— Найдем, — повторил генерал, — свято место пусто не бывает. А ты готовься дела сдавать. Рад?

— Очень, — не стал скрывать Иван.

В начале лета он сдал дела, получил очередной отпуск и вернулся в родной город. Хотелось верить, что теперь навсегда.

— Тебя там держать все одно что компьютером гвозди заколачивать, — встретил его Рогачев на службе. — Попотей теперь здесь, только, боюсь, недолго ты у меня задержишься, заберут в министерство.

— А я не тороплюсь, — улыбнулся Иван, отмечая, как сдал за последние годы Алексей Семенович.

— Ты всегда не торопишься, — проворчал Рогачев, — за тебя могут поторопиться. В общем, раскачиваться нечего, давай включайся, работать надо, обстановка в городе сложная, небось газеты там, на курорте, читал, знаешь?

— Знаю…

Разбойное нападение на квартиру Лушина было первым делом, по которому начал работать Иван Купцов, вернувшись служить в Москву…

Когда Купцов и оперуполномоченный из его группы — огромный, немногословный Саша Бондарев — приехали на место происшествия, следственно-оперативная группа районного управления была уже там.

У подъезда толпились вездесущие старухи, судачившие о случившемся, и всезнающие пенсионеры. Под ногами сновали мальчишки, заглядывали в окна милицейских машин и с почтительным любопытством поглядывали на розыскную собаку, устало сидевшую в тени, вывалив из пасти длинный розовый язык.

Взбежав по ступенькам подъезда, Иван посторонился, пропуская санитаров, выносивших Машу. Женщина лежала на носилках бледная, с закрытыми глазами, ко лбу прилипла прядь пропитанных потом слабости волос, губа закушена до крови.

«Простыней не закрыли, — отметил Купцов, — и выносят вперед головой. Это хорошо: есть надежда. Обычно бригада скорой не ошибается в прогнозах — поднаторели на раненых».

Следом за носилками, просительно заглядывая в лицо озабоченного врача, семенил Лушин — жировые складки его огромного живота обвисли, щеки вздрагивали, как при нервном тике.

— Жить будет? — как заклинание повторял он. — Двое ведь у нас…

Шлепанцы соскакивали с его босых ног, наскоро натянутые задом наперед зеленоватые пижамные брюки съезжали, но он не обращал на это внимания, с тревогой ожидая ответа.

— Пропустите, — раздвинул кучку зевак молодой доктор и прикрикнул на санитаров с носилками: — Живей! Да осторожнее там!

— Вам лучше вернуться в квартиру, — безошибочно определив в Александре Петровиче потерпевшего, взял его под руку Бондарев.

Лушин потерянно поглядел на отъезжающую машину скорой, еще во дворе включившую мигалки и сирену, потом повернулся и послушно, как малый ребенок, поплелся к своей квартире.

— Сделают все возможное, — басил у него над ухом Саша. — Мы с вами позвоним попозже, узнаем.

Купцов пошел следом за ними.

В квартире щелкали затворы фотоаппаратов криминалистов, мертвенно-белым, ярким светом вспыхивали блицы; над лежавшим на полу телом Семена склонился судмедэксперт. Войдя, Лушин бочком протиснулся в приоткрытую дверь спальни.

— Господи-и-и… И за что же мне все это? За что? — Обхватив голову руками, он начал раскачиваться.

Оставив его на попечение Бондарева, Иван направился к экспертам. Осторожно обойдя валявшийся на полу пиджак с вывернутыми карманами, он остановился за спиной судебного медика, приветственно кивнув знакомому следователю, писавшему протокол.

Руки медика, затянутые в тонкие резиновые перчатки, осторожно скользнули под труп и выудили смятый, покрытый пятнами крови листок бумаги.

— Что? — вытянув шею, попытался разглядеть находку следователь.

— Похоже, бланк, — откликнулся судмедэксперт.

На лестничной площадке тихонько переговаривались уже прибывшие санитары с носилками, готовые забрать тело. Медик выпрямился, оглянулся на Купцова:

— Две пули. Обе в спину.

— Можно разрешить забирать? — спросил следователь.

— Я пока закончил, — стягивая перчатки, сообщил судмедэксперт.

Санитары быстро и привычно положили тело Семена на носилки и, прикрыв его пожелтевшей от старости простыней, вынесли. На полу остался меловой силуэт, повторявший контуры тела.

— Похоже, бумажку мяли, — убирая ее пинцетом в пакет, заметил криминалист.

Медик не ответил. Он вышел на площадку и, проводив глазами спускавшихся вниз санитаров, закурил, жадно затягиваясь беломором.

— Видишь, поверху пальнул, — показал на стену эксперт-криминалист. — Маску пулей раскололо вдребезги.

— Пугал или стрелять не умеет? — спросил Купцов.

— Поймаешь — спросишь, — не отрываясь от дела, буркнул эксперт.

— Похоже, в маску тоже из нагана, — протянул следователь. — А гильзы другие нашли, скорее всего от «парабеллума». Старая игрушка, где-то гуляла еще с войны.

— По картотеке проверят, — заглядывая в другую комнату, где эксперты старательно искали на полированной мебели пальцевые отпечатки, возможно оставленные преступниками, сказал Иван. — Может, из стены удастся пулю извлечь?

— Попробуем, — отыскивая глазами, на что можно встать, чтобы добраться до засевшей в стене пули, пообещал криминалист.

Купцов зашел в спальню. Сжавшийся в кресле Лушин уже несколько успокоился и пытался отвечать на вопросы Бондарева:

— Вы видели преступников?

— Я в ванной был. — Александр Петрович вздрогнул, вспомнив момент, когда он открыл дверь ванной и увидел жуткую картину. Как теперь быть? Сказать им всего нельзя, но и молчание подводит под топор. И Маша… Что будет с ней? — Не знаю, не видел их… Услышал только, как стукнуло громко…

— Сколько раз?

— Не помню, — провел рукой по лбу Лушин и затравленно посмотрел на Бондарева. — Правда не помню, не до того было, чтобы считать. Услышал и даже воду не выключил, вылез из ванны, дверь приоткрыл, а тут уже…

Сморщив лицо, он всхлипнул и скомканным носовым платком вытер выступившие на глазах слезы. Отвернулся, немного помолчал, потом, тиская в больших руках платок, пожаловался:

— Как обухом по затылку! Двое детей ведь у нас, понимаете, двое. Хорошо, что они с тещей на даче, а то бы…

— Я понимаю, — терпеливо согласился Саша. — Скажите, зачем они могли прийти, что им нужно от вас или в вашей квартире? Может быть, сумели навести на ваше жилище? Указать на вас, как человека состоятельного, хорошо зарабатывающего?

— Не знаю. Я вообще в ужасном состоянии. Простите, почти не соображаю ничего.

— Молодой человек, находившийся в вашей квартире, — задал вопрос Иван, — кем он вам приходится? Родственник?

— Да… Племянник жены, — снова плаксиво сморщился Александр Петрович. — На пляж собирался с утра поехать, денег попросил взаймы, а я еще пошутил, что, мол, юных девушек пойдет соблазнять. Какой красивый, молодой был, сильный. Его-то за что? Разве он думал о таком, разве знал?

— Как он оказался у вас?

— Был в гостях… Заночевал… Господи, как же все нехорошо, глупо. — Лушин опять обхватил голову руками и горестно застонал.

«Мало от него сейчас толку, — выходя, подумал Купцов, — пока он отойдет от случившегося, пока перестанет впадать в истерию и сможет нормально разговаривать, пройдет время. А время сейчас, пожалуй, самый главный фактор. В городе вооруженная банда, не останавливающаяся перед убийством. Кто они, где прячутся, почему пришли сюда: вот что интересно. Почему именно к Лушину? Неужели это простая случайность?»

Во дворе работали местные оперативники, опрашивая возможных очевидцев. Остановившись на крыльце, Купцов закурил и прислушался к разговорам.

Модно одетый мужчина средних лет, державший на руках маленькую собачку, нервно говорил одному из оперативников:

— Я все видел, от начала и до конца.

— Что вы видели? — Усталый сотрудник из местного отделения отвел мужчину с собачкой на руках в сторону.

— Боже мой! Все видел! — перекидывая собачонку с одной руки на другую, жарко заверял мужчина.

— Что именно?

— Как это — что именно? Преступников, конечно. Они меня чуть не задавили машиной. Мы с Мосей гуляли, — он ласково потрепал собачонку за ухом, и та тут же лизнула ласкавшую ее руку, — а тут вылетает машина. На такой скорости, скажу я вам, да еще там, где ходят люди, прямо во дворе…

— Какая машина? — пытался добиться от него чего-либо конкретного оперативник.

— «Жигули» последней модели. Отличная машина, я вам доложу!

— Давайте попроще, без доклада, — потихоньку начал сатанеть замотанный оперативник. — Точнее можете?

— Да, простите великодушно… Так вот, я уже говорил, что они нас чуть было не задавили. В машине было трое… или нет, даже четверо. И на такой скорости…

— Почему вы решили, что это преступники?

— А кто же еще? — Мужчина опустил собачку на землю и намотал на кисть руки поводок. — У них такие зверские рожи.

— Приметы можете указать?

— Извините, я их толком не разглядел.

— Номер машины заметили? — пряча в карман блокнот, уже просто для страховки, на всякий случай, спросил оперативник.

— Номер? — наморщил лоб мужчина. — Счастливый такой, знаете? Ну, какие в ГАИ по блату получают. Точно не могу сказать, но то ли ноль восемь восемьдесят, то ли наоборот. Но что ноли и восьмерки — я ручаюсь.

Обрадованный, оперативник снова быстро вытащил блокнот:

— А буквы? Буквы не помните?

— Право, не обратил внимания. Но машина хороша: цвета «белая ночь».

— Где вас можно найти?

— А тут, во дворе. Мы с Мосей часто гуляем. — Глаза мужчины смотрели доверчиво и ласково.

— Где работаете?

— Я не работаю… Временно, — слегка смутился он. — Жду решения вопроса об открытии кооператива.

Когда оперативник закончил разговор, Иван подозвал его и попросил срочно проверить данные о машине. Возвращаясь в квартиру Лушина, он подумал, что надежд на успех с машиной практически нет, — если и существуют в природе выданный ГАИ «счастливый» номер и жигуленок с кузовом цвета «белая ночь», столь любимого водителями, то где гарантия, что номер принадлежит именно машине этого цвета, а если и совпадет, то автомобиль может числиться в розыске как угнанный или похищенный. Редко кто, засунув в карман «парабеллум» или наган, отправляется совершать преступление на своей машине и со своими номерами.

И вообще, дело неприятное и придется с ним повозиться — следов преступников пока не обнаружили, никто их толком не видел, зацепка с вызовом скорой помощи слаба. Правда, стоит проверить — возможно, переговоры диспетчеров записывают на пленку и удастся услышать голос преступника? В том, что скорую вызывал именно преступник, чтобы проверить квартиру Лушина, Иван был полностью уверен. Оправдается ли его уверенность?

* * *

С телефоном у Лушина творилась какая-то чертовщина — подходили совершенно незнакомые люди, чего-то выпытывали, и Михаил Павлович решил сам заехать к Александру Петровичу.

Въехав во двор его дома, он сразу же увидел толпу зевак у подъезда, милицейские машины, снующих среди собравшихся крепких парней, одетых, несмотря на жару, в пиджаки и куртки. Сердце нехорошо сжало предчувствием беды: милицейские машины в таком количестве просто так не наезжают, а почему парни даже по жаре тепло одеты, тоже ясно — под куртками и пиджаками висят кобуры с оружием. Что произошло? Черт бы побрал этого бегемота, Сашку Лушина! Неужели и у него уже были?

Притормозив, Михаил Павлович опустил стекло и, благодушно улыбнувшись, спросил у проходившей мимо старушки:

— Бабуся! Пожар, что ли? Чего собрались?

— Не, милай, жильцов поубивали, — отмахнулась та крестным знамением.

— Да что вы? — Сердце дернулось и, казалось, ухнуло вниз, заставив кровь отлить от лица. Этого еще только не хватало!

— Как есть всю семейку из тридцать второй порешили. Ужасть. — Словоохотливая бабка хотела добавить что-то еще, но Котенев уже нажал на педаль газа и вырулил к воротам.

Гнать отсюда, пока не вцепился репьем какой-нибудь ретивый милиционер и не начал кишки мотать, задавая вопросы. Но куда гнать, домой? Неужели действительно убили Сашку и его жену? Кто, не разбойнички ли, что приходили недавно к нему на квартиру вроде как с обыском? Где же обещанная лукавым греком охрана?

Развернувшись, Михаил Павлович поехал к Александриди — пусть объяснится, примет меры, уладит все. Хотя если Сашка уже труп, то чего тут уладят все Александриди и Куровы, вместе взятые? Не боги же они? И о себе стоит подумать, поскольку ситуация обострилась до крайности и нет гарантий, что снова к тебе не наведаются и не пристукнут…

Лука был дома. Впустив Котенева в прихожую, он закрыл за ним дверь и, предваряя его упреки, выставил перед собой поросшие жесткими черными волосками руки:

— Знаю! Все знаю! Не надо рассказывать леденящие душу истории. Уже приняты меры.

— Какие? — угрожающе надвинувшись на него, хриплым шепотом спросил Котенев. — Где ваша пресловутая охрана? Где?

— Успокойтесь, — потянул его к креслу Александриди. — Сядьте и выслушайте. Охрана была на месте, но налетчики сумели ее обмануть.

— Как? — доставая подрагивавшими от нервного возбуждения пальцами сигарету, криво усмехнулся Михаил Павлович.

— Они вызвали скорую, — отойдя к окну, монотонным голосом начал рассказывать грек. — Наши люди решили, что это замаскированные налетчики, и поехали за санитарной машиной, а когда вернулись, все было кончено. В следующий раз они от нас не уйдут.

— Успокоили, — горько засмеялся Котенев. — А Лушина пристукнули прямо в собственной квартире. Какого еще следующего раза надо, а? Грош цена вашей охране, и вообще, надо пересмотреть наше соглашение. Слишком много вы просите и слишком мало даете взамен.

— Лушин жив и даже не ранен, — сообщил Лука. — Это мне известно совершенно точно. Убит его родственник и тяжело ранена жена. Сейчас она в больнице. Будем надеяться, все обойдется.

— Маша? — поднял на него глаза Михаил Павлович. — Скажите, там стреляли или…

— Стреляли, — не стал скрывать Александриди. — Сейчас уже организовано круглосуточное дежурство около вашего дома и дома Хомчика. Не беспокойтесь, — открывая бар и доставая из него высокую темную бутылку, усмехнулся грек, — произошедшее не повторится, а наши люди тоже хорошо вооружены. В каждом адресе находятся по восемь человек с двумя машинами. Между ними есть связь. Поверьте, случившееся просто нелепая ошибка. Выпейте рюмочку, поможет снять нервное напряжение. Много не предлагаю, но тридцать граммов можно.

Он открыл бутылку и налил в маленькие рюмочки пахучей темной жидкости.

— Что это? — недоверчиво понюхав, спросил Котенев.

— Пейте, не бойтесь. Редкая вещь, восточный бальзам.

Михаил Павлович выпил и полуприкрыл глаза — Сашка-бегемот жив! Это хорошо, он не будет болтать лишнего, а вот то, что теперь в дело вмешалась милиция, просто погано. Можно ли верить хитроумному греку, не обманут ли еще раз? И вообще, что теперь делать? Голова кругом пойдет от всех событий.

— Мы не менее вас обеспокоены, — дипломатично продолжил Лука. — Сергей Владимирович тоже в курсе. Он выразил сожаление.

— Да?! — взорвался Котенев, заставив Александриди испуганно отшатнуться. — Сожаление? К нему не приходят вечерком с обыском всякие уголовники. Сожалеет он, видите ли! А обо мне вы подумали? Начнут рыть и доберутся до меня, а потом и до вас с драгоценным Сергеем Владимировичем. Куда тогда прятаться, в его золотую задницу? Или прикажете перейти на нелегальное положение? У меня нет желания становиться изгоем.

После вспышки наступила противная слабость и тело словно налилось свинцом. Тупо заболело в затылке, схватило спазмами желудок, и к горлу подкатила тошнота — уж не отраву ли подсунул ему хитроумный грек, с него станется. Примяв в пепельнице сигарету, Котенев нахохлился и зло буркнул:

— Чего молчите? Нечего сказать?

— А чего говорить, если тебя не хотят слышать? — примирительно улыбнулся Александриди. — Но я все же попробую вам объяснить. На милицию тоже есть уздечки, сдерживающие ретивость, а вас мы в обиду не дадим. Ни вас, ни Лушина, ни Хомчика, а до остальных им пока не добраться. Примем меры, чтобы и не добрались. Ни разбойники, ни милиция. Посоветуемся, может быть, вам стоит взять отпуск и пока уехать? Есть множество мест, где удастся достойно отдохнуть, а получение отпуска наша забота.

— Спасибо, — издевательски поклонился Михаил Павлович. — Мавр сделал свое дело?

— Зачем вы так? — мягко укорил Лука. — Не стоит портить отношения. Я понимаю, вы сейчас возбуждены, расстроены, но пройдет время, и все станет на свои места. Развитие событий в нашей сфере деятельности вступило в новую фазу, где случаются разные вещи. Не исключено, что иной финансовый клан таким образом пытается оказать на вас давление. Поэтому надо держаться друг за друга. Все расходы мы берем на себя, надеясь, что они окупятся.

— Еще бы, — фыркнул Котенев.

— Поезжайте домой, — убирая бутылку, посоветовал Александриди. — Примите душ, успокойтесь, выпейте снотворного. Если вдруг вам позвонят милиционеры или приедут, не забудьте записать беседу. Потом мы ее прослушаем и посоветуемся. И главное, не бойтесь. Разбойнички к вам больше не заявятся. Меня беспокоит одно: если это залетные бандюги, то как они смогли вас вычислить? — И он пытливо поглядел в лицо Михаила Павловича.

«Сказать? — подумал тот. — Все же просто как божий день! Сидит в колонии братец моей супруги и треплет языком, отдыхая на нарах. У Луки наверняка есть связи и в уголовном мире, выяснят все в колонии, придушат ночью дурака Витальку и найдут того обормота, с которым я встречался в Сокольниках. Но как сейчас об этом говорить? Наживешь лишние неприятности. Спросят, где я был раньше, когда только произошла встреча, почему не сказал, не предупредил? Господи, вот западня-то…»

— Не знаю, — отводя в сторону взгляд, промямлил Котенев. — Я, пожалуй, последую вашему совету, поеду отдыхать.

Александриди проводил его до дверей, пожал на прощание руку, ласково погладил по плечу, уверял, что все образуется…

Закрыв за гостем дверь, Лука вернулся в комнату и присел к телефону. Набрав номер Полозова, он поздоровался и сообщил о визите.

— Я уже слышал, — лениво зевнув, откликнулся Виктор Иванович. — Главное, не упустите нашего друга Мишу. Даже если дела будут оборачиваться не самым лучшим образом, хотелось бы стать его полноправными наследниками. Понимаете?

— Вполне, — заверил грек.

— На крайний случай, пусть едет на дачу. Организуете?

— Конечно, конечно, — согласился Александриди.

— Вот и чудненько. Держите все под контролем, а я тут еще посоветуюсь кое с кем, и тогда уже будем решать окончательно…

Выйдя от грека, Михаил Павлович уселся в машину и долго курил, глядя в одну точку и размышляя о превратностях судьбы. Такое ощущение, что ты в огненном кольце и не знаешь, в какую сторону податься, чтобы не подпалить шерсть.

Докурив, он выехал на оживленную магистраль и направился к своему дому. Однако возникшая в голове идея не давала покоя, и он остановил машину около телефонной будки. Опустив монету, набрал номер Хомчика.

— Привет. Слышал, что случилось у Саши?

— А что? — Хомчик, видимо, ужинал и говорил с набитым ртом.

— Гости были, Маша в больницу попала, — эзоповым языком объяснил Котенев. — Сегодня все случилось. Я только вышел от наших знакомых, они уверяют, что подобное не повторится. Алло, Рафаил, ты чего молчишь?

— Какие тут могут быть слова? — после паузы тусклым голосом ответил Хомчик.

— Я подумал, — прикрыв микрофон ладонью, словно его могли подслушать, тихо сказал Михаил Павлович, — и решил, что лучше всего тебе реализовать свой замысел. Не волнуйся, друг друга не потеряем. Ты понял? Уезжай!

— Все так серьезно? — Хомчик совсем сник.

— Как быстро ты можешь подняться? — вопросом на вопрос ответил Котенев.

— Дня два-три надо.

— Не тяни. Я специально звоню из автомата, чтобы из дома не базарить. Куда отправишься, сообщишь только мне. Лушину не звони и не заезжай.

— А он? — помедлив, решил спросить Хомчик. — Живой?

— Кроме испуга, ничего существенного. Родственник у него там был, вот тот и… На квартире милиции полно, я проезжал мимо, видел. Нечего тебе там светиться. Все.

Выйдя из будки, Михаил Павлович повертел головой, настороженно оглядывая улицу, и, не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к машине.

Хомчик теперь смоется, как ошпаренный улетит, это точно. Хотя, если вдуматься, нет худа без добра — Рафаил хитер и осторожен, найдет приличное место, а старые связи сразу рвать не будет. Отчего бы не поехать за ним следом, туда, где он начнет снова разворачиваться? Деньги есть, свой человек в лице Хомчика будет, зато не будет разбойничков и Курова с его компанией, а с местными как-нибудь придется поладить с самого начала. И Татьяну взять с собой, уже в качестве жены, чтобы не ходило среди людей никаких ненужных разговоров. Мысль?

Ровно гудел хорошо отлаженный мотор автомобиля, ложилась под колеса бесконечная лента московских магистралей, и Михаилу Павловичу начало казаться, что все не так страшно: основное — выбрать правильный путь и не сворачивать с него наперекор обстоятельствам. Надо будет потихоньку предупредить Татьяну, чтобы не спеша сворачивала здесь свои дела-делишки и готовилась к переезду. А Лиде он пока говорить ничего не будет — ни про случившееся с Лушиным, ни про Хомчика и тем более про свои мысли об отъезде. Надо быть глупцом, чтобы доверять все женщине, даже если она твоя жена.

Ночью Ивану опять привиделся сон, странно похожий на тот, давний, приснившийся в поезде, увозившем его из родного города, — низкое серое небушко, колючие снежинки, ровная цепочка волчьих следов через широкое пустое поле и заброшенный деревенский погост.

«Дед, что ли, о себе напоминает? — проснувшись, подумал Купцов. — Давно на могилке у него не бывал».

Денек выдался пасмурный, под стать ночному сну — низкие облака, таящие в себе мелкий, нудный дождичек, готовый пролиться на серый городской асфальт, поникшие липы и клены под окнами, и настроение жалостно-слезливое, словно в предчувствии близкой разлуки с кем-то дорогим твоему сердцу, должным обязательно уйти, но пока неизвестно когда и куда.

Завтракал он в одиночестве — родители на пенсии, зачем по утрам беспокоить стариков, давно отработавших свое, но все еще продолжающих «работать» днем в очередях.

Помешивая ложечкой в чашке, Иван мысленно уже включился в служебные заботы, вновь вернувшись к мучившему его вопросу — почему напали на квартиру Александра Петровича Лушина? Извечный вопрос юриспруденции всех времен и народов: кому выгодно?

Лушин — человек, связанный с торговлей, кооперацией и снабжением. Прямо скажем, букет специальностей просто лакомый для нападавших, надеявшихся серьезно поживиться. Александр Петрович, правда, утверждает, что ничего не успели взять, только схватили первое попавшееся, по мелочи. Но для каждого человека мелочи тоже разные. Надо будет детально уточнить, что именно взяли и какова стоимость похищенного.

Как бы изловчиться и навести справки о финансовом положении Лушиных — квартира у них богатая, но это еще ни о чем не говорит. Если Александр Петрович нечист на руку в своих торгово-кооперативно-снабженческих операциях, то многое прояснится.

Далеко не секрет, что многочисленные конфликты и «мирные договоры» между бизнесменами и уголовниками привели к сращиванию блатной и хозяйственной преступности, породив страшный криминальный симбиоз, диктующий свои законы в темном царстве. Появились весьма устойчивые сообщества преступников, отличающиеся определенной иерархией и создающие с помощью коррупции системы собственной безопасности.

Опять вопрос — кто даст гарантию, что потерпевший не является членом одного из таких сообществ или, если принять западную терминологию, клана, занимающегося насильственным изъятием из государственной казны материальных фондов? Нет, он, конечно, может оказаться случайной жертвой, но надо проверить и версию о клане. Вот только как проверить? Законодатель до сих пор не дал таких прав милиции. Ладно, подумаем.

Если Александр Петрович связан с подпольным бизнесом, то вполне ясно, почему он стал жертвой преступников — среди кланов тоже сильна конкуренция, они враждуют между собой и делят сферы влияния, причем такой дележ не всегда обходится без трупов и крови. Но это еще не приводит к тем, кто напал, а только объясняет возможные причины нападения. И самое обидное, что если найдешь тех, кто нажимал на спусковой крючок пистолета в квартире Лушиных и посадишь их на скамью подсудимых, то привлечь к ответственности пославших их туда не удастся — даже статьи в Уголовном кодексе нет для подобных «идеологов».

Впрочем, у милиции много чего нет по сравнению с преступниками — нет машин с усиленными двигателями, нет таких раций, которыми пользуются преступники, доставая новейшие западные модели, нет шок-дубинок и шок-перчаток, нет миниатюрных средств видеозвукозаписи, а если и удается сделать такую запись, то она не принимается судом в качестве доказательства…

По дороге в управление Иван вспомнил, как к ним приезжала делегация американской полиции и заокеанские профессионалы ходили и слушали с открытым ртом, удивляясь — отчего эти парни, работающие в таких условиях, еще здесь, с ними, а не в райских кущах?

Начать хотя бы с формы — у какой еще полиции мира есть огромные валенки с галошами и такие невзрачные, некрасивые мундиры, цвета грязного асфальта? Кто еще парится по летней жаре в шерстяных брюках, кто еще имеет на вооружении такие неудобные пистолеты и кобуры вместо давно разработанных и принятых всеми «косых» кобур, из которых удобно выхватывать оружие при необходимости? А уж коли настала необходимость применить оружие, то держись, милиционер! Сначала успей расстегнуть свою неудобную кобуру, потом дослать патрон в патронник ствола, поскольку иметь патрон в стволе табельного оружия строго запрещено. А после предупреди нападающего словесно, произведи предупредительный выстрел в воздух… Если же ты все это сделал и тебя не успели убить, то можешь стрелять на поражение, как это делают, совершенно не задумываясь, в отношении тебя. Потом приедет прокурорская проверка и начнет скрупулезно выискивать: не нарушил ли ты в чем предписанную процедуру?

Американским полицейским это показалось либо верхом глупости, либо неумной мистификацией — при подобных условиях нападающий может успеть убить сотрудника милиции несколько раз.

Да что там оружие, отсутствие электронно-вычислительных машин последнего поколения, персональных компьютеров и автомобилей, когда бензин лимитирован, а если закупали в застойные времена импортную технику, то она оказывалась во владении чад и домочадцев высокопоставленных руководителей, а не практических работников. До сего времени криминалисты, выехавшие на происшествие, ползают с кисточками, а прибор для отыскания и фиксации пальцевых отпечатков остается в области мечтаний.

А профсоюз полицейских? Почти во всех странах мира он активно защищает права своих членов, а офицер советской милиции не может даже уволиться из органов внутренних дел по собственному желанию. Нет у него такого права, впрочем, как и многих других…

Привычно раскрыв перед постовым сержантом удостоверение, Иван прошел к лифту. Убирая красную книжицу в карман пиджака, печально улыбнулся — когда он впервые переступил порог этого известного всей стране здания на Петровке, ему выдали совершенно другое удостоверение. Живы были традиции легендарного Московского уголовного розыска, единственного в Союзе имевшего удостоверения иной формы, чем в других подразделениях. Теперь об этом только рассказывают старики, поскольку недоброй памяти министр строго приказал сделать все удостоверения абсолютно одинаковыми по формату — его душа не терпела, если что-то могло выбиться из привычного ранжира и нарушить чуждыми ему милицейскими традициями державное спокойствие всеобщего единообразия…

Усевшись на диван в кабинете Рогачева, Купцов заставил потесниться Сашу Бондарева, уютно устроившегося почти посередине широкого, обтянутого искусственной кожей сиденья.

— Третий из вашей группы в отпуске? — поднял очки на лоб Алексей Семенович. — Когда выходит? Ах, только ушел… Ну что же, тогда надо, ребята, поднатужиться вдвоем. Конечно, поможем, и следователь вас не оставит своими поручениями, и ребятишки из местного отделения помогут, но надо поднатужиться.

«Ребятишки, — улыбнулся про себя Иван, — как будто не прошло столько лет. А ведь действительно, для него мы ребятишки: и по возрасту, и по пережитому. Скоро наш Семеныч отправится в отставку, вступит в секцию ветеранов уголовного розыска, начнет выступать перед молодежью. Как же бежит время…»

— Машину проверили? — Рогачев поглядел на Сашу.

— Угнана, — пробасил тот. — Нашли во дворе дома на Кудринской. Группа выезжала на осмотр, ждем заключения экспертов, но похоже, что и там отпечатков пальцев не получим: ручки дверей протерты, пепельницы вытряхнуты, баранка тоже чистая.

— Старательные, — недобро усмехнулся Алексей Семенович. — Нагло работают. Обстановка и так не сладкая, а тут еще эти… Пострадавшая что?

— Пока в реанимации, — ответил Иван. — Если все будет нормально, то в конце недели, может быть, удастся с ней поговорить.

— Долго, — вздохнул Рогачев.

— Симптоматично, что самые страшные выстрелы были произведены из «парабеллума», — продолжал Купцов. — Гильзы проверяли, по картотекам они не проходят. И вообще, мрак какой-то кругом: никто ничего не видел, никто ничего не знает. Сам Лушин и вся его семья по месту жительства характеризуются положительно, но я на всякий случай заглянул к коллегам из БХСС, просил навести справочки. Все-таки в торговле человек столько лет проработал, связан со снабжением, с кооперативами.

— Думаешь, разборы? Работать надо быстро, не мне вам объяснять. — Рогачев достал из ящика стола стеклянную трубочку и кинул под язык таблетку. — А знаем пока до невозможности мало.

— Да, дальше живут драконы… — бросил Иван.

— Чего? — не понял Алексей Семенович. — Какие драконы?

— На географических картах так писали, в раннем Средневековье, — пояснил Купцов. — Очерчивали то, что доподлинно известно, а там, где еще никто не бывал, рисовали на пергаментах разных чудищ и писали: дальше живут драконы. Там кончался человеческий круг и начинался круг чудовищ.

— Вот как? Неплохо… Пожалуй, тогда и назовем, с твоей легкой руки, это дело «Драконами». Подходяще будет по их жестокости. Тебе и карты в руки: возглавляй группу, но не радуйся. Я тебя с собой на ковер к начальству брать буду, там тебе разом настроеньице попортят, когда стружку начнут снимать, не спрашивая фамилии. Привыкли вы тут, понимаешь, к моей мягкотелости…

— Что вы, товарищ полковник, — наигранно возмутился Бондарев.

— Не подхалимствуй, — усмехнулся Рогачев. — Лучше скажи, что этот ордерок на обыск, который под убитым нашли? Фальшивка?

— Точно. — Саша открыл блокнот, сверяясь с записями. — Ордер на обыск фальшивый, но сделан мастерски: на первый взгляд от настоящего трудно отличить. Рисованный импортными шариковыми ручками и фломастерами под типографский бланк, текст отшлепали на портативной пишущей машинке, печать самодельная, но тоже очень похожа на настоящую. Кстати, шрифт машинки тоже успели проверить, но раньше он по фальшивкам нигде не проходил.

— Веселые ребята, с размахом, — с причмокиванием посасывая таблетку, заметил Алексей Семенович. — Кстати, кто из вас помнит гастроли итальянской оперы?

— Ла Скала? — уточнил Иван.

— Ага, ее самой. — Рогачев ослабил узел галстука и, сняв пиджак, повесил его на спинку стула. — Душно, люди за городом отдыхают, а мы тут… Так вот, тогда фальшивые билетики продавали с рук, помните?

— Давно было, — покрутил головой Бондарев, — много лет прошло. На значительную сумму тогда фальшивок продали, а ловкача того мы так и не нашли, как в воду канул.

— А я вот не поленился, нашел эксперта, который фальшивыми билетиками занимался, — хитро прищурился Алексей Семенович. — На пенсии он уже, но вспомнил это дело, согласился на фальшивый ордер поглядеть.

— И что? — заинтересовался Иван. Рогачев просто так ничего не делает, и если он отыскал эксперта, да еще отставного, то на это наверняка имелись веские основания.

— А то, что билетики были рисованы так же, как и фальшивый ордер на обыск. Один почерк.

— Значит, жив курилка? — заерзал Бондарев. — Тогда от нас ушел, но дела своего не бросил? И опять же кто-то из драконов его знает? Или знает тот, кто снабдил их оружием и указал на квартиру Лушина?

— Это могут быть разные люди, — не согласился Купцов. — Нам пока неизвестен состав банды. Не исключено и прямое участие в нападении на квартиру человека, рисовавшего фальшивый бланк.

— Вот-вот, пометь это себе как одну из версий, — посоветовал Рогачев. — И знаете что, ребятишки? Очень охота вашему старику на этого дракона с «парабеллумом» поглядеть, честное слово. Не надо мне тут невинные глазки строить, знаю, как вы меня «стариком» за глаза кличете, знаю. Попался бы мне этот дракончик лет тридцать назад, где-нибудь в проездах Марьиной Рощи, я бы показал ему старика, да и вам тоже. А если серьезно, не дает покоя вопрос: почему они пришли именно к Лушину? Почему самочинный обыск, или, как его называют на жаргоне, разгон, случился именно там?

— Загадка, — вздохнул Иван. — Есть мыслишка, что разгоны могли быть совершены не у одного Лушина, но заявлений не поступало: я успел справиться. Если и приходили разбойнички, то потерпевшие молчат.

— М-да, попотеем еще, — согласился Алексей Семенович. — Если все, то давайте, приступайте…

В своем кабинете открыли окно — оба курящие, а сидеть в дыму не хотелось, — поставили чайник, тщательно оберегаемый от глаз бдительного пожарного инспектора, уселись каждый за свой стол. Бондарев подпер широкой спиной огромный сейф, а Купцов, выбивая пальцами по крышке стола дробь, хрипловато затянул:

На заре, на заре войско выходило,

На погибельный Кавказ, воевать Шамиля.

Трехпогибельный Кавказ — все леса да горы,

Каждый камень в нас стрелял, ах ты, злое горе.

Улыбнувшись, Саша подтянул басом:

Апшеронский наш полк за Лабой сражался,

По колено во крови к морю пробирался.

И за то весь наш полк, до единой роты,

Получил на сапоги красны отвороты…

— Кстати, — оборвав пение, прищурился он, — Апшеронский полк действительно имел на сапогах красные отвороты?

— Действительно, — заваривая чай, откликнулся Иван. — Эту песню я от деда слышал, а он от своего деда, который воевал на Кавказе в Апшеронском полку.

— Все это хорошо, — беря стакан с чаем, вздохнул Бондарев. — А вот как начинать, с какого конца?

— Думаю, стоит заняться связями потерпевшего гражданина Лушина, а мне надо бы скорее повидаться кое с кем. Есть один интересный деятель. Попьем чайку, и поеду его навестить, поговорю насчет специалистов по рисованию фальшивок…

Если вспомнить прошедшие годы, то одной из примет конца шестидесятых — начала семидесятых были длинноволосые парни и девицы, называвшие себя хиппарями. Сколько хлопот доставили они народным дружинникам, милиции, собственным родителям и школе, пока это «движение» не пережило неизбежный естественный кризис и не трансформировалось в некую «систему», ставшую весьма занятным явлением современности.

У этой неформальной «системы» нет никакого официального названия, нет организаторов, своих клубов, четких символов или программы. Но тем не менее она существует и здравствует, несмотря на широкий отток и приток в нее ничем не обязанных ей членов.

Купцов вплотную столкнулся с «системой», работая в маленьком курортном городке, когда ему пришлось заниматься делом, связанным с жестоким избиением водителями-дальнобойщиками — как именуют на жаргоне шоферов междугородных перевозок — «плечевой бабы». Неискушенные люди тут же спросят — а что это за баба такая? Может быть, это нечто особенное или своеобразный сленг шоферской братии, рожденный в придорожных харчевнях и долгих поездках по грязным, разбитым российским дорогам?

В общем, они будут не так далеки от истины: один конец своего маршрута дальнобойщики обычно именуют «плечом». Отсюда и «плечевая баба» — женщина, готовая отправиться с водителем, или водителями, в нелегкий и долгий рейс, расплачиваясь за доставку в нужный ей пункт любовью в зарослях запыленных кустов на обочинах или в пропахших бензином кабинах тяжело груженных фургонов. Некоторые из таких категорий попутчиц проводят в рейсах долгие месяцы, с удивительной легкостью меняя экипажи фургонов, маршруты, республики, края и области, климатические зоны и случайных возлюбленных.

Путь «на трассу» обычно начинается с попрошайничества, чтобы набрать определенную сумму денег, хотя «системщики» не всегда в них нуждаются. Питание они добывают в забегаловках и кафе, употребляя в пищу «ништячки» — различные объедки, за которые поварам и буфетчикам и денег-то с них спросить просто стыдно. Одежду «системщики» носят самую разнообразную — чаще всего то, что им дадут бесплатно, или подобрано по случаю, или выменяно друг у друга. Одни едут на юг, и им ни к чему теплые вещи, другие мигрируют к северу, и им не нужны старые разношенные сандалеты и грязные расписные майки — обычно меняющимся нет никакого дела до того, что вещи давно не стираны, если они вообще когда-нибудь стирались, не имеет значения размер, женская это вещь или мужская. Главное — ее функциональная необходимость в данный конкретный момент. Сделка заключается, и оба счастливы, получив сандалии и майку в обмен на дырявый свитер.

Если «системщик», выходящий на трассу, курит, то сигареты он никогда не покупает, а предпочитает стрелять их у других курильщиков. Если хочет читать, то меняется книгами с такими же, как он, бродягами, производя обмен литературой аналогично обмену одеждой. Воровать запрещено моралью трассы, допускается красть только пищу.

— Поймите, я не воровка, — размазывая по лицу грязь, слезы и кровь из разбитого носа, плакала избитая водителями «плечевая баба», жалуясь Купцову на несправедливость, приключившуюся с ней на трассе. — Я их вещей и пальцем не тронула, а взяла только помидоры и хлеб, понимаете? У нас никто не крадет!

Впоследствии, вновь и вновь сталкиваясь с бродягами трассы, Иван полностью убедился в справедливости ее слов. Кстати, вещи, в краже которых шоферы обвиняли избитую ими девчонку, потом нашли у другого водителя.

А что же деньги, зачем они тем, кто питается «ништячками», носит чужое тряпье, стреляет сигареты и никогда не имеет никакого багажа? Оказывается, на них покупают «колеса» — таблетки, используемые как заменитель наркотика. Вот, пожалуй, и весь багаж.

Катят на фурах по трассам парни с длинными волосами, одетые в пеструю одежду, расплачиваясь с водителями рассказами о своем житье-бытье и свежими анекдотами, а девушки, превращаясь в «плечевых баб», расплачиваются собой. Что же до кодекса чести трассовых бродяг, то известны случаи, когда бродяги и бродяжки, передавая друг другу, довозили через всю страну посылки, отправленные по случаю кому-нибудь из них сердобольными родителями или родственниками. Хотите — считайте это явление странным, хотите — нет, но ни одна вещь никогда не пропадала.

К весне трассовые бродяги, как они выражаются, «схипают на юга», преимущественно в Крым, где ласковое солнце, теплое море, богатые базары и, главное, фрукты, до которых бродяги большие охотники. Сбившись в случайные компании, иногда весьма многочисленные, они целыми днями лежат на пляже — не двигаясь и только подставляя солнцу то бока, то живот, то спину и тщетно пытаясь обмануть извечное чувство голода. Другие поют под гитару на набережных или отправляются подработать на плантациях — правда, ненадолго.

Другим местом «летнего отдыха» бродяг с трассы является Прибалтика, где мягкий климат, мелкое море, много мягкого песка и туристов, готовых дать серебро или медь, положив их в просительно протянутую грязную ладонь, или оставить «ништячки».

Когда на небе сгущаются тяжелые облака и начинает моросить нудный дождь, возвещая близкое наступление осени, бродяги скучнеют и компании распадаются, чтобы вновь собраться в непредсказуемом составе на следующее лето. Опытный бродяга лезет в свой «ксивник» — джинсовый кошель, повешенный на лямках на шею, — и выуживает оттуда самую большую ценность, какая у него есть: пухлую и потрепанную записную книжку, в которой каждая страничка плотно испещрена «вписками» — адресами мест, где можно рассчитывать на помощь и приют у совершенно незнакомых людей в различных городах и весях. Там адреса гостиниц в сторожках и мотелей в подвалах, турбаз на чердаках и постоялых дворов в дворницких. Поэтому высшим проявлением благорасположения друг к другу у членов «системы» является бескорыстный обмен «вписками».

Грязный палец скользит по строчкам, глаза разбирают торопливые каракули, лоб морщится, шевелятся губы, и, наконец, принимается решение — куда «схипать» на зиму. Выход на трассу, призывно поднятая рука и…

Однако многим ехать некуда. В отличие от тех, кто любит называть себя «системщиками» и будет проводить время до тепла в тусовках по разным городам, или сам придет сдаваться в венерологический диспансер, или заляжет в психушку — полечиться и заодно скоротать время до тепла, до новой трассы на юга, «беспредельщики» уже никуда не едут. Как правило, они поселяются поблизости от теплых или людных — в туристическом отношении — мест, образуя специфические общины бывших наркоманов, алкоголиков, проституток с трассы. Убогие, увечные люди, опустошенные морально и физически.

Есть и такие, кто на всю жизнь остается верен джинсовому рванью, толстовским теориям и теплым воспоминаниям о «системе» и трассе, но отходит от них, словно переболев ими, как неизбежной детской болезнью, вроде кори или коклюша. Многие из них пополняют ряды околобогемной публики, изобретая свои направления в искусстве, рисуя картины под Малевича или Пикассо, старательно копируя манеру пластики Сидура или архитектурные новации Корбюзье, зачастую даже не зная об именах корифеев, но свято веря, что являются первопроходцами.

К такому человеку, переболевшему «системой» и трассой, отправился Купцов пасмурным летним днем, надеясь застать «вольного художника» на месте.

Путь его лежал к границам бывшего Камер-Коллежского Вала, теперь уже прочно забытого москвичами, которых среди жителей огромной, перенаселенной столицы осталось не так много. Особенно если брать в расчет именно коренных москвичей. Вскоре на высоком берегу реки, неподалеку от Новоспасского моста, ему открылся вид на мощные белые стены с бойницами и сторожевыми башнями. Над ними вознеслась ввысь стройная колокольня с позолоченной маковкой купола, увенчанного крестом, — колокольня бывшего мужского Новоспасского монастыря, возведенного почти полтысячи лет назад для защиты Первопрестольной от врага.

На широком монастырском дворе некогда гулял архимандрит Никон, впоследствии возведенный в сан патриарха и оставшийся в истории как реформатор церкви, отправивший в ссылку мятежного попа Аввакума. К своему счастью, Никон теперь не может увидеть, во что стараниями последующих поколений превратилась некогда грозная обитель монахов-воителей — всюду грязь, мусор и мерзость бесхозяйного запустения, гибельные условия для уникальных фресок, которые мракобесы от атеизма чудом не успели запродать Западу в первые годы советской власти.

Тяжело вздохнув — как-то безотрадно все это, когда душит, не давая продохнуть, дефицит во всем, даже в памяти, — Купцов свернул в сторону от шумной Таганской площади. Отыскав старый кинотеатр, предъявил пожилой билетерше удостоверение и, уверив ее, что он не собирается смотреть в зале фильм, прошел через фойе к неприметной двери, ведущей в подвал. На ней красовалась облупившаяся табличка «Посторонним вход воспрещен». Рядом — эмблема мужского туалета, который можно найти с закрытыми глазами, только по запаху.

Толкнув дверь с табличкой, Купцов убедился, что она не заперта. Шагнув за порог, он начал спускаться вниз, в сырую темноту подвала. Ступени лестницы были выбитые, щербатые, а сбоку тянулась отполированная множеством ладоней водопроводная труба, укрепленная на вбитых в некрашеную стену крюках и должная заменить перила.

Внизу, на крохотной площадке, оказалась еще одна дверь, сквозь щели которой пробивался слабый мигающий свет. Открыв ее, Иван очутился в полумраке, разорванном светом проектора. Нескладный, заросший до глаз волосами человек копошился около афиши, усердно малюя на ней огромной кистью.

— Кто там? — недовольно обернулся лохматый, пытаясь разглядеть незваного гостя.

— Это я, Буня, — проходя в комнату, откликнулся Иван.

— Никак гражданин Купцов? — выключая проектор и зажигая верхний свет, ошарашенно пробормотал Буня. — Призрак отца Гамлета… Вас же, говорили, услали куда-то из Белокаменной? Неужто вернулись? Или у меня мальчики кровавые в глазах?

Хозяин мастерской смахнул со стула грязные кисточки, постелил на него свежую газету и широким жестом предложил гостю присесть, а сам отошел к недоконченной афише, на которой уже просматривались контуры грубого мужского лица.

— Нет, — присаживаясь на предложенный стул, улыбнулся Купцов, — я не призрак. Можешь пощупать. Принимаешь гостя?

— Ну, смотря какого, — буркнул хозяин, доставая недопитую бутылку пива. Обтерев ее горлышко ладонью, он сделал добрый глоток.

— А ты, стало быть, окончательно порвал с «системой» и на трассу больше ни ногой? — осматривая мастерскую, протянул Иван. — Решил вернуться к старому ремеслу?

— Так и вы свое ремесло не забываете, — усмехнулся Буня. — Нашли вот.

— Сыск не ремесло, — назидательно заметил Купцов. — Сыск — это искусство.

— Пива хотите? — не зная, чем занять руки, и скрывая охватившее его беспокойство, предложил хозяин.

Неожиданное появление Купцова, которого он надеялся более никогда в своей жизни не видеть, выбило Буню из колеи. Как он радовался, узнав, что Ивана перевели из Москвы в далекий город и, как поговаривали, навсегда. Есть Бог на небесах, есть, услышал Он молитвы бедного Буни и услал въедливого сыщика подальше. Нет, Иван Николаевич, конечно, не в пример многим милицейским: особо не матерится, руки не распускает, разговаривает вежливо, тюрягой попусту не грозит да и мелкими делишками не занимается. Серьезный мужчина, однако с юмором и в себе уверенный, понимающий других людей. Но уж больно тяжелый, как стотонный пресс, — давит и давит, вроде бы мягко так, внешне незлобиво, — а не вздохнуть и не вырваться. И вот сейчас опять появился! Зачем ему бедный Буня, что там у сыщика приключилось?

— Спасибо, — отказался Купцов, — или ты забыл, что я не употребляю?

— Нет, почему. — Буня никак не мог нащупать в разговоре верный тон, а грубить не хотелось: кто его знает, как все дальше повернется? — Помню. Вы счастливый, воля есть, а я вот балуюсь… Сразу хочу сказать, — решился он, не желая более тянуть, — предупредить хочу. Нет больше Буни, кончился совсем. Остался гражданин Носов Николай Кузьмич, вернее, товарищ Носов. Вот так… Я теперь, дорогой гражданин Купцов, полностью чистый перед вами, работаю, как видите.

— Вижу, — согласился Иван, доставая сигареты. — У тебя курят? Ну и как, нравится?

— Чего? — подозрительно уставился на него хозяин мастерской. С этим милиционером никогда не знаешь, какого подвоха ждать. Поэтому стоит ухо держать востро.

— Работать, — пояснил Иван.

— А-а, — облегченно протянул Носов. — Ничего… Правда, платят маловато, но я еще подрабатываю Главное — мастерская есть, писать можно. Это все так, ерундовина, — он пренебрежительно кивнул на незаконченную афишу, от которой шел густой запах свежей краски, — баловство для заработка.

— А для души? — прищурился Купцов.

Буня стрельнул в него недоверчивым взглядом, потом, немного поколебавшись, что не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Купцова, полез за груду афиш и старых досок. Порывшись там, достал небольшое полотно и поставил на стол.

— Для души — вот…

Иван всмотрелся. Разбитое окно, керосиновая лампа на деревянном подоконнике, щербатая глиняная кружка и раскрытая книга, а в глубине отражается в зеленоватом мутном зеркале женская фигура со свечой в руке. Волосы у женщины распущены и свободно падают по плечам, прикрытым тонким кружевным платком, а на лице застыло выражение скорби и удивления.

— «Ожидание», — явно стесняясь и надеясь на похвалу, тихо сказал Носов.

— Ничего, — примяв в пустой консервной банке окурок, скупо похвалил Купцов, уловивший в картине явное подражание Константину Васильеву.

— Ничего, — скорчив гримасу, обиженно передразнил Буня. — Со временем лучшие картинные галереи мира будут оспаривать право выставить мои полотна. Ничего! У нас никогда не понимали тех, кто идет впереди, а потом начинаем локти кусать, да поздно. Я, может, свою выставку готовлю. Теперь проще стало с этим делом, не так давят художников-неформалов. Авангардизм, понимать надо!

— Где выставка будет? — улыбнулся Иван. — И когда?

— Пока не знаю, — беззаботно отмахнулся Носов, пряча полотно за старые афиши. — Кругом вот такие все… Ничего!

— Ладно, не обижайся, — примирительно заметил Купцов. — В картинах авангардистов я действительно не очень разбираюсь, ты уж прости, не силен. А вот другие твои произведения я ценил, как знаток высшего класса. Помнишь, рисование фальшивочки? Накладные, бланки, печати? Красиво было сделано, со вкусом.

— Что было, то прошло. — Буня протянул руку к недопитой бутылке с пивом, но передумал и отставил ее подальше. Разговор перестал ему нравиться.

— Прошло ли? — подался вперед Иван, цепко глядя прямо в глаза хозяину мастерской, и тот под его взглядом беспокойно заерзал. — Тут недавно проскочила одна штучка, вроде твоей прежней работы… Уж не ты ли, дорогой, за старое взялся?

— Мало ли спецов по этой части? — с трудом отводя в сторону глаза, промямлил Буня. Господи, неужели с появлением этого аккуратного, подтянутого сыщика начнется прежний кошмар?

— Мало, дорогой гражданин Носов, мало. Билеты на Ла Скала не ты рисовал? Может, по молодости лет соблазнился? Сознайся, все одно — дело прошлое, чего уж теперь темнить?

— Не-е, это не я. — Хозяин мастерской выставил перед собой ладони, выпачканные краской. — Но тоже классная работа.

— Откуда знаешь? — насторожился Купцов. — Ведь не ты делал?

— Говорили, — равнодушно пожал плечами Носов. — А кто, не помню, сами знаете, давно все было и быльем поросло. Стоит ли разгребать зловонные ямы? Охота вам копаться во всяком окаменелом дерьме? Неужели не надоело? Я вот жениться собираюсь.

— Может статься так, что придется на время подождать с женитьбой, — вздохнул Иван, сокрушенно разведя руками. — Есть у меня, дорогой гражданин Носов, серьезное подозрение, что ты по просьбе неких друзей сделал одну фальшивочку… Не возражай, — предупреждающе поднял он руку, — дело там слишком серьезно повернулось.

— Не делал я ничего! — Буня обхватил плечи руками, словно ему вдруг стало холодно.

Шумела вода в канализационной трубе, стекая вниз, в отстойники коллектора, глухо доносились сквозь перекрытия здания пальба и музыка: наверху, в зале, крутили французский фильм, и Носов подумал, что наигранные страсти не сравнятся с теми, которые здесь сейчас берут за горло рукой незвано пришедшего милиционера, бесцеремонно вторгшегося в его, казалось, успевшую наладиться жизнь. И разговор этот, полный скрытых намеков и угроз, похож на прогулку по тонкому льду, когда каждый тянет другого к своему берегу или пытается спихнуть в темный провал полыньи с равнодушно готовой принять жертву водой.

— Ты мне это докажи, — вкрадчиво предложил Иван, и Буне стало страшно от того, что на него надвигается неумолимая сила, словно незримо стоящая за спиной непрошеного гостя.

— Вы о презумпции невиновности слыхали? — сделал он робкую попытку вырваться на волю из сплетенных ему сетей.

— Приходилось, — усмехнулся Купцов, — но я тебя не нарами пугаю.

— Да? — вскинулся Носов. — Просто пришел и поговорил, да? Только и всего, что напомнил ненароком о прошлом? Когда же ты от меня отцепишься, а?

— Ну-у, милый, прошлое ты сам для себя сковал, не я его тебе таким сделал, что никак не отпустит. Давай-ка лучше по-хорошему…

— Это как? — Буня дотянулся до бутылки с пивом и жадно опорожнил ее: в горле аж скребло от нервного напряжения.

— Ты ведь меня знаешь? — спокойно начал Иван, не обращая внимания на мину, которую скорчил Носов, словно говоря: еще бы мне не знать? — Помогал я тебе, когда ты собирался нормальным человеком стать и тусовался в «системе»? Помоги и ты мне.

— В стукачи зовешь? Прикажешь выпить с корешками, потолковать по душам, а потом заложить их со всеми потрохами?

— Слушай, — поднялся Купцов, — где ты корешков нашел? Среди блатных? Раз становишься человеком, так и будь им.

— Господи, да чего тебе надо? — сморщившись, простонал Буня. — Не любоваться же ты на меня приперся?

— Это точно, не любоваться. Знать мне надо, кто фальшивые билетики на итальянскую оперу делал.

— Зачем, зачем знать? — проведя ладонями по лицу, словно сдирая с него налипшую паутину, прошипел Носов. — Сам сказал: дело прошлое!

— А прошлое за сегодняшний день цепляет, вроде как у тебя, — уже от дверей обернулся Купцов. — Тот, кто билеты рисовал, сделал недавно фальшивый бланк. Через это одного человека уже убили и тяжело ранили мать двоих детей, которая сейчас лежит в реанимации, и неизвестно, выживет или нет. А те, кто убил, гуляют на воле и могут натворить новых дел. Думаешь, Ване Купцову тебя надо придавить и застращать? Нет, Носов, я потому к тебе пришел, что навел справки и поверил, что Буня умер и похоронен, а остался только Носов, ставший человеком и сам похоронивший Буню.

— Погоди, — шагнул к нему хозяин мастерской, — откуда известно, что рисовал один и тот же человек?

— Экспертиза установила. Знакомо тебе такое понятие?

— Знакомо… Только противно все это. Забывать уже начал.

— Поможешь? — прямо спросил Купцов.

— Попробую, что же остается делать? Загляни через несколько дней. Но только железный уговор: узнаю — не допытывайся, где и у кого, а за точность я ручаюсь…

Прикрыв дверь, Иван снова очутился в полумраке. Почти ощупью отыскав первую ступеньку лестницы, начал подниматься наверх, туда, где в фойе летели из динамиков слаженные голоса пионерского хора: «Эх, хорошо в стране Советской жить!»

Глава 2

Жирная рыжая крыса лениво шествовала от помойки к пищеблоку, высокомерно не обращая внимания на проходивших поблизости людей и только слегка припуская рысцой, когда они слишком приближались. Добравшись до отдушины в фундаменте нужного ей здания, она не спеша нырнула в темноту подвала и скрылась.

Заинтересованный Бондарев приостановился — давно такого не приходилось видеть в самом центре города, да еще на больничной территории. Хотя живут же крысы на всех московских овощехранилищах, и ничего, не помирают от вегетарианской пищи, а, наоборот, веселы и упитанны, поскольку вкупе с местными работниками кушают все самое лучшее. Отчего бы не жить крысам и здесь, на зеленом пятачке, зажатом с одной стороны проспектом, по которому бесконечной чередой гонится за убегающим временем железное стадо дымящих автомобилей, а с другой — старым, давно уже ставшим тесным парком, зелень деревьев которого покрывается каждый год налетом серой, смешанной с бензиновой гарью городской пылью.

Вздохнув, Бондарев направился к старым желтоватым больничным корпусам, отметив для себя, что вечером здесь, должно быть, темно, поскольку на фонарях явно экономят.

Отыскав отделение хирургии, он получил короткий, не по росту халатик и, кое-как натянув его на могучие плечи, поднялся в ординаторскую. Врач, заранее предупрежденный по телефону, ждал.

— Долго, пожалуйста, не говорите, — украдкой подтянув зеленые хирургические штаны, попросил он Бондарева. — Она слабая еще. Ну, пошли?

«Совсем мальчишка, — выходя следом за ним в коридор, подумал Саша, — даже штаны по-мальчишески подтягивает, а поди же ты, вытащил Лушину с того света».

— Вы, пожалуйста, не говорите ей о племяннике, — приостановившись перед дверью палаты, заглянул в лицо Бондареву врач. — Боюсь ухудшения. Обещаете?

— Минут десять мне дадите? — спросил Саша.

— Постарайтесь все же покороче.

Заверив, что он не собирается утомлять больную, Бондарев вошел следом за хирургом в палату, сразу словно окунувшись в полумрак и запах лекарств. На высокой кровати, опутанная проводами датчиков и трубочками капельниц, лежала Лушина, до подбородка закрытая простыней.

— Вот, гости к вам, — привычно взяв ее запястье и проверяя пульс, улыбнулся врач. — Как у нас сегодня?

Маша слабо улыбнулась в ответ, и Бондарев поспешил представиться:

— Я из милиции, Александр Алексеевич.

— Присаживайтесь, — подал ему белую больничную табуретку хирург. — Заглянете потом ко мне?

— Обязательно, — благодарно кивнул Саша и повернулся к больной: — Давайте поговорим, только обещайте мне не волноваться. Надо восстановить картину произошедшего в вашей квартире. Сколько их было?

— Четверо, — слабо шевельнулись губы Маши, и Бондареву пришлось немного наклониться к ней, чтобы услышать ответ.

— Молодые, старые? Какого возраста?

— Трое молодые… Один не очень… Трудно теперь сказать. — Она задышала чаще, на лбу выступили мелкие капельки пота.

— Кто стрелял?

— Молодой… И пожилой, лысый.

«Лысый, это уже кое-что, — немного оживился Саша, — примета, которую просто так не спрячешь. Расспросить бы ее подробнее, да больно слаба, прав хирург».

— Сильно лысый? — улыбнулся он. — Где волос не хватает? На лбу или на затылке?

— На лбу… Залысины.

— Кто-нибудь из них был одет в форму милиции? Или в какую другую?

— Нет. — Она прикрыла глаза, и Бондарев понял, что ей очень тяжело говорить и вспоминать то утро, когда раздался роковой звонок в дверь квартиры. — До них скорая была… Ошиблись.

— Вот как? Интересно.

— Сеня как? — Маша открыла глаза.

— В реанимации. — Бондареву стоило труда не отвести взгляда, и он поспешил перевести разговор на другую тему. — Почему они пришли к вам?

— Не знаю… Вроде мы как все. Сеня говорил, у Котеневых тоже были.

— Сеня говорил? — заерзал на табурете Саша. — В то утро говорил, да? Откуда он узнал?

— Муж сказал… Я так поняла.

— А кто эти Котеневы? Я правильно называю фамилию?

— Он работал с мужем… Давно.

В приоткрытую дверь палаты заглянул врач и сделал Бондареву знак, что пора заканчивать разговор.

— Выздоравливайте. — Саша встал, и тут же в палату вошел хирург, как бы торопя его поскорее уйти и дать больной покой. — До свидания… Кстати, вы знаете, где живут Котеневы?

— Недалеко от нас, — почти прошептала Маша, а хирург потянул Бондарева за полу халата к выходу.

— Вы и так говорили с ней двенадцать минут, — недовольно буркнул он, прикрывая дверь реанимационной палаты.

— Простите. Когда дадите еще поговорить?

— Не знаю, — пропуская Бондарева в ординаторскую, честно сказал хирург. — Муж грозился ее перевести в другую клинику, как только можно будет транспортировать. Наша, как ему кажется, недостаточно хороша. Присаживайтесь. Хотите чаю?

— Спасибо, — отказался Саша. На его непросвещенный взгляд абсолютно здорового человека, больница была как больница: запах дезинфекции, старый линолеум на полу, покрашенные блеклой масляной краской стены, больные в застиранных халатах и пижамах, с кухни тянет пригорелым молоком и на лестнице стоит очередь к телефону-автомату: кто на костылях, кто придерживая рукой швы. — Чем же плоха больница? — закурив с разрешения врача, усмехнулся он. — Впрочем, любая больница…

— Кормят скудно, — вздохнул хирург, — лекарств нет. Мы же не «кремлевка». Сами знаете, давно расслоились и жизнь и смерть. Теперь и помереть стоит недешево. Я недавно бабку хоронил, знаю. Да что об этом. Я вам про пищу сказал, а больному надо хорошо питаться. Ладно, если такие, как Машин муж, будут икру таскать сумками, а если нет? Переведет ее от нас скоро, сам обещал.

— Икру, говорите, таскает сумками? — покачал головой Бондарев. — Заботливый. А куда хочет перевести, в какую клинику?

— Найдет куда, если деньги есть, — желчно усмехнулся хирург. — Теперь за деньги все можно. Все становится товаром, кооперативы медицинские открываем, а лучше бы систему спасения пострадавших на дорогах организовали. Не хуже меня знаете, наверное, сколько в городе травм и увечий? А когда гололед и тротуары не чистят? Все отделения битком забиты. Зато строим дворцы для аппарата: по нестандартному проекту, из кирпича, с улучшенной планировкой квартир и даже с детским садом для элитарных детей. А у нас линолеум не на что сменить. На всю Москву всего двенадцать травматологических бригад с реанимобилями. Скорость движения в городе у них двадцать пять километров в час, и оказать помощь они могут не более чем двадцати процентам нуждающихся. Вот куда надо бы деньги вкладывать. Да и у вас, как я в газетах читал, дела не лучше.

Саша промолчал. А что говорить? Вихрастый хирург, мальчишеским жестом подтягивающий зеленые штаны, кругом прав.

Лушин носит жене икру сумками? Следовательно, у Александра Петровича сохранились прочные связи в торговле и есть на что покупать деликатесы. Конечно, когда такое несчастье случается в доме, ничего не пожалеешь, но все же стоит это пометить для себя, равно как и желание перевести жену в другую клинику.

— Крысу я у вас во дворе видел, у помойки. Много их тут? — сминая в пепельнице окурок, спросил Бондарев.

— Травим, — устало откликнулся хирург. — Общепит в парке, у нас пищеблок, город грязный, в каждом доме тараканы, в подвалах комары плодятся, санитарная служба слабая. В общем, проблем масса, и, когда они будут разрешены, я, например, не знаю.

— Я тоже, — вынужден был признаться Саша. — У нас их не меньше. Спасибо, что дали поговорить.

Он попрощался и спустился вниз, сдавать тесный, не по его росту белый халатик. Выйдя на крылечко больничного корпуса, постоял, глядя на небо и раздумывая — куда теперь? Надо, наверное, в первую очередь установить знакомого Лушина по фамилии Котенев, выяснить адрес его местожительства и место работы.

Заложив руки за спину, Саша медленно пошел по пустому больничному двору. Проходя мимо здания, в отдушине фундамента которого скрылась наглая рыжая крыса, он приостановился и, наклонившись, заглянул в темное отверстие. Оттуда пахнуло сырым холодом и каким-то мертвенным запахом. Настороженному уху почудились тревожные шорохи и приглушенные писки, словно в мрачной глубине подвала, скрытые темнотой, клубком катались по гнилым доскам пола мерзкие рыжие твари, справляя свой непонятный и жуткий обряд.

Бондарев невольно отшатнулся, как будто из отдушины вот-вот могла высунуться усатая морда с оскаленными желтыми резцами и тяпнуть его за нос, чтобы не подглядывал. Мерзость!

«Драконы!.. — брезгливо вытирая лицо носовым платком, криво усмехнулся Саша. — Мудрит Ванька, романтизирует. Какие там драконы? Разжиревшие, наглые крысы, выросшие до гигантских размеров, а не драконы. Причем не исключено, что за меньшей крысой прячется большая, лениво, но настороженно выжидая, пока удастся отгрызть свою долю добычи, пожрав первую крысу, уже успевшую впиться зубами в лакомый кусок».

Прикурив, он побрел к выходу из больничного садика, сладко попыхивая папиросой и размышляя о не слишком веселой жизни обыкновенного сыщика.

Следователь, сыщик, адвокат — герои многих фильмов и книг, люди романтических профессий, якобы отмеченных печатью высокого, постоянно оттачиваемого интеллекта. Как же теперь они бледно выглядят, в условиях коррупции, бешенства цен, несовершенства законодательства, дефицита, засилия аппаратных методов руководства милицейскими подразделениями.

Да чего только не вытворяли с милицией. Однажды, еще в середине пятидесятых годов, загнали курсантов средней школы на трибуны недавно построенного стадиона в Лужниках и приказали топать сапогами что есть мочи, желая проверить — не обрушатся ли перекрытия? При этом те, кто отдал приказ, предусмотрительно стояли на середине футбольного поля.

Естественно, курсанты топать ногами отказались — разве для этого они надели милицейскую форму? Многое и сейчас напоминает этот кошмарный в своем идиотизме случай…

Денек у Зуева не заладился с самого утра — бывает так, что все с самого начала пойдет наперекосяк, хотя до этого вроде бы никаких примет близких неудач не замечалось.

Вчера он ходил в клуб, где гастролировал какой-то провинциальный театр с участием болгарских актеров в новомодной пьесе. Сам Зуев театралом не был, но пригласила знакомая девица, к которой он неровно дышал, и поэтому не стоило отказывать. Зал оказался полупустой, уселись, где хотели, на задних рядах. Пьеса была скучная, и Зуев все внимание уделил круглым коленкам знакомой. Сначала тихонько, потом смелее он начал гладить их, забираясь все выше. Она не отталкивала его руку, и это ободряло. Обняв ее за плечи, он жарким шепотом предложил бросить занудное просвещение и поехать к нему, послушать музыку. Поехали.

Дома, включив стереосистему, Зуев быстренько выставил на стол бутылку вина и нехитрую закуску; потом она пошла в ванную, а он разобрал постель. Не успели лечь, как в двери начали трезвонить и стучать.

Чертыхнувшись, Зуев вышел в прихожую, решив, что где-то протекло и теперь разъяренные соседи жаждут снять с него скальп. Но, как оказалось, забрел хмельной дальний родственник, возвращавшийся из походов по столичным магазинам и искавший ночлега. После долгих препирательств удалось его спровадить, пожертвовав недопитой бутылкой вина, но настроение было уже безнадежно испорчено — кому понравится неожиданный визит в такой ответственный момент?

Заснули поздно, почти в середине ночи, но поспать толком не успели, поскольку под окнами зарычали мотоциклетные моторы — неугомонные пацаны вздумали гонять на своих трескучих мопедах. В доме зажглись окна, кто-то с верхнего этажа вышел на балкон и гулким басом обложил ночных ездоков матом, пригрозив вызвать милицию. Зуев тоже прошлепал босиком к окну — балкона в его «малолитражной» квартире не наблюдалось — и выглянул. Внизу, в сереньком свете нарождающегося утра, сбились в кучку десятка полтора юных рокеров в кирзовых сапогах с подвернутыми голенищами и украшенных бляшками куртках. Лениво поругавшись с обладателем гулкого баса, они оседлали своих «кузнечиков» и затарахтели в сторону другого микрорайона.

— У тебя чего, каждую ночь концерты? — зевнув так, что захрустело за челюстями, спросила знакомая.

Зуев не ответил. Потянув на себя одеяло, он захотел согреться и заснуть. Уже возникло сожаление, что поддался похоти и притащил к себе эту глупую телку.

Утром он встал с тяжелой головой. Она что-то говорила, доказывая, что не принадлежит к «этим» и чтобы он не думал так легко отнестись к сложившимся между ними отношениям…

Ее голос, еще вчера казавшийся столь приятным и волнующим, сегодня утром показался скрипучим, прокуренным и занудливым. Без макияжа и теней на веках ее личико выглядело бледным и испитым, а глаза мутными и припухшими. Плохо расчесанные волосы свешивались на лоб, и вызывала раздражение идиотская привычка причмокивать губами. Злой до невозможности от недосыпания, Зуев прямо и откровенно предложил ей немедленно убираться.

— Куда? — удивленно округлила она глаза.

— А куда хочешь, — ответил он, повернувшись к ней спиной. — Пошла вон!

Через пару минут в прихожей хлопнула дверь, а перед тем до него донеслось несколько весьма крепких выражений. Но он не отреагировал. Только когда дверь хлопнула, почувствовал облегчение и, успокоившись, крепко заснул.

Проснулся ближе к обеду и, поглядев на часы, вскочил, заметавшись по комнате — единственной в квартире. Он же сегодня выходит во вторую смену! Наскоро выпив чаю на кухне и не ощутив вкуса бутербродов, Зуев вылетел на улицу.

Чистое утром небо успело покрыться серыми облаками, обещавшими дождь, парило, в метро было душно, и настроение опять стало портиться. Тем более он забыл захватить зонт.

Родной таксопарк стоял там, где ему и положено. Кивнув «вратарю» — так водители именовали вахтера, — Зуев прошел на территорию и отыскал свою лайбу, сиротливо приткнутую сменщиком около забора. Таксопарк старый, теплых боксов для всех машин не хватает, а план гнать надо, хоть кровь из носа.

Получив необходимые для выезда на линию бумаги, Зуев уселся в кабину и, закурив, проверил содержимое бумажника. Работать не хотелось — машина старая и дышит на ладан, погода, судя по всему, сегодня будет дрянь, а если, погнавшись за длинным рублем, заберешься с каким-нибудь клиентом в пригород, то потом можешь сам оттуда не выползти, разве только за бабки вытянут тебя на веревке.

Конечно, психология таксиста значительно отличается от психологии остальной части населения — пассажиров. Таксист давным-давно рассматривает государственную машину как свою собственную — куда хочу, туда везу. С другой стороны — как не ловчить бедному водиле? Когда вернешься со смены, заплати при въезде «вратарю» — закон, все дают. В отделе технического контроля дай дежурному механику, потом откинь диспетчеру. Когда заполнишь бумаги и сунешь в щель сумку с выручкой, не забудь бросить и кассиру, чтобы правильно все посчитал.

Так, незаметненько, уходят бабки. К примеру, если проходишь со своей лайбой техобслуживание, то не греши — дай деньжат механику, который ставит печать на документ, а если надо ремонтироваться, то и слесари слупят с тебя под предлогом того, что они не ездят за ворота и не могут там настричь бабок со всяких лохов. Одна отрада, что ремонт пополам со сменщиком.

Правда, никто тебя не неволит и за горло не берет — не хочешь, не отстегивай, но тогда решай свои проблемы в гордом одиночестве. Но как их решишь, если ничего нет?

Да, текут денежные ручейки из твоего кармана, дорогой Зуев. Все знают об этом и помалкивают, хотя известно, что то в одном таксопарке, то в другом пересаживается начальство с персональных автомобилей и из мягких кресел в зал суда, на скамью подсудимых. Недавно потолковали с одним старым мастером за кружечкой пивка после смены, так тот «открыл глаза».

— Дальше, то есть выше, наши бабки тоже стригут кто во что горазд, — потягивая пивко, авторитетно рассуждал коллега по баранке, заговорщически подмигивая Зуеву. — Диспетчеры несут дань старшему диспетчеру, а тот выше отдает, заму по эксплуатации. Механики колонны тащат к начальнику колонны. Хочешь получить новую лайбу? Дай взятку начальнику. Хочешь, чтобы механик не осматривал машину, не проверял показания спидометра и его пломбу, а только расписался в путевом листе? Гони монету…

Слушая его, Зуев согласно кивал — известное дело, зря распинается мастер, и без него знаем. Возьми обязательство перевыполнить план, так тебе начальство руки будет пожимать, хвалить, хотя прекрасно понимает, что липу гонишь внаглую.

Где взять бензин для перевыполнения плана? Свыше лимита не получишь, а экономить не на чем. Холостой пробег идет сверх нормы, а горючее лимитировано для каждого водителя — ищи тогда выгодные рейсы, отказывай пассажирам, втирайся в дальнобойщики или шустри около вокзалов и аэропортов. А там на старенькой лайбе делать нечего. Из общего пробега в сто кэмэ проехать без пассажира имеешь право всего двадцать три, остальное обязательно с включенным счетчиком. Если не выдал положенный коэффициент платного пробега, то вытянут на ковер и начнут мозги вправлять: «Не умеете работать!» А что значит — уметь работать?

Докурив, Зуев аккуратно затушил окурок, вылез из машины и поболтал минут пять со знакомыми водителями — выезжать за ворота не хотелось, хотя и на территории парка ничего не высидишь. Но не хотелось, и все. То ли до сих пор угнетало воспоминание о бестолковой телке, ночевавшей сегодня в его маленькой холостяцкой квартирке и оказавшейся опять типичным «не то», или не прошло до конца раздражение, вызванное поздним визитом поддатого родича? А может быть, не давала покоя злоба на малолеток, разъезжающих по ночам на стрекоталках?

Наконец он решился. Усевшись за руль, включил зажигание и медленно тронул с места. И тут же, словно подкараулив, начал сеять с небес мелкий дождичек, черня асфальт двора и сделав рябым лобовое стекло. Аккуратно вырулив между машинами, ожидавшими своей очереди на мойку, Зуев чуть увеличил скорость и подкатил к воротам. Он хотел лихо проскочить на скорости мимо «вратаря», уныло сидящего в своей будке, как вдруг заметил до жути знакомую фигуру, мокнущую под дождем посреди дороги. Нога Зуева нажала на педаль тормоза.

Человек в шляпе с поднятым воротником стоял, широко расставив ноги, словно он врос в мокрый асфальт и никакая сила не способна была его сдвинуть с места, которое он выбрал. Упрямо наклонив лобастую голову, он глядел на машину Зуева, и тому вдруг показалось, что стоящий за воротами таксопарка человек уперся ему взглядом прямо в глаза.

Таксисту стало душно. Рванув ворот рубахи и не замечая, что оторвал пуговицу, он, в каком-то шальном, помутившем разум отчаянии, надавил на педаль акселератора. Машина прыгнула вперед — раздавить, смять этого человека, вновь возникшего на его пути, впечатать его в мокрый асфальт, чтобы никогда больше не видеть. Никогда!

Увидев несущийся на него автомобиль, человек на дороге не изменил позы, не вытащил рук из карманов плаща, не заметался, не отпрыгнул в сторону — и нервы Зуева не выдержали. Дико закричав, он ударил по тормозам. Старенькая лайба, судорожно дернувшись, развернулась и застыла, не дотянув до стоявшего на дороге человека буквально нескольких сантиметров.

Обессиленно закрыв глаза, Зуев откинулся на спинку сиденья, не слушая, что кричит выскочивший из своей будки «вратарь», поминавший его такими матерными оборотами, которые впору было бы записывать, чтобы щегольнуть потом в курилке перед остальной шоферской братией. С какой-то обреченностью Зуев слышал, как открылась дверь машины и стоявший на дороге человек сел рядом с ним, принеся в салон запах дождя, городской пыли, крепкого одеколона и табака. Хлопнула закрывшаяся дверца. Вот они опять вдвоем, в тесном мирке салона лайбы.

— Нервы сдают? — недовольно буркнул человек в мокром плаще. — Валерьянку пей на ночь, говорят, помогает.

— Чего тебе надо, Купцов? — не открывая глаз, сиплым шепотом спросил Зуев. — Чего?!

Сзади засигналил другой водитель, торопившийся выехать на линию, опять бешено заорал «вратарь», приказывая освободить дорогу.

— Трогай, чего стоим? — Иван слегка толкнул Зуева в плечо. — Слышь, сзади надрываются.

Открыв глаза, Зуев послушно включил зажигание и вырулил к обочине, освобождая проезд. Затылок у него ломило, как перед грозой, когда начинаются перепады давления, руки подрагивали от нервного напряжения, и он только сейчас понял, что действительно чуть было не отправил опера на тот свет. Затаскали бы потом, как пить дать, да разве объяснишь, что на тебя накатило, когда его увидел?

— Счетчик-то включи, — миролюбиво напомнил Купцов, доставая из кармана плаща мятую пачку сигарет.

— Чего тебе надо? — закрыв лицо ладонями, глухо спросил Зуев.

— Потолковать. — Иван прикурил, помолчал, глядя на мутные дождевые капли, стекающие по лобовому стеклу. Протянув руку, сам включил щетки дворников, и они заскрипели, слизывая сырость со стекла. — Старенькая у тебя машинка, — стряхивая пепел, заметил Иван. — План привозишь?

— Слушай, Купцов, — отнял руки от лица Зуев, — кончай тень на плетень наводить. Я же тебя сейчас придавить мог, раскатать в блин! Ты что, не понимаешь? Зачем на дороге встал, покрасоваться?

— Нет, просто боялся тебя пропустить. Дома телефон не отвечает, а в парк мне соваться не хотелось. Зачем тебе лишние разговоры? Потому и стоял, ждал, когда выедешь. Я же сказал: потолковать надо.

— Не о чем нам толковать, — хмуро ответил Зуев. — Если ты как пассажир, то говори, куда ехать. Отказывать в передвижении нам запрещено.

— Тогда вези к метро. К тому, которое поближе, — усмехнулся Иван.

Зуев включил счетчик и, несколько раз вздохнув, чтобы окончательно успокоиться, поехал.

Купцов сидел рядом молча, сосредоточенно сосал сигарету и смотрел прямо перед собой. Скосив на него глаза, Зуев отметил, что Иван Николаевич постарел. Да, и опера время не щадит, оставляет свои отметины, но нахальство и нахрап у него прежние, как в молодые годы.

— Чего молчишь? — не выдержал Зуев. — Пришел про старое напоминать? Знаю я вас! Как чуть чего, так по прежним адресам гоняете, ни себе ни людям покоя не даете. Тяжелый ты человек, Иван Николаевич. Нет бы жил как все, а то роешься в чужом дерьме и еще норовишь им все вокруг вымазать под благовидным предлогом интересов правосудия.

— Это не я тяжелый, — приоткрыв окно, чтобы выбросить окурок, откликнулся Купцов. — Это система, в которой я работаю, тяжелая. Навроде маховика: набрала обороты и пока еще начнет крутиться в другую сторону. И я кручусь вместе с ней. Потому и подумал: не навестить ли Игорька Зуева? Потолковать с ним, как со знающим человеком, глядишь, присоветует чего?

— Я тебе не советчик, — фыркнул уже отошедший от нервного стресса Зуев, — тоже мне нашел гадалку. Вон твое метро. И больше у ворот не стой, а то в следующий раз могу в последний момент передумать или тормоза откажут. Лайба у меня действительно старая.

Он выключил счетчик и, довольный собой, повернулся к Ивану. Тот полез в карман и вытащил сломанную отвертку:

— Твоя? Вроде ты именно такой двери у машин открывал?

— Не моя, — отвернулся Игорь. — Не бери на понт.

— Есть такое понятие, как почерк преступника, — убирая отвертку и выгребая из кармана горсть мелочи, спокойно ответил Купцов. — А в одном неприятном случае почерк твой. И отверточка нашлась. Вот, к примеру, отправлюсь я в твой парк и начну спрашивать, не видел ли кто у тебя этакой отверточки…

Рассуждая, он неспешно отсчитывал на ладони медяки, складывая их стопочками на торпеде. Заерзав, Зуев съязвил, скрывая беспокойство:

— На паперти, что ли, стоял? Или зарплату вам теперь медью дают, чтобы больше казалось?

— Ага, — беззлобно согласился Иван, — угадал, именно, чтобы больше. Так вот, узнают отверточку? А ей машинку открыли, угнали, совершили тяжкое преступление и бросили. Дай, думаю, у старого знакомого спрошу, не его ли отверточка там осталась?

— Не его, — сгребая мелочь, зло ответил Зуев. — Не пришьешь мне, не надейся. Теперь прошло время, когда вы одни кругом правы!

— Прошло, это ты правильно сказал. А вот кто под Игорька Зуева работает, надеясь его вместо себя на нары отправить или куда еще похуже? Не знаешь?

— Вот ты о чем? — слегка присвистнул таксист. — Решил, значит, моими руками свои делишки обделывать? Ловко!

— Зачем же твоими? — обиделся Иван. — Просто потолковать хотел, посоветоваться, а ты машиной давить, фыркать, злиться. На сердитых, говорят, в аду воду возят, слыхал? Честно говоря, я надеялся через тебя быстрее до того умельца добраться, но, наверное, не получится. Бывай.

Открыв дверь, он вышел и, привычно засунув руки в карманы плаща, пошел к станции метро.

— Погоди! — приоткрыв окно, окликнул его Игорь. Когда Иван подошел, он спросил: — У тебя там что, действительно очень серьезное?

— Серьезней не бывает, — криво усмехнулся Купцов.

— Я подумаю, — нахмурился Зуев. — А ты это, зла на меня не держи. Как тебя увидел, в глазах потемнело: ведь ты же меня засадил, поганец.

— Дело прошлое, — поправляя воротник плаща и поеживаясь от холодного ветра, ответил Иван. — Каждый из нас сделал свое. Ты не хочешь мне дать ответ на вопрос? Но я все равно найду этого друга: поднимем старые дела, учеты, да мало ли у нас возможностей. Только будет несколько дольше. Вот так. Людей мне жалко, Зуев, потому и поехал к тебе по старой памяти.

— Подумаю, — повторил таксист. — Телефон оставь, на всякий случай. Рожу мне твою видеть противно, а позвонить, может, позвоню.

Глядя вслед уходившему Купцову, он подумал, что, наверное, стоит заглянуть в гаражи, где обосновался Свекольный — тот всегда все про всех знает: кто откинулся из зоны после срока, кто недавно залетел, кто на гастролях и кто завязал. Расспросить Свекольного, послушать, что тот провещает, и сделать выводы для себя, а со звонком Купцову можно не торопиться — в его конторе любят корчить из себя задушевных и человечных, а как за горло прихватят, так вся их задушевность оказывается шитой белыми нитками.

С другой стороны — Ванька просто так не объявится, он мелочовкой не занимается, и, если пришел, значит, дело действительно серьезное. Если кто-то на самом деле работает под Игоря Зуева, то надо спасать собственную задницу от грядущих неприятностей — не хватало таскаться по уголовкам и доказывать, что ты не верблюд…

Рогачев пил чай и читал бумаги, подшитые в жестких картонных корочках, аккуратно перелистывая странички за верхние уголки. Поглядев поверх очков на вошедшего Купцова, он захлопнул дело и отставил недопитый стакан.

— Присаживайся. Намок небось? Хочешь кипяточком побаловаться? Нет? Ну, как знаешь… Какие новости?

— Разные. — Иван присел на диван, вытащил из кармана блокнот. — Топчемся пока на месте. Навестил я двух интересных старых знакомых. Один по фальшивочкам проходил, а другой машины вскрывал виртуозно. Поговорили, но ответной реакции на свои визиты я быстро получить не надеюсь.

— А учеты? — помешивая ложечкой в стакане, бросил Рогачев.

— Работаем, — вздохнул Купцов. — Упрекать людей в бездеятельности нет оснований. Бондарев был в больнице у потерпевшей. Привез интересные сведения: она говорит, что подобное нападение было на знакомого Лушина, некоего Котенева, проживающего неподалеку. Якобы об этом ей сообщил убитый родственник.

— Установили Котенева? — заинтересовался Алексей Семенович.

— Нашли. Узнаем, что за человек, и, думаю, надо к нему Сашу Бондарева отправить, пусть побеседует.

— Атака в лоб? — Сняв очки, Рогачев повертел их, потом раздраженно отбросил. — Надеешься на авось?

— Ну, Ключевский, знаете, писал, что расчетливый великоросс любит подчас очертя голову выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось.

— А если серьезно?

— Котенев наверняка полагает, что нам неизвестно о нападении на его квартиру, — улыбнулся Иван. — Можно застать его врасплох.

— Если нападение было, — заметил Алексей Семенович, — но его могло и не быть. Есть гарантии, что Лушин не солгал? Ведь он нам об этом ни словом не обмолвился, так? Почему молчит? Не знаешь? И я не знаю, а надо бы нам знать. Раненая ссылается на убитого родственника, а того уже ни о чем не спросить. Любезный Александр Петрович Лушин сделает круглые глаза, как и его знакомый Котенев, если даже к нему и приходили с самочинным обыском. Что тогда? Как в той сказке про мочало, начинай сначала? Думать надо, Иван, думать. Отчего Лушин молчит о произошедшем у Котенева, какая между ними связь, какие отношения? Как, наконец, могут быть связаны нападения на Котенева и Лушина, если на Котенева действительно напали? Видишь, сколько вопросов? А ты на авось.

— Я не упрощаю, — слегка надулся Купцов. — Перед визитом к Котеневу поработаем, выясним, как и где пересекались его жизненные пути с Лушиным, побеседуем с соседями. И потом, у Котенева есть жена. С ней стоит побеседовать.

— Стоит, — согласился Рогачев. Ему нравился оптимизм Ивана и не нравилось то, что в деле пока нет никакой ясности. Нутром вроде чувствуешь, что не так просто все между Лушиным и Котеневым, что не зря их посетили, а вот как доказать эту связь, как влезть в чужую жизнь и в чужую голову? Как узнать, какие там спрятаны тайны и какие бродят мысли? Свои сомнения и домыслы не выложишь на стол следователя или прокурора, не подошьешь к делу, не представишь как доказательства суду.

Могли у Котенева и Лушина потребовать дань, зная об их темных делах? А те ответили вымогателям отказом. Ну и завертелось-закрутилось — начали с запугивания, а дошло потом и до стрельбы. Могли прижать дельцов конкуренты, а пострадавшие не заинтересованы в разглашении своих дел, чтобы не связываться с органами милиции и не объяснять, откуда у них такие средства. Иван, помнится, рассказывал, что убитый родственник Лушина был весьма крепким физически человеком, — не пригласил ли его Александр Петрович для обороны от возможного нападения? Тем более родственная связь между ними весьма дальняя, чуть ли не седьмая вода на киселе. Но тогда получается, что Лушин знал, что под предлогом производства обыска к нему могут прийти преступники? Откуда он мог узнать об этом, от кого? Только от Котенева, если и на того уже покушались.

— Туго идет работа, — пожаловался Купцов, глядя за окно.

Рогачев не ответил. Отхлебнув из стакана остывшего чая, он тоже поглядел за окно. Дождь, испортилась погода, настроение ни к черту, мучает проклятое давление и полная несуразица с делом по разбойному нападению на квартиру гражданина Лушина. Работают ребятишки, стараются, не знают выходных, а топчутся на месте.

Затрещал телефон. Сняв трубку, Алексей Семенович привычно назвался и ответил, подавляя раздражение:

— Пока ничем порадовать не могу. Работаем. — Сделав знак Купцову, хотевшему уйти, чтобы он задержался, продолжил после долгой паузы: — Нет… Я все прекрасно понимаю. Но поймите и вы нас. В стране каждые полчаса совершается умышленное убийство, а мы работаем все в том же составе. Нет, я называю среднестатистические данные, а не конкретно по городу. Я доложу, как только появятся обнадеживающие результаты.

Положив трубку, он сказал Ивану:

— Слыхал? Звонят с самых верхов, погоняют. У всех есть родственники, знакомые, беспокоятся за своих, как будто мы привыкли работать не в полную силу, если нечто случилось с простым гражданином. Напоминают, что вооруженные преступники на свободе, как будто я сам об этом не знаю и пребываю в благодушии. Мне тоже тут несладко, тем более когда приходится говорить с людьми, в нашем деле ничего не смыслящими, но привыкшими приказывать и указывать. Сначала он спортивным обществом руководит, потом финансами занимается, а вскоре, глядишь, уже погоны нацепил и лампасы нашил: давай дальше руководи, зарабатывай себе большую пенсию.

— Самое страшное, что такие в отставку никогда сами не уйдут, — хмыкнул Купцов. — У нас еще никто добровольно в отставку не ушел, даже после страшных ошибок и жертв.

— Философ, — покрутил головой Рогачев. — Смотри, Спиноза, начнут нас скоро трясти, как грушу: время идет, а результатов нет.

Вернувшись в свой кабинет, Иван открыл фрамугу, сел за стол. От окна тянуло мозглой сыростью. Голова казалась набитой опилками и совершенно неспособной думать, к чему настойчиво призывал Рогачев.

Перелистывая странички блокнота, Купцов подумал, что значительная часть населения страны сейчас переживает некое подобие посттравматического стрессового синдрома, как любят выражаться медики. Хотя почему только часть населения? Всем досталось за последние годы.

С удовольствием закурив, Иван начал рисовать на листе бумаги узоры, пытаясь изобразить логическую схему. Мало идти только от потерпевшего или потерпевших, надо добраться и до самих драконов. Итак, что мы имеем в профессиональном преступном мире?

Мошенники, карточные шулеры, карманные воры — все как один профессионалы. Причем каждая из этих специальностей имеет массу подвидов или узких специализаций на изъятии денег у частных лиц и государства. Например, среди карманников есть «ширмачи», крадущие только под прикрытием, «щипачи» — вытягивающие добычу пальцами, «хирурги» — действующие пинцетами, и множество других. Но искать среди них драконов, видимо, не имеет смысла — не та публика, не станут они связываться с вооруженными нападениями и мокрыми делами.

Хорошо, тогда подумаем о процветающих ныне карточных шулерах. К примеру, «катранщики», содержащие законспирированные игорные дома и притоны? Сами они вряд ли пойдут на такое, а вот их охранники, так называемые жуки, вполне могут по указке пойти на ограбление финансовых акул теневой экономики. Что ж, пометим это как одну из версий.

Кстати, надо бы не забыть про ростовщиков и перекупщиков долгов — там тоже существует своя система охраны и выбивания денег из клиентов.

Ну, а такую разновидность шулеров и мошенников, как «гусары» и «покрыщики», можно, пожалуй, временно оставить в покое, не тратя на них время.

Не стоит забывать о грабителях и разбойниках — каждый третий из них тоже профессионал. Жаль, что никто из потерпевших не может дать примет преступников, рассказать об их поведении, жаргоне, татуировках. Преступный жаргон мог бы дать крепкую ниточку в поиске, так же как и татуировки. Если, к примеру, у кого-либо из напавших на квартиру Лушина была «вышита» восьмиконечная звезда, то это профессиональный вор; если вытатуировано сердце, пронзенное кинжалом, — вор в законе; паук в паутине означает наркомана, а жук-долгоносик — карманного вора. Татуировки многообразны и несут свою смысловую нагрузку, вроде сигнала самолета, даваемого наземным службам перехвата — «я свой», позволяют уголовникам узнавать друг друга и сразу оценивать, какое положение в их мире занимает владелец выколотого тушью рисунка на теле. Причем присвоение чужих татуировок не поощряется и наказывается. Но сведений о татуировках нет.

Так, за поддельный ордер на обыск он уже уцепился. Хотя что там фальшивка, когда делают документы на право владения автомобилями, вырезают практически любые печати, особенно когда из закона изъят отягчающий признак «применение технических средств». Расширилась сфера применения замысловатых приспособлений, способных сделать честь многим современным предприятиям, — преступниками изобретены портативные газосварочные аппараты; домкраты, развивающие усилия в десятки тонн и помещающиеся в портфелях; бесшумные скоростные электродрели со сменными насадками и многое другое. Чего уж тут фальшивый ордерок?

Итак, отмечаем, что надо проверить — не связан ли Лушин с какой-нибудь профессиональной проституткой, контролируемой дельцами подпольного бизнеса, не имел ли долгов, которые могли перекупить, не увлекался ли картишками, посещая катраны в Москве или других городах?

Когда только успеть проверить версии — сутки не резиновые, начинает наваливаться усталость, а хоть маленького успеха, готового поддержать уверенность в себе, пока не удается достичь. И неизвестно, когда еще он будет, этот успех.

Отложив ручку, Иван критически посмотрел на свои каракули — непонятные непосвященному глазу кружочки и волнистые линии, стрелочки и торопливые, неразборчивые слова, сокращенные до двух-трех начальных букв. Однако какая-никакая, а примерная схемка получилась.

Довольный собой, Купцов уже хотел сунуть листок в тощие корочки дела, как его осенила новая идея — как он мог забыть о преступных молодежных группах? Большинство их участников еще ни разу не побывало в местах лишения свободы, но такие группы отличаются дерзостью при совершении преступлений и зачастую используют оружие. Социальное расслоение населения все более увеличивается, а объектами грабежей, разбоев и рэкета, как одной из разновидностей вымогательства, становятся преимущественно представители имущих слоев. Молодежь в большинстве случаев рассуждает весьма примитивно — он имеет все, а я тоже хочу красиво пожить. Поэтому сбрасывать со счетов возможность нападения на Лушина одной из таких группировок просто неразумно…

Собрались у Олега Кислова, родители которого еще продолжали жить на даче. Аркадий пришел, когда все уже были в сборе. Лысоватый Витек занимался маникюром, обстригая ногти при помощи новой ногтекуски; Анашкин курил, сидя в старом, продавленном кресле, а хозяин нервно ходил из угла в угол.

«Задергался, — взглянув на него, сразу определил Аркадий. — Давить на них надо, убеждать, что все нормально и останавливаться на половине пути глупо и опасно».

— Привет, — поздоровался Лыков и присел напротив Вороны. — В тот день суетно было и недосуг, а сегодня я вспомнил, — повернулся он к Гришке. — Ты вроде успел хапнуть у Лушина бумажник и коробку?

— Шкатулку, — не переставая ходить, уточнил Олег.

— Какая разница? — зло оборвал его Аркадий. — Где она?

Ворона прищурил глаза и сделал вид оскорбленной невинности. После того как разбежались в разные стороны, он первым делом поглядел на добычу — из бумажника удалось выгрести больше трех тысяч разными купюрами, а всякие бумажки — записочки, визитные карточки и прочую дребедень — Гришка порвал и спустил обрывки в унитаз. В шкатулке нашлись золотые вещички, часы какой-то иностранной марки на массивном браслете, бусы из жемчуга. Все это, с точки зрения Вороны, было делом пустым, совершенно никчемным — только попробуй сбыть, и тут же тебя повяжут, — а отдавать за бесценок в случайные руки и смысла нет. Реально ценны только деньги: не переписывал же хозяин номера всех купюр! Поэтому Анашкин за шкатулку не держался, но для вида огрызнулся:

— Сам бы брал, а то только спрашивать: где?

— Давай сюда! — приказал Лыков.

Ворона нехотя поднялся и пошел в смежную комнату. Вынес шкатулку и бросил ее на стол:

— На!

— Есть у них денежки, есть, — приговаривал довольный Аркадий, вынимая из шкатулки кольца, бусы, часы. — Осечка произошла, а то бы взяли больше.

— Этот… — сглотнув набежавшую слюну, осевшим голосом спросил Кислов. — Малый этот… жив? И баба?

— Не знаю, — отмахнулся Лыков. — Главное, охрана в квартире была… Хорошо!

Жедь выбросил в форточку окурок и недоуменно поглядел на инженера — заговаривается, что ли, чего же хорошего?

— Не сечете? — поймав его взгляд, усмехнулся тот. — Добро свое они охраняют, ясно? А если нет ничего, зачем охрана?

— Я о другом думаю, — протянул Жедь. — В следующий раз нас тоже могут встретить людишки со стволами. Кончились игры в обыски и милиционеров.

Он не стал говорить, что давно сжег форменную рубашку, купленную им в магазине «Железнодорожник», старый милицейский китель и брюки. Весело горело тряпье, облитое бензином, отполыхал маленький костерчик во дворе приемного пункта стеклотары, и на душе у Жедя стало легче — в случае чего уликой меньше. Золото, взятое у Котенева, он положил в стеклянную банку и зарыл — пусть ждет до поры, пока все успокоится. Такой товар цену всегда имеет, еще ни разу не дешевел, а распорядиться им по-умному лучше позже, а не сейчас, когда после неудачи у Лушина уголовка на ушах стоит. Но Жедь не торопится, он умеет ждать и, даже если его начнут гладить каленым утюгом, не выдаст места, где зарыта заветная баночка. А теперь, похоже, можно будет добавить туда кой-чего!

— Не встретят, — уверенно ответил Аркадий. — Ментам Лушин не помощник, поскольку за себя боится и Котенева им не выдаст, а своих боевиков у них нет. Иначе уже ждали бы.

— Ну, не знаю, — отвернулся Жедь.

— Витек прав, — торопливо заговорил Кислов. — Надо переждать, затаиться. Кто знает, что происходит сейчас там, у Лушина? Не, я пока никуда ни ногой.

— Дурак! — захлопнув шкатулку, засмеялся Лыков. — Знаешь, на сколько это тянет? — Он покачал резную коробочку на ладони, словно взвешивая. — Надо действовать, наступать, пока они не опомнились. Наступающий всегда побеждает, а вы зовете к обороне? Пропить добытое, купить шмотки, видео, стерео, балдеть и страдать, что не решился еще раз, не пошел к их казначею? Ведь есть у них казначей, есть! Наверняка это Рафаил! Григорий, ты машину новую присмотрел?

Анашкин кивнул. Машина действительно подобрана, стоит у одного дурачка в гараже. Ездит он редко, а замочек плевый — открыть пара минут — и ты опять на колесах. Интересно, чего сегодня решат: временно бросить дело или опять идти?

— Да пойми ты, опасно бить без конца в одну точку, — не выдержал Олег. — Они повязаны друг с другом. Иначе зачем у Лушина оказался тот бугай? Котенев ему все рассказал, предупредил. Могли предупредить и Рафаила, даже наверняка предупредили. Витя прав, нас там могут ждать.

— Ты лучше скажи, облигации на деньги поменял? — перебил его Аркадий. — Нет еще? Так чего ждешь, меняй. И готовьтесь, будем брать Хомчика. Прямо в квартире, тепленького, но уже без выкрутасов. Жестко, напористо, быстро! А потом конец! Стволы в речку, деньги делим и ведем жизнь обывателей: примерных и законопослушных. Сейчас еще есть шанс, а потом его не будет.

В комнате повисла тишина. Кислов прислонился плечом к стене и вспоминал тот день, когда они с Аркадием потрошили здесь похмельного Гришку. Кажется, так давно это было, будто много лет назад, а уже сколько наворочали.

Жедь разминал сигарету и прикидывал — сколько он еще положит в заветную баночку, если случится удача у Хомчика? Рафаил мужичок хлипкий, по внешности сразу видать, что трусоватый и семейственный, а такие все отдадут, если детишкам к головенке приставить наган и пригрозить. Отдаст, куда денется! А если детишек дома не случится, то можно попробовать провернуть такой финт с женой, мамашей или самим хозяином. Богатенькие, они за жизнь цепляются!

Ворона не думал ни о чем. Просто хотелось, чтобы скорее заканчивали говорильню и приступали к распитию. Чего лясы точить, тем более Лыков твердо обещает, что возьмут у этого Рафика куш и уйдут в тину.

Вспомнился вдруг Свекольный, суетившийся в гаражах, сшибающий деньжата с автолюбителей, помявших свои машины черт знает где, а за ним мысль привела к спившемуся старому знакомому с ипподрома. Нет, ни таким, как Мясо, ни таким, как Свекольный, становиться не хотелось.

— Готовьтесь, — вставая, приказал Лыков. — Пойдем к Хомчику.

— Сейчас? — удивился Ворона.

— Нет, не сейчас, — усмехнулся Аркадий, — и, скорее всего, не завтра. Скажу когда. Но затягивать не будем…

Глава 3

Бондарев который день не высыпался — у младшей дочери резались зубы, и ребенок плакал ночами, а квартирка однокомнатная и в ней жили четверо: он сам, жена и двое детей. Утром вставал с тяжелой головой, принимал ледяной душ, чтобы отогнать сонливость, но все равно днем время от времени накатывало и страстно хотелось, забыв обо всем, где-нибудь прилечь и подремать.

Выйдя из метро, Саша сразу увидел дом, где размещалось учреждение Котенева, — современный небоскреб из стекла и бетона.

Выбрав теневую сторону улицы, — до стеклянно-бетонного куба не больше одной троллейбусной остановки и можно дойти пешком, — Бондарев неспешным шагом направился к роскошному офису, мысленно составляя план беседы с Котеневым. Видимо, сразу давить на него нет смысла — пусть порассуждает на отвлеченные темы, гадая, какая нужда привела к нему сыщика. Но с другой стороны, если действительно существует связь между нападением на квартиру Лушина и посещением жилища Котенева преступниками, застать Михаила Павловича врасплох, как надеется Купцов, вряд ли удастся.

Поднявшись на лифте, Саша прошел длинным коридором, неслышно ступая по ворсистым паласам, затягивавшим пол. Отыскав на дверях нужную табличку, поправил галстук и вошел в приемную.

Подложив под себя стопку книг, неумело печатала на машинке ярко накрашенная девица, тыкая остренькими ноготками в многострадальные клавиши. Услышав скрип двери, она оторвалась от своего занятия:

— Вы к Михаилу Павловичу?

— Да. Он здесь?

— Фамилия ваша как? — Девица бесцеремонно окинула Бондарева оценивающим взглядом.

— Я ему звонил и договорился о встрече. Он знает.

— А вы откуда? — Она вылезла из-за столика с машинкой и нехотя направилась к дверям кабинета. — Нельзя без доклада, он этого не любит.

— Вот как? — улыбнулся Саша. — Тогда скажите, что пришел Александр Алексеевич.

— Подождите. — Секретарша исчезла за дверью, которая закрылась за ней плотно и тяжело, как замковый камень, закрывающий вход в камеру с сокровищами гробниц египетских фараонов.

Потоптавшись, Бондарев подошел к столику и взглянул на лист, вставленный в машинку, — девица перепечатывала сонник.

— Пройдите. — Секретарша вышла из кабинета и предупредительно придерживала дверь, пропуская посетителя.

Саша вошел.

Котенев оказался моложавым мужчиной приятной наружности. Он вышел из-за стола и подал крепкую руку:

— Александр Алексеевич? — Котенев, не стесняясь присутствия визитера, заглянул в заранее приготовленную бумажку. — Очень приятно. Впрочем, что это я? Какая, простите, может быть приятность от неожиданного визита сотрудника столь серьезной организации? Присаживайтесь.

Он подвел Бондарева к стоявшим около журнального столика креслам. Лицо Котенева сохраняло радушно-равнодушное выражение, и Саша подумал, что разговаривать с этим человеком будет весьма непросто, даже трудно.

— Чем могу? — возвращаясь к своему столу и собирая разложенные на нем бумаги, поинтересовался Михаил Павлович.

— Не хотелось вас приглашать к себе, — негромко начал Саша. — Я полагаю, мы вполне свободно можем поговорить здесь?

— Несомненно, — тут же согласился Котенев и, нажав клавишу селектора, наклонился к нему. — Люся! Меня нет на месте, ни с кем не соединяй и… Чай, кофе? — Он вопросительно поглядел на Бондарева, но тот в ответ лишь пожал могучими плечами. — И два кофе, — закончил Котенев, — с чем положено в таких случаях. Слушаю вас? — Он вышел из-за стола и присел в кресло напротив гостя.

— У вас хороший кабинет, — не желая начинать серьезный разговор до того, как секретарша подаст кофе и удалится, польстил хозяину Саша.

— Министерство! — многозначительно поднял палец Михаил Павлович. — Присутствие высших чинов должно внушать определенный трепет, нести печать этакой державной важности, значимости. Хотя сейчас слово «министерство» произносят с определенным негативным оттенком, словно синоним слова «бюрократия».

«Чешет как по писаному, — наблюдая за ним, отметил Бондарев. — Скользкий типус, ох скользкий. Такого за рубль двадцать не купить».

Открылась дверь. Секретарша внесла поднос с кофейником, маленькими чашечками и вазочкой печенья. Поблагодарив ее, Михаил Павлович сам поставил поднос на стол и, подождав, пока Люся выйдет, достал из шкафа маленькую сувенирную бутылочку марочного коньяка и крохотные рюмочки.

«Принимает если не по первому разряду, то близко к этому, — решил Бондарев. — Так, наверное, угощает бизнесменов, приехавших с деловыми визитами. И держится как уверенно…»

— Пейте кофе, — разливая ароматный напиток в чашки, предложил хозяин. — Не слушайте тех, кто утверждает, что кофе по жаре вреден.

— Вы знакомы с Александром Петровичем Лушиным? — Задав вопрос, Саша уставился на руку Михаила Павловича, державшую тонкую ручку чашечки с кофе. Но пальцы хозяина кабинета не дрогнули.

— Не только с ним, но и с его семьей, — отпив из чашки, спокойно ответил Котенев. — Правда, стоит уточнить, ведь вам нужна во всем предельная точность? — Он улыбнулся. — Я знаю главу семьи, самого Александра Петровича. Мы когда-то работали в смежных отраслях, иногда встречаемся, раскланиваемся, говорим о делах, здоровье и все, пожалуй. Вы, наверное, пришли в связи с постигшим их несчастьем? Кошмарный случай. И вообще, стало страшно жить…

Говорил он легко, делая округлые, плавные жесты свободной рукой, в пальцах которой была зажата дымящаяся сигарета. Не уводил глаза в сторону от собеседника, всем своим видом показывая: вот он я, дорогой мой милиционер, весь, без утайки, спрашивай, ответим. И именно это его спокойствие, готовность отвечать все больше настораживали Бондарева, который словно не замечал налитого в чашки кофе и коньяка в рюмочках.

— Я пришел не только в связи с этим, — заметил Саша и увидел, как на лице хозяина кабинета отразилось искреннее недоумение.

— Да? А что еще?

— Когда вы узнали о том, что у них произошло?

— Трудно сказать. — Котенев, раздумывая над ответом, покусал нижнюю губу. — Сейчас век информации, ее поток постоянно возрастает, и иногда просто теряешься, поверьте. Не всегда удается проследить, когда именно, от кого именно и что именно узнаешь. Позвольте? — Он легко поднялся и подошел к столу. Наклонившись, перелистал настольный календарь. — Кажется, через день или два? А от кого узнал, право, не припомню. Многие говорили. У нас, знаете ли, масса общих знакомых, когда встретишься, обязательно то да се…

Михаил Павлович вернулся к журнальному столику и опустился в кресло. Пригубив рюмочку с коньяком, закурил новую сигарету.

Бондарев тоже достал свои сигареты. У него возникло ощущение, что Котенев опутывает его словами, как паук запутывает муху в паутине, лишая ее способности двигаться — липкие нити склеивают руки, ноги, приматывают их к телу, словно спеленывая смертельной пеленкой и усыпляя бормотанием. Катятся словечки, как округлые речные голыши, обкатанные волной, нигде не застревая, ни за что не задевая и не оставляя следов.

— Боюсь, дорогой Александр Алексеевич, мало чем смогу быть вам полезным, — развел руками Михаил Павлович. — А вы спрашивайте, если вам нужно что-то уточнить, не стесняйтесь.

— У нас есть данные, что подобная история произошла и с вами, — поглядел ему в глаза Саша. И опять хозяин кабинета не отвел взгляда.

— Что? Фантасмагория! — засмеялся Котенев. — Вас просто мистифицируют или умышленно вводят в заблуждение.

Что вы! Упаси господь от такого, да я просто не выдержал бы. Сердце, знаете ли… — Он постучал согнутым пальцем по левой стороне груди и опять засмеялся.

Бондарев молча показал ему сначала на коньяк, потом на чашечку кофе и лежащую в пепельнице горящую сигарету.

— Это? — Михаил Павлович скорчил покаянную гримасу. — Слаб человек, ничего не попишешь, грешен. Однова живем, как говорится.

— А все-таки? — решил не отставать Саша.

— Серьезно, я даже не представляю, кто вам мог подобное сморозить, чтобы не сказать более резко, — откинулся на спинку кресла Котенев, всем своим видом показывая, как он возмущен происками неизвестных недоброжелателей, отнимающих драгоценное время у сотрудников уголовного розыска. — Впрочем, когда имеешь много знакомых и волей-неволей обсуждаешь с каждым случившееся у Лушиных, может, чего и скажешь такое, что превратно истолкуют или неверно поймут. Ну а если бы в самом деле, — он трижды сплюнул и постучал по крышке стола, — то я знаю свой гражданский долг и всегда готов помочь органам.

— Значит, ничего ни с вами лично, ни с членами вашей семьи не случалось? — поднялся Бондарев. Застегивая пиджак, он подумал, что в следующий раз, если, конечно, он будет, с хозяином кабинета надо говорить по-другому, имея в руках неопровержимые доказательства и улики. Иначе все опять обернется пустой болтовней за чашкой кофе.

— Что вы! — тоже вскочил Михаил Павлович. — Просто вы поневоле стали жертвой пущенной обо мне сплетни. Впрочем, первая жертва я сам. Злые языки страшнее пистолета.

— Всего доброго, — пожав на прощание руку хозяина, откланялся гость, а Михаил Павлович любезно проводил его до дверей.

— Звоните, был очень рад знакомству. — Котенев снизу вверх заглянул в лицо сыщика и, слегка понизив голос, попросил: — Вы уж, пожалуйста, никому не распространяйтесь, ладно? А то сами знаете, начнут склонять во всех коридорах. Договорились?

— Можете не сомневаться, — заверил Саша и, кивнув на прощание секретарше, вышел.

Опять под ногами пружинит ворсистый палас, тянутся по обеим сторонам коридора однообразные двери и далеко впереди маячит облицованная белым мрамором ниша лифта.

Зря он сегодня потратил время, отправившись к Котеневу, или не зря? Черт его маму знает, этого Михаила Павловича, — вроде бы обходительный, вежливый, глазенки не шныряют по сторонам, кофе с коньячком угощает, говорит без умолку и нет в нем никакого двойного дна. Нет на самом деле или он всеми силами старается внушить, что нет?

Открылись дверцы лифта, Бондарев шагнул в кабинку и нажал на кнопку первого этажа. Внизу, в вестибюле, рядом с пустым гардеробом он увидел на стене телефон-автомат. Отыскав монету, опустил ее в щель и набрал номер.

— Иван? Это я… Мой молчит как рыба. В натуре говорлив, но не по делу, ласков без любви и радушен без приязни. Понял? По-моему, хитрован, каких мало. Я сейчас в местное отделение, а потом в контору…

Проводив визитера с Петровки, Котенев вернулся за свой стол и, выдвинув ящик, достал диктофон. Выключив его, поглядел на счетчик: прилично наболтали. Визит сыщика напугал и обеспокоил — если они вцепятся, то добра не жди. Ладно бы если только по поводу Лушина, но прямо задает вопросы о нем самом. Кто им мог болтнуть, не сам же Сашка Лушин размотал язык? Погубит тогда подлец всех, не за понюх табаку отдаст.

Успокаивающе мигали электронные часы на столе, мерно шумел кондиционер, нагоняя в кабинет прохладный воздух, а Котеневу стало жарко от невеселых размышлений. Сняв трубку телефона, он набрал номер Александриди. Дождавшись ответа, негромко сказал:

— Есть новости. Хотелось бы повидаться.

Еще Фазиль Искандер заметил, что москвичи много внимания уделяют погоде — в каждом доме громче включают радио и телевизоры, когда слово имеют представители Гидрометеоцентра, сообщающие, что ждет жителей города на следующий день — дождь, холодный ветер или палящая жара. Последнее для жителей столицы особенно тяжко — над магистралями висит дымка смога от выхлопных газов автомашин, троллейбусы и автобусы раскалены, и в их салонах натуральная сауна, только без прохладного бассейна.

С такими невеселыми размышлениями Купцов шел к работе жены Котенева, чувствуя, как набухают соленой влагой волосы на затылке и намокает рубаха на спине.

С облегчением нырнув в тень подворотни, он прошел мимо сладко посапывавшей над вязаньем бабки-вахтерши и поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Ветхость здания и непритязательность интерьера Ивана не удивили. Во-первых, сейчас трудно выбить помещение в центре города, поэтому многие хозяйственники не торопятся с ремонтом — вдруг отнимут? А во-вторых, Михаил Павлович знал, куда и как пристроить свою жену, — пусть непритязательный интерьер, старенький домик, но зато приличная зарплата и можно свободно распоряжаться временем.

Отыскав десятый кабинет, Купцов постучал и, не услышав ответа, вошел. Сидевшая за столом женщина средних лет — крашеная блондинка, одетая подчеркнуто модно и ярко, — сделала ему призывный жест рукой, показав на свободные стулья.

— Я как увидела, обомлела! — кричала она в телефонную трубку, одновременно разглядывая пришедшего мужчину. — В комке, говорю, брала? А она — нет, говорит, я в комиссионках ничего не покупаю. Представляешь? Зачем, говорит, мне чье-то барахло, может, с покойничка, я для себя беру только в коммерческом. А между прочим, такая штучка в валютном, пока их не прикрыли, не меньше шестисот чеков тянула. Да, «Березки» прикрыли, зато «Калинки» открыли.

Иван присел к пустому столу и осмотрелся — стеллажи с канцелярскими папками, пять столов, и за одним из них разговаривающая по телефону блондинка. На подоконнике ухоженные цветы в горшочках, на приставном столике полный чайный набор.

— И где только деньги люди берут, — не отрывалась от телефона блондинка. — Цены-то, цены! А в магазине разве есть что? Товарный голод, как говорит один мой знакомый…

Купцов едва сумел скрыть улыбку: куда ни придешь, везде говорят об одном и том же, и между собой, и по телефону. Неисчерпаемая тема дефицита, всеобъемлющего и всемогущего, до смерти всем надоевшего и никак не желающего исчезать, как будто он подобен заколдованному призраку, способному возникать в самый неподходящий момент и в самых неожиданных местах. И живуч же этот навязший в зубах дефицит, не менее живуч, чем Кощей Бессмертный.

— Осуждаете? — Дама положила трубку и повернулась к Ивану, явно приглашая поболтать. Что же, поговорить Купцов не против, за этим, собственно, сюда и пришел.

— Разве можно осуждать женщину? — улыбнулся он в ответ. — Тем более в наше время, когда от нее требуется столько героических усилий, чтобы всегда и везде быть на высоте?

— Конечно. — Дама встала и, не спрашивая согласия Ивана, поставила перед ним стакан с чаем. — Пейте, — предложила она, возвращаясь на свое место. — Вы у нас раньше не бывали?

— М-да, в первый раз посетил, — отхлебнув из стакана, согласился Купцов. Похоже, блондинка не страдает молчаливостью?

— Вам кто нужен?

— Лида Котенева, — не стал скрывать Иван.

— А-а… — многозначительно усмехнулась дама, прищурив подкрашенные глаза. — Лидочка. Скоро придет. Подождете?

— Обязательно, — заверил Купцов и решил ненавязчиво перевести разговор на более интересовавшую его тему. — Вы вместе работаете?

— Скорее отсиживаем, — доставая длинную пилку для ногтей, вздохнула дама. — Разве это работа? И постоянно треплют нервы обещаниями сократить, слить, упразднить. Хотя Лидке что, ее муж всегда обеспечит, а вот нам, грешным, как?

— Такой состоятельный? — живо заинтересовался Иван, поблагодарив за чай и испросив разрешение закурить, что ему тут же было милостиво позволено. Дама явно любила мужское общество, и любое внимание ей льстило.

— Ну, я чужих денег не считала, но все у нее есть. Даже то, чего в магазинах никогда нет.

— А именно?

— Шапка не шапка, то ондатра, то пыжик, то норка, то песец. Машина, всякие системы стерео и видео, а уж про сапоги, дубленки, кофты, юбки и золотые побрякушки говорить нечего. Снабжается только с рынка, представляете?

— Бог мой, да разве в этом счастье? — стряхивая пепел в щербатое блюдечко, примирительно заметил Купцов.

Дама разговорилась, но пока явно шла не по той дорожке, на которую ее пытался направить Иван. И он решил предпринять еще одну попытку.

Рассуждая, он поглядывал на даму, ожидая, когда та созреет для обсуждения внутрисемейных дел Котеневых, — о том, что у них нет детей, Иван был уже осведомлен. И дама созрела.

— Вы тысячу раз правы, — прижав руки к груди, она закатила глаза, — у меня у самой двое. Вот Лида и бесится: все у ней есть, а детей нет. Брата холила и лелеяла, была ему как мать, а тот взял да и сел. Поднес сестрице подарочек.

— Как это? — насторожился Купцов.

— Вы что, не понимаете? В тюрьме он сидит, — понизила голос дама.

— А за что?

— За что? Лидку послушать, так он, бедняжка, ни в чем не виноват. Уж так распишет, что слезами умоешься над несчастненьким, — ехидно усмехнулась блондинка, — а на самом деле он иностранной валютой торговал. Вот небось откуда деньги на все благополучие. А она по Центральному рынку шастает, говорит, что муж хорошо получает. Знаем мы эти заработки, сами не первый год замужем. Хотя если посмотреть, то когда детей нету, куда деньги девать, с собой в могилу все равно не возьмешь.

Это было нечто новенькое — родной братец жены Котенева находится в заключении? И судим за валютные операции? Интересное кино получается.

— И давно это было? Ну, когда посадили ее брата?

— Да года два, наверное, — небрежно отмахнулась дама унизанной кольцами рукой. — Я здесь тогда еще не работала, мне девочки рассказывали. А что вы ею так интересуетесь?

— Скоро она придет? — сделал вид, что не слышал вопроса, Иван. — У вас что, обеденный перерыв?

— Вон она.

Блондинка кивнула за окно, и Купцов, привстав, выглянул во двор. Там, сгибаясь под тяжестью огромной хозяйственной сумки, шла знакомая ему по фотографии в паспортном столе жена Михаила Павловича Котенева — Лида.

— И что ей столько внимания? — пожала плечами дама, убирая со стола пустой стакан. — Даже интересные мужчины заходят. — Она игриво улыбнулась Ивану и, обернувшись к открывшейся двери, почти пропела: — Лидочка, вас тут кавалер дожидается.

— Здрасте. — Котенева поставила сумку на пол и вопросительно взглянула на Купцова. — Вы ко мне?

— Да. Поговорить нам надо.

— Говорите, — вылезая из-за стола, милостиво разрешила дама и уже от двери, словно ни к кому в отдельности не обращаясь, бросила в пространство: — Я пока схожу к девочкам в другой отдел.

Прикрывая за собой дверь, она бросила многозначительный взгляд на Ивана, призывая его не проговориться о состоявшейся между ними беседе, и тот успокаивающе улыбнулся в ответ.

В коридоре дама преобразилась — старательно простучав каблуками босоножек к лестнице, ведущей вниз, на первый этаж, она приостановилась и внимательно прислушалась — никого, обеденный перерыв, все ушли в столовую или по магазинам и вернутся теперь не скоро.

Скинув с ног туфли, дама неслышно прокралась обратно к двери кабинета. Притаившись около косяка, искусственная блондинка застыла, вслушиваясь в разговор незнакомца с Лидой Котеневой — ведь это так любопытно!

Подслушивая, она не забывала оглядываться: очень нежелательно, чтобы ее застали за таким малопочтенным занятием возвращающиеся с обеда. Но если не постоишь у двери, то ничего не узнаешь, а так хочется выяснить — зачем пришел к Лиде этот мужчина?

Лида Котенева Ивану понравилась — высокая, чуть рыжеватая, сохранившая почти девическую стройность фигуры, одетая дорого, модно, но не броско, без вызывающе кричащей безвкусной роскоши торгашей и нуворишей, с серьезным взглядом задумчивых серых глаз и, по всей вероятности, не слишком разговорчивая с коллегами, старающаяся не допускать их в свой внутренний семейный мирок, — она, конечно, должна вызывать неприязнь у определенной категории женщин, искренне считающих, что они просто обязаны быть поверенными во все тайны чужого бытия. Купцов вообще уважал людей самостоятельных, не склонных к распахиванию души перед первым встречным, однако в данном случае подобный настрой собеседницы мог послужить только осложнением к разрешению дела, которое его сюда привело.

Выждав, пока затихнут в коридоре шаги разговорчивой дамы, Иван на всякий случай оглянулся на дверь, проверяя, плотно ли она прикрыта, и достал удостоверение:

— Я из уголовного розыска. Можете меня называть Иваном Николаевичем.

Брови Лиды удивленно поползли вверх, она насмешливо улыбнулась и не стала просить показать удостоверение поближе, дабы убедиться, что перед ней действительно представитель столь серьезного учреждения. Усевшись поудобнее, она налила себе чаю и равнодушно — или так показалось? — спросила:

— Вы не ошиблись, случаем, уважаемый Иван Николаевич? Вам действительно надо ко мне? Я, честно говоря, не совсем понимаю, по какому поводу.

— По поводу самочинного обыска, который был в вашей квартире, — пряча в карман удостоверение, не стал скрывать Купцов.

Чего на самом-то деле ходить вокруг да около?

Если Бондареву не удалось с мужем, может быть, ему удастся с женой? Несомненно, Котенева прекрасно умеет владеть собой, способна запираться и отмалчиваться. Однако с женщинами иногда разговаривать легче, чем с мужчинами.

— Вы что-то путаете. — Лида улыбнулась, показав ровные, красивые зубы, и отломила кусочек печенья. Ее тонкие длинные пальцы с накрашенными ногтями действовали уверенно и спокойно, как будто визит сыщика не имел к ней совершенно никакого отношения. — У нас такого не было.

— Разве? — в свою очередь изобразил на лице удивление Купцов. — Подумайте хорошенько, постарайтесь вспомнить, ведь это случилось совсем недавно. Между прочим, мать двоих детей тяжело ранена, а ее родственник убит. Совсем еще молодой человек, которому бы жить да жить.

— Вы о ком, о Лушиных? — подняла на него глаза Лида. — Кошмарная история, страшно становится, особенно когда муж задерживается на работе и остаешься одна в квартире. И в газетах статьи безрадостные: убивают, грабят, процветает рэкет, а родная милиция только разводит руками и ссылается на недостаток средств и техники. — Последние слова прозвучали у нее с издевкой.

— У нас есть основания полагать, что на квартиру Лушиных совершили нападение те же лица, которые приходили к вам, — не отставал Иван, решивший все-таки добиться своего. — К сожалению, преступники до сего времени на свободе, и они вооружены. Понимаете, что это значит? Может быть, вы их боитесь?

— А если боюсь? — с вызовом ответила Котенева, убирая со лба прядь волос. — Могу я просто по-бабьи бояться и никому не доверять, а? Или в нашей стране живут только герои, не ведающие страха и упрека? Тогда вы пришли действительно не по адресу. Я — простая обывательница. Кухня, хозяйство, квартира, новая модная тряпка, сытный обед и телевизор по вечерам. Иногда нашумевший роман в журнале, как развлечение перед сном. Вот и все. Дороже любых сокровищ и громко декларируемых вами гражданских принципов ставлю благополучие семьи. Не ожидали, уважаемый Иван Николаевич? Думали, все подряд только и ждут, как бы вам настучать, то есть помочь следствию? Дудки, народ пошел другой, и времена изменились.

— Но все же?

— Что «все же»? — Она непонимающе поглядела на Купцова. — Вы хотите предложить мне личную охрану, как высокопоставленному лицу? В отличие от них, нас так никто не охраняет, и обыватели заинтересованы в твердом порядке, поскольку это нас касается непосредственно. На собственной шкуре испытываем! Многие уже вечером гулять боятся выходить, приучают собак справлять нужду на унитазе.

— Будем охранять, не будем… Разве сейчас о том речь? — примирительно начал Иван. Раз она так говорит, то для этого должны быть основания. Жмет ее изнутри недавно пережитый страх, а подобные вещи Купцов давно приучился улавливать без запинки. — Видимо, лучший выход сдать нам под охрану преступников, и тогда они уже больше ничего не натворят.

— Прекрасно, — язвительно усмехнулась Лида. — Все я понимаю. Но есть маленькое обстоятельство, которого вы не учитываете: я все понимаю теоретически. Надо думать, что ничем не смогу помочь уважаемому ведомству, кроме сочувствия. Вас это устроит?

— Сочувствие? Если искреннее, то да.

— Вот и договорились, — облегченно вздохнула Котенева, что не укрылось от Купцова. — Будем считать, что вас вольно или невольно ввели в заблуждение. Никто в нашей квартире не был, никаких преступников я не видела, и потому давайте прощаться, уважаемый Иван Николаевич. Приятно было с вами познакомиться и простите, если что не так сказала. Накапливается при нашей жизни раздраженность, быт вынуждает стать невежливым и колючим.

Она положила в рот кусочек печенья и отхлебнула остывшего чая, всем своим видом показывая, что разговор закончен и гостю пора уходить восвояси, не дожидаясь руки на прощание. Однако Купцов заканчивать интересовавший его разговор вовсе не собирался и тем более не намеревался уходить ни с чем.

— Как ваша девичья фамилия? — неожиданно спросил он.

— Моя? — Лида чуть не поперхнулась. — При чем здесь моя девичья фамилия? Ну, если хотите, Манакова. И что?

— Ваш брат за что осужден?

— Виталик? — Она с нескрываемым испугом поглядела на Ивана, явно не зная, как себя вести в такой ситуации и что отвечать. Почему вдруг речь зашла о ее брате?

— Я жду, — поторопил Купцов. — Или вы не хотите говорить на эту тему? Но мы и без вас можем проверить, какой смысл скрывать?

— Виталик? — беспомощно повторила Лида. — Он ни в чем не виноват, поверьте. Молодой, глупый, его втянули…

— Во что втянули?

— Ну, в это… Торговать валютой, — неохотно ответила Котенева, опуская голову с тщательно завитыми локонами. — Мне действительно тяжело говорить об этом. И так дома… — Она раскрыла сумочку и, торопливо порывшись в ней, достала стеклянную трубочку с лекарством. Вытряхнув на ладонь маленькую таблетку, бросила ее в рот и запила чаем. — Простите, нервы.

— Я понимаю, — заверил Иван. Кажется, в глухой обороне жены Михаила Павловича наметился слабый участок? — Так что дома?

— Дома? Вам интересны наши семейные склоки? Извольте, если хотите. Чего уж теперь… Муж ругает брата, считает, что он опозорил семью, а для меня Виталик все равно родной, где бы и кем бы он ни был. Разве я могу его предать?

Она замолчала, отвернувшись к окну. В приоткрытую створку влетал легкий сквознячок, принося запахи большого города — автомобильной гари, гниения отбросов в мусорных контейнерах, раскаленных немилосердным жарким солнцем и источавших густой, забивающий обоняние аромат.

— Кто втянул вашего брата в незаконные операции с валютой?

Лида, не оборачиваясь, зябко повела лопатками, словно ей вдруг стало холодно.

— Боже мой! Да я толком ничего не знаю… А если бы знала, кто втянул, глаза ему выцарапала! Говорили на суде, что он вступил в преступный сговор с неким Зозулей, так того тоже осудили.

— Ладно, давайте начистоту, — предложил Купцов. — Ведь они у вас были, приходили под видом обыска. Так? Когда это случилось?

— За несколько дней до того, как пришли к Лушиным, — после долгой паузы, почти шепотом, ответила Лида. — Вечером… Сначала в дверь позвонил слесарь из жилищной конторы. Муж открыл, а потом снова позвонили, и дверь пошла открывать я. Мы полагали, что вернулся слесарь.

— Сколько их было?

— Трое. Один в форме милиционера, лысоватый такой, обходительный.

— В каком звании? — уточнил Иван.

— Я не разбираюсь в ваших звездочках, — закрыв лицо ладонями, глухо ответила Лида, — и до того ли нам было? У мужа начался сердечный приступ, не знала, куда кинуться, за чем смотреть. И все так неожиданно.

— А двое других?

— В штатском. Молодые, прилично одетые, чистенькие, от одного даже французским одеколоном пахло.

— Много взяли? — Купцов все еще не мог поверить, что ему наконец удалось выйти на след неуловимых драконов, разговорить Лиду, заставить ее довериться.

— Искали что-то, рылись в вещах. Сначала предлагали сдать добровольно ценности, а потом забрали деньги, облигации, кое-что из моих украшений и ушли. У меня до сих пор все дрожит внутри, как только вспомню, а уж стоит подумать о том, как поступили с Лушиными, так вообще сердце обрывается. Получается, нас еще Бог миловал?

— Можете описать внешность преступников? — делая торопливые пометки в блокноте, бросал вопрос за вопросом Иван. — Как они выглядели, во что одеты, как называли друг друга, нет ли у них татуировок, особых примет? Ну, к примеру, может быть, ухо повреждено или приметная родинка на лице, шрам, зубов не хватает?

— Описать я, конечно, попробую. — Котенева немного успокоилась, и голос ее стал звучать ровнее. — Хотя трудно, но было время их разглядеть, пока они у нас все обшаривали. Про лысоватого я уже говорила, а молодые ничем таким не отличались. Один постарше, лет тридцати, а второй моложе, не больше двадцати двух — двадцати трех лет, рослые, подтянутые, вином от них не пахло. Да, друг друга они никак не называли, умудрялись обходиться без этого. Или я просто не обратила тогда внимания?

— Номера облигаций не помните?

— Зачем запоминать? — горько усмехнулась Лида. — Они у нас все переписаны.

— И… записка с номерами сохранилась? — еще не веря в такую удачу, спросил Купцов.

— Сохранилась, — подтвердила она. — Вам нужно? Я дам.

— Прекрасно, просто подарок судьбы. Скажите, Лида, а почему вы сразу не захотели?..

— Не созналась? Это вы хотите спросить?

— Вот именно. В чем причина? Они вам угрожали, предупредили, чтобы молчали и никуда не заявляли?

— Нет, не угрожали, — задумчиво вертя стоявший перед ней стакан с недопитым чаем, откликнулась Котенева. — Наоборот, вели себя предельно вежливо. Я все время думала, что они действительно из милиции, по старым Виталькиным грехам. А муж… Он у меня вообще такой мнительный и щепетильный, даже боязливый временами. Когда они ушли, Миша приказал никому ни о чем не рассказывать. Не хватает нам еще, сказал, по судам да милициям таскаться, хватит, говорит, того, что твой братец сидит. — Она потупилась и достала из сумочки маленький кружевной носовой платочек. Приложила к глазам, промокая выступившие слезы. — Миша сказал, что и так не знает, что про Виталика в анкетах писать. Послал, мол, Господь родственничка, одни неприятности. Извините, но мне об этом тяжело говорить.

— Понятно, — протянул Иван. — Вы не могли бы отпроситься и поехать со мной в управление? Там поговорим подробнее и поможете фотороботы преступников составить. Видели, наверное, в кино, как это делают? Честно говоря, я мог бы сам решить проблемы с вашим начальством, но не хочется лишнего шума. Договорились?

— Хорошо, если надо, я попробую. Только сейчас мужу позвоню и предупрежу, чтобы он не волновался.

Она сняла трубку телефона и набрала номер. На том конце провода ответила секретарша Михаила Павловича, и, поскольку тот забыл отменить данное им при появлении Бондарева распоряжение ни с кем не соединять, она с особенным удовольствием и холодной вежливостью ответила «мымре» своего шефа, что тот отсутствует и, когда появится на рабочем месте, неизвестно.

— Ну, что же, — положив трубку, вздохнула Лида. — Подождите минут пять, я схожу отпрошусь…

Крашенная в блондинку дама успела вовремя отскочить от двери и, рысцой отбежав в сторону, надеть на ноги туфли. Внутри у нее наступала весна, пели райские птицы и расцветали диковинные цветы, одуряя голову неземным ароматом. Разве сегодня у сыщика подарок судьбы? Нет, сегодня судьба преподнесла подарок ей, дав возможность узнать о Котеневых такое…

Все теперь умрут от зависти, когда она мелкими порциями — обязательно мелкими, чтобы максимально продлить удовольствие и держать слушательниц в постоянном напряжении, — будет пересказывать содержание разговора.

Изобразив на лице любезно-безразличную улыбку, дама сделала вид, что сию минуту появилась в коридоре, и окликнула вышедшую из дверей Лиду:

— Вы уже поговорили? Мне можно вернуться?

— Да, конечно, спасибо, Тамара.

— Откуда этот интересный мужчина? — пустила пробный шар блондинка, впрочем не надеясь на ответ.

— Это по делу, — сухо ответила Котенева.

«Знаем мы теперь все ваши дела, — внутренне усмехнулась Тамара и вошла в комнату. — Не подумаешь, что сыщик, — с новым интересом разглядывая сидевшего за столом Купцова, решила она. — Только стрижен коротко».

— Как дела? — садясь на свое место, спросила она. Может быть, сыщик окажется более разговорчивым, чем Лидка?

— Нормально, — лаконично отозвался Иван.

— Ну и слава богу, — доставая с полки папку с бумагами, не стала настаивать на своем блондинка. В конце концов, нельзя требовать от судьбы, сделавшей ей сегодня роскошный подарок, слишком многого. — Вы уже уходите?

— Да, собираюсь, — встал Купцов, увидев, что Лида вернулась и в ответ на его вопросительный взгляд чуть заметно кивнула. — Разрешите, я вам помогу, — он взял у нее сумку, — мне тоже к метро.

— Лидочка, если позвонит ваш супруг, что ему сказать? — протирая кусочком мягкой замши очки, почти пропела Тамара.

— Я ему позвоню, — уже от дверей откликнулась Котенева. — До завтра.

— До завтра, — ласково ответила Тамара и раскрыла папку с бумагами.

Но до работы ли ей было сейчас? И как назло, все сотрудницы ходят где-то по магазинам, а информация просто-таки распирает изнутри, стремясь выбраться на волю и птицей полететь по отделам родного треста, порхая с уст на уста.

Звонок телефона оторвал Тамару от сладких грез. Сняв трубку, она услышала знакомый голос Михаила Павловича Котенева:

— Здравствуйте. Это Тамара? Еще раз добрый день. Лида моя на месте?

— Здравствуйте, Миша, — на правах старой знакомой фамильярно ответила блондинка. — Нет, к сожалению, она ушла по делам.

— Скоро вернется?

— Ну-у… Кто может точно знать? По-моему, она пошла в милицию, а там никогда скоро не освободишься.

— В милицию? — неподдельно удивился Котенев. — Зачем? И откуда известно, что именно в милицию?

— А за ней пришел молодой человек оттуда, — тщательно скрывая торжество злорадства и отмщенной зависти, делано безразличным тоном пояснила Тамара. — Приятный такой, я его чаем угощала, пока он Лиду ждал. Говорят, вас обокрали? Это правда, Михаил Павлович? Какой ужас, я вам искренне сочувствую.

— Господи, какая ерунда! — не выдержав, взорвался Котенев. — Чушь собачья! Кто вам наболтал подобной ерунды? Это просто недоразумение, понятно?!

Зло хлопнув трубку на рычаги и даже не попрощавшись с Тамарой, он с силой выдохнул скопившийся в груди воздух:

— Дура!

Неужели Лидка попалась на крючок операм, занимающимся делом Лушина? Кто мог к ней приходить на работу — тот же бугай, который был сегодня у него в кабинете и вел разговоры, отказавшись от кофе и коньяка? Впрочем, какая теперь разница? Если эта крашеная мартышка не врет, — а врать ей не имеет смысла, — то дела приобретают новый, весьма неприятный оборот…

Глава 4

Ничего, ну абсолютно ничего романтического в коридорах широко известной Петровки, 38 нет. Внутри они опоясывают все здание, и в каждый выходит множество дверей, за которыми скрываются насквозь прокуренные, тесные кабинеты, заставленные канцелярской мебелью с инвентарными номерочками, прибитыми к столам и стульям заботливыми хозяйственниками. В каждом кабинете работает по нескольку человек, и иногда они просто мешают друг другу, если, например, им приходится опрашивать сразу несколько человек по разным делам. Поэтому сотрудники стараются вызывать граждан в разное время или сами едут к ним.

В кабинетах руководителей несколько просторнее, а уж на «генеральском этаже», с отдельным входом напротив центрального подъезда, совсем просторно. Ковры на полу, приемные с секретарями-адъютантами, множество телефонов, которых так не хватает обыкновенным оперативным сотрудникам. На этом этаже расположен зал коллегии и всегда стоит почтительная тишина, изредка нарушаемая шагами ног, обутых в генеральские ботинки. Бывать на втором этаже Купцов не любил, но помнил об обещании Рогачева взять с собой «на ковер». Поэтому, когда тот попросил остаться после пятиминутки, у Ивана возникли некоторые неприятные предчувствия.

Однако «на ковер» не пригласили. Алексей Семенович предложил вместе поехать в следственное управление.

Дорогой молчали, раздумывая каждый о своем. Рогачев вновь и вновь возвращался к мыслям об истинном лице Лушина и Котенева — кто они на самом деле? Случайные жертвы преступников, избравших для нападения квартиры обеспеченных людей? Темные дельцы, успешно скрывающие от окружающих свои левые доходы и высчитанные конкурентами или уголовниками, решившими, в свою очередь, снять пенки с навара, получаемого незаконным путем?

Когда родилась система теневой экономики, она тут же поставила перед преступным миром задачу создания специальных теневых структур управления подпольным хозяйством. И они, зачастую действуя параллельно с легальными, государственными, имеют над ними приоритет, а то и вступают с таковыми в «родство», формируя коррумпированную администрацию в хозяйственных и советских учреждениях различных рангов. Как только это удается, тут же «теневые люди» начинают диктовать свои правила игры — возникает система теневого налогообложения, когда каждый уровень преступников отстегивает часть прибыли своему предводителю, а тот, соблюдая принятые в темном царстве законы, преподносит ее «крестным отцам». И чем выше они сидят, тем больше требуют «налог», образуя целые пирамиды теневых иерархий. А там уже подтянуты и другие «законы» — хочешь на должность, заплати по «тарифу», заплати за награду, за бумагу, дающую тебе льготу, за квартиру, загранкомандировку, устройство детей сначала в престижный вуз, а потом на теплые местечки с «выездом».

В этом теневом подобии жизни, в ее гротескном «театре теней» создалось свое государство в государстве — неписаные законы, «страховые» компании дельцов, банки ростовщиков, телохранители и палачи, свои теоретики и практики, экономисты и математики, правоведы и консультанты. Не говоря уже о теневой индустрии развлечений.

Но как выявить и неопровержимо доказать причастность Лушина и Котенева к исполнению ролей в теневом театре?

Купцов думал о своем. Он уже успел навести справки о Виталии Манакове и его знакомом Зозуле и теперь прикидывал — не пошли ли разбойнички по следам валюты, которую рьяно скупал для Зозули ныне осужденный и отбывающий наказание Манаков? Вполне вероятная вещь, и, самое главное, не надо более ломать голову над другими проблемами, искать связь потерпевших с теневым бизнесом, с разборками конкурирующих группировок, кредитами и долгами. Вот только при раскладе с валютой что-то не очень вписывается Александр Петрович Лушин. Ну, Котенев понятно — женат на единственной сестре Манакова и вполне мог стать хранителем ценностей, добытых Виталием. Или его жена, не вводя мужа в курс своих дел, взялась помочь братцу, а может быть, даже не знала, что принимает от него на хранение?

Вероятно? Вполне! Жаль, что мысль пришла в голову только сейчас и не додумался спросить об этом Лиду, когда она была у них в управлении. Если Виталий незадолго до ареста оставил ей что-либо — не важно что, главное, оставил и чтобы эта вещь сохранилась, — то версия подтвердится.

Но тут Купцов усмехнулся, иронизируя над собой, — с чего это он вдруг решил, что Котенева за здорово живешь расскажет о том, что ее брат наверняка умолял сохранить в тайне? С другой стороны, вполне могло не быть никаких свертков или шкатулок — просто некто решил, что они есть, и решил это проверить на деле. Но как тогда в историю с драконами затесался Александр Петрович Лушин? У его жены нет брата, приторговывавшего валютой; сам хозяин квартиры, подвергшейся нападению, ни в чем предосудительном замечен не был. По крайней мере, своих следов в уголовных хрониках не оставил — куда его тут приткнешь, в этой версии? Предположить, что Котенев мог отдать оставленную родственником вещь Лушину, попросив сохранить и не желая держать в доме улику в виде ценностей или валюты? Нет, слишком сложная комбинация получается, и к тому же о таких вещах, как валюта или ценности, нажитые противозаконным путем, обычно предпочитают помалкивать и уж не посвящают в подобные дела приятелей.

Хотя чем черт не шутит — Манаков мог заниматься валютными операциями достаточно долго до того, как попал в поле зрения правоохранительных органов. Мог Михаил Павлович знать об этом и не выпускать из рук ценности, оставшиеся после ареста Виталия? Тогда с его стороны логично попросить Лушина спрятать их, надеясь, что у того никому и в голову не придет искать. Естественно, не сообщая Александру Петровичу, что именно тот хранит. Но как драконы догадались о Лушине?

Видимо, версия с теневым бизнесом вернее и надежнее, как и версия, что нападение спровоцировано достатком Лушиных и Котеневых. Однако в последнем случае трудно объяснимо то, что преступники посетили квартиры знакомых друг с другом людей. Неужели это совпадение? Почему они не объявились где-то в другом районе, у людей, совершенно незнакомых и не связанных с Котеневыми? Какую тайну хранит в себе этот факт, куда может привести ниточка, связывающая пока еще неясным образом Михаила Павловича и Александра Петровича? Будут ли еще нападения, и если будут, то когда и на кого? Получили преступники то, что искали, или у них произошла осечка в планах и они теперь затаятся, будут выжидать? Ведь у Лушиных лысоватый преступник был уже без милицейской формы. Почему?

Кто из знакомых Котенева или Лушина может стать новой жертвой и как заранее высчитать, где и когда можно вновь ждать появления драконов?

Машина проскочила Селезневку и выехала к перекрестку, на котором, спрятанная за длинным домом с универмагом на первом этаже, распласталась мрачная громада приземистой и страшной цитадели из красного кирпича, прозванной в народе несколько фамильярно — Бутыркой. Здание следственного управления размещалось рядом, и, предъявив удостоверения, Рогачев и Купцов вошли внутрь.

Окно кабинета следователя Кудинова выходило прямо на Бутырскую тюрьму. Сам Кудинов — пожилой, в мешковатом штатском костюме и очках с толстыми стеклами — сидел за столом, навалившись на край столешницы объемистым животом. Подав приехавшим руку, он молча указал на свободные стулья и, сняв очки, попросил:

— Дайте на фоторобот поглядеть. Привезли?

Иван подал ему изготовленные с помощью Лиды Котеневой портреты драконов.

Устало прищурясь, следователь начал рассматривать фотороботы, держа их в вытянутой руке.

— Молодые… Один только постарше. — Кудинов щелкнул ногтем по фотороботу лысоватого человека. — Этот, что ли, милицейскую формочку надевал?

— Этот, — вздохнул Рогачев.

— Манаков. — Купцов подал следователю фотографию Виталия.

— Ну-ка, ну-ка. — Кудинов разложил карточки в ряд. — Пятеро? — Он поднял глаза на Алексея Семеновича. — В первом случае их пришло трое, а во втором — четверо. Так? Кто помог сделать четвертого?

— Лушина, — объяснил Иван. — Съездили к ней в больницу.

— Молодцы, — скупо похвалил Кудинов, — но почему они к Котеневу пошли втроем, а к Лушину вчетвером? И сколько их вообще? Манаков, конечно, не в счет, он пока на воле гулять не может.

Следователь снова взял в руки фото Виталия. На карточке — Купцов раздобыл его любительский снимок — Манаков улыбался. Модно одетый, веселый, еще не знающий, что ждет впереди, какая злая ирония судьбы забросит его далеко от дома и привычного быта, он стоял, облокотившись на крыло собственной машины, держа в руках дорогую теннисную ракетку и явно позируя снимавшему его приятелю.

— УБХСС заинтересовалось неким Зозулей, — начал Иван. — Он бешено скупал валюту, видимо надеясь выехать за границу и там остаться. Среди близких связей Зозули оказался Манаков. Задержали их с поличным. Сначала Манаков вел себя вызывающе, отказывался отвечать на вопросы, а потом скис, на суде был подавлен, из следственного изолятора на волю передать ничего не пытался. Но адвокат у него был хороший, сестра наняла. Ранее Манаков характеризовался положительно.

— Знаю я цену этим характеристикам, — недовольно заворчал Кудинов, вытряхивая из мятой пачки беломорину. Прикурив, пустил струю дыма в потолок и сердито постучал толстым пальцем по лежавшей перед ним фотографии Виталия. — По бумажкам, которые сердобольная родня и адвокаты выклянчивают на работе и по месту жительства, разве человека поймешь? Когда читаешь характеристики, прямо слеза умиления прошибает: не в тюрьму надо отправлять, а представлять к ордену. Адвокатура тоже частенько идет по пути наименьшего сопротивления: собрал бумаги, написал речугу, и хорош. А мы отвыкли воевать с крепкой защитой, квалификацию теряем, в заштатных писарей превращаемся.

— Закона нет, чтобы за липовые характеристики к ответственности привлекать, — заметил Рогачев, — а жалко. Сколько головотяпов сразу бы освободили насиженные места.

— Не обольщайся, — хмыкнул Кудинов, — на головотяпов другие головотяпы положительные бумажки сочинят. Впервой, что ли? Вы насчет Котенева и Лушина с парнями из БХСС говорили.

— Ребятишки мои старались, — улыбнулся Алексей Семенович, — пошустрили, знакомых Котенева и Лушина искали и вышли на занятную фигуру некоего Хомчика. Представь себе, Юра, — по старой дружбе обратился он к следователю по имени, — оба знают этого Хомчика: Котенев и Лушин, а к уважаемому Рафаилу Яковлевичу Хомчику начали, независимо от нас, приглядываться товарищи из БХСС.

— И чего углядели? — прикуривая новую папиросу от дымившегося окурка, заинтересованно спросил следователь.

— Пока ничего, — развел руками Рогачев. — Есть данные, что существует группа хорошо законспирированных дельцов, которой руководит некое лицо по кличке Тятя. Продают камушки-бриллианты, вкладывают денежки в кооперацию, строительство, индустрию теневого развлекательного бизнеса, и якобы к этой группе, по еще до конца не проверенным данным, имеет прямое отношение Рафаил Хомчик.

— А Тятя кто? — глубоко затягиваясь, буркнул Кудинов. — Установили или нет?

— Не установили, Юрий Сергеевич, — ответил Иван. — Не удалось пока ни нам, ни товарищам из БХСС. Жулики опытные, хорошо законспирировались. Если Котенев связан с Тятей и Хомчиком, тогда вполне понятно, отчего он молчал про самочинный обыск. Я и так крутил, и сяк вертел, продумывал одну версию за другой, но эта, кажется, самая перспективная.

— Интересное предположение, — согласился следователь, — мы с твоим начальником об этом уже говорили. Приятно, что наши мнения совпадают. Но… пока это предположение, и только! Факты нам нужны, понимаете, факты! Нельзя предъявлять обвинение на основании предположений. Факт знакомства Лушина и Котенева с Хомчиком нам тоже пока ничего не дает. Нельзя на основании того, что люди здороваются друг с другом, делать далекоидущие выводы. В чем обвинять и подозревать Котенева и Лушина, если они для нас пока только потерпевшие? В первую очередь нужны бандюги с пистолетами, драконы ваши чертовы. — Он сердито показал горящей папиросой на фотороботы.

— Слушай, Юра, — сказал Алексей Семенович, — может быть, попробовать пойти от противного? Сам знаешь, в ряде случаев личность потерпевшего может дать ниточку к поиску преступника.

— Ну-ну? — настороженно повернулся к нему Кудинов. — Ты хочешь сказать, что…

— Вот именно! — улыбнулся Рогачев. — Если одни действительно запустили лапу в государственный карман, а другие, неизвестным нам путем, узнали об этом?

— Тебя послушаешь и диву даешься, — покрутил седой головой следователь. Получалось это у него с трудом, поскольку шея была коротка и изрядно заплыла жирком от сидячего образа жизни. — Просто Дальний Запад: ковбои, мустанги, перестрелки… Хотя перестрелка-то действительно была! Тут ты, к сожалению, прав. И еще гражданин Хомчик, занятый древним ремеслом подпольного ювелира, если наши коллеги из БХСС не ошибаются.

— Чем не ниточка? — напомнил о себе Купцов. — Если наши предположения верны, должно последовать новое нападение. Смотрите: у Котенева они могли искать камушки или валюту, но не нашли. Тогда отправляются к Лушину, но там их ждет телохранитель, и они вынуждены уйти практически ни с чем. Если им известен Хомчик, то обязательно проверят и его квартиру.

— В том случае, если они ищут камни, — заметил Рогачев. — Но как драконы могли выйти на Лушина и тем более как они вычислят Хомчика?

— Мог проговориться в местах заключения Манаков? — предположил следователь. — Может быть, он знал о многом, но молчал на следствии и на суде, ожидая помощи от родни и подельников, а те и в ус не дули? Вот он и озлобился, рассказал на нарах кому-нибудь из деловых авторитетов о своем родственнике. Знаете ведь, как несладко в зоне, а уголовный мир ломать личность умеет.

— Я уже предусмотрел необходимость командировки по месту отбывания наказания Манаковым, — уточнил Иван.

— Пожалуй, — согласился Алексей Семенович. — Вариантов здесь можно придумать множество, а на месте станет виднее.

— Надо съездить, — кивнул Купцов. — У преступников одна дорожка, а у нас сотня, и необходимо везде их ждать. Давайте пораскинем мозгами и определимся насчет засад.

— Да, нам надо подумать быстро и хорошо, — устало потер глаза Рогачев, — наступать надо, а то мы пока, как пожарные, приезжаем тушить, а следует успевать раньше, пока не загорелось.

У Михаила Павловича едва хватило сил дождаться конца рабочего дня. Конечно, можно уйти пораньше, но отпрашиваться не хотелось. Да и что делать дома, если Лида еще не вернулась из милиции? Сомневаться в сказанном Тамарой нет оснований — известно ее любопытство и привычка совать нос в чужие дела. Теперь наверняка распустит сплетню по тресту, но, как говорится, на чужой роток не накинешь платок.

Ехать к Александриди? А что ему сказать, когда не знаешь существа разговора милиционеров с твоей женой. Сейчас, после того что узнал по телефону от Тамары, утренний визит рослого сыщика представлялся в ином свете — не обкладывают ли его оперативники? Вон как повернули дело, успели жену отыскать и утянуть обманом или хитростью к себе, надеясь выпотрошить. Хотя начали потрошить уже на работе. Иначе откуда бы Тамаре знать про жуликов, приходивших к Котеневым? Черт знает что творится вокруг, даже жена начала ломаться и предавать его, а остальные и подавно не подумают рисковать собственным задом ради интересов Михаила Павловича.

Одна надежда на хитроумного грека — пленка с записью разговора с Бондаревым лежит в кармане пиджака. Вечером из жены придется выжать все, что она сообщила операм, а потом скорее к Александриди — за помощью и поддержкой. Раз уж обещались спасать и сохранять, то пусть отрабатывают дань, которую он им платит.

Наконец-то на табло часов выскочили заветные циферки. Секретарша ушла, хлопнув дверью приемной и забыв попрощаться с начальником. Зачем он только держит у себя в приемной эту дуру? Тот, кто за нее просил, уже отправлен на заслуженный отдых, и давно пора подумать о замене. Если, конечно, сам останешься сидеть в начальственном кресле.

Выждав немного — не хотелось столкнуться нос к носу около лифта с руководством или собственной секретаршей, — Михаил Павлович вышел из кабинета. Спустившись вниз, сел в машину и, не прогрев мотора, сразу тронул с места, торопясь домой. Бросив машину во дворе, не дожидаясь лифта, взбежал к дверям квартиры и позвонил, надеясь, что Лида уже вернулась. О, как он страстно желал, чтобы жена оказалась дома — тогда конец мучениям, не нужно более ждать и можно сразу приступить к выяснению отношений. Но за дверями квартиры царила немая тишина.

Достав ключи, он вошел, разулся и, не обувая тапочек, прошел по всем комнатам, вглядываясь в предметы обстановки, — на душе было тревожно, и свербила мысль, что в отсутствие хозяина в квартире мог кто-то побывать. Однако ничего вызывающего подозрение не обнаружилось: вещи стояли на своих местах, никто не двигал мебель, и чужих запахов нос не улавливал.

Усевшись в кресло, Михаил Павлович закурил и начал ждать, поминутно бросая взгляд на каминные часы, стоявшие на серванте.

Время тянулось до безобразия медленно, а внутреннее нервное напряжение все подстегивало и подстегивало, заставляя вскакивать с кресла, метаться по пустым комнатам, подбегать к окнам, выглядывать во двор, прислушиваться к хлопкам дверей лифта на площадке, бестолково включать и выключать свет. Устав, Котенев скинул пиджак и завалился на диван — может быть, ему удастся хоть чуть-чуть вздремнуть? Какой там, всегда такой уютный и мягкий диван показался жестким и страшно неудобным, а кресло, в которое он вновь перебрался, словно валилось набок и больно врезалось в спину.

Тогда он пошел на кухню и залпом выпил полстакана коньяка. Спиртное немного сняло напряжение, приглушило возникшую головную боль, мысли прекратили бешено скакать, и Михаил Павлович сумел взять себя в руки — чего он, собственно, так распсиховался? Вдруг это и есть последняя капля, которой ему так не хватало для окончательного решения? Сколько можно пытаться сидеть на двух стульях сразу, сколько еще он сможет жить на два дома? Пора, пора поставить точку!

Ухмыльнувшись, он направился в спальню и открыл шкаф. Так, где чемодан? Откроем и покидаем в его жадное нутро костюмы, рубашки, бритву, носки, белье, галстуки. Вскоре чемодан распух и с трудом закрылся — пришлось даже надавить коленом на крышку. Все!

Услышав, как заскрежетал в передней ключ, вставленный в замок, Котенев быстро пробежал в комнату и уселся напротив часов, придав лицу озабоченное выражение. С каким-то злорадным чувством он чутко прислушивался, как Лида скидывала туфли, влезая в домашние тапочки, как она поднимала с пола поставленные сумки. Что, голубушка, явилась? Думаешь, ты одна способна делать подарочки? Нет, милая, тебе тоже приготовили нечто, о чем ты пока и думать не думала!

Тем не менее, когда жена отнесла сумки на кухню и заглянула в комнату, он встретил ее, оставаясь внешне абсолютно спокойным.

— Заждался? — поправляя волосы, ласково спросила Лида. — Щас я быстренько ужин приготовлю. Потерпишь?

— Пора бы уже, — Михаил Павлович выразительно поглядел на часы, — где ты так задерживаешься?

— Миша, в магазинах очереди. — Она тоже взглянула на циферблат, но тут же отвернулась, подумав, что он задерживается чаще и не любит давать объяснений своим опозданиям к семейному ужину. Сейчас надо постараться не позволить разгореться его подозрениям, не превратить начавшийся разговор в очередную сцену, которые, к сожалению, стали все чаще. — Ты же знаешь, каково бегать за проклятыми продуктами. Что ты будешь есть? Я сосиски достала.

— Ты так и не ответила, где была. — По поводу скандалов и сцен у Михаила Павловича сегодня было свое, особое мнение.

— В магазинах.

— Не лги! — Котенев вскочил с кресла и нервно заходил по комнате. — Зачем ты обманываешь, а? Я звонил тебе на работу, и твоя разлюбезная Тамара все доложила.

— Значит, ты знаешь? — Лида опустилась на диван.

Михаил Павлович остановился перед ней, засунув руки в карманы брюк. Ему страстно хотелось получить хоть какой-нибудь повод для вспышки ярости, чтобы можно было орать и топать ногами, обвинять ее во всех мыслимых и немыслимых грехах, извергать потоки ругани и чувствовать себя не подлецом, а незаслуженно оскорбленным и обиженным.

— Знаю. — Он издевательски поклонился. — Могла бы позвонить, хотя бы для приличия, сказать супругу, куда и зачем направляешься. Что они от тебя хотели?

— Спрашивали про обыск.

— Где, на Петровке?

— Да.

— И… что ты им там ответила? — вкрадчиво спросил Котенев.

— Рассказала, как было.

— Боже мой! — Михаил Павлович схватился руками за голову. — Какая же ты дура! Даже не представляешь, какая дура. Беспробудная, дикая… — Он горестно застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

— А что мне оставалось? — Лида решила сама перейти в атаку. — Хорошо тебе обзывать и изгаляться, считать себя самым умным и хитрым. А если они сами ко мне пришли? Я возвращаюсь с обеда, а в моей комнате уже сидит сыщик и пьет с Тамарой чай. Что бы ты сам делал на моем месте?

— С кем я живу? — патетически подняв руки к потолку, словно призывая провидение в свидетели, закричал Котенев. — С кем?! Шурин — вор и валютчик, собственная жена подалась в сексоты на Петровку. Или как это там у вас называется? Ты, наверное, теперь лучше знаешь? Стукач? Ты у меня теперь стукачка?

— Миша! — Она поднялась и подошла к нему вплотную, заглянув в его побелевшие от злости глаза. — Извинись и перестань паясничать! Как тебе не стыдно? И потом, я просто не понимаю, что здесь такого? Ты просил никому не говорить, и я молчала, но они сами все знают без меня. Их интересовали только подробности. Что ты так взъерепенился?

Но Котенев уже успел взвинтить себя и не желал потерять ощущение, когда в груди клокочет от гнева и кажешься самому себе предельно язвительным и уничижительно надменным, словно ты полубог, снизошедший до разговора с провинившимся перед тобой простым смертным.

— Ты что, действительно такая дура? — снизу вверх заглядывая в лицо жены, спросил он свистящим шепотом, от которого Лиде стало не по себе. — Или просто ловко прикидываешься, как прикидывалась всю жизнь? Не можешь уразуметь своими куриными мозгами, чего ты наделала? Впрочем, ни ты, ни твой братец никогда не ведали толком, что творили. Дура и есть дура!

— Знаешь что… — Лида даже задохнулась от негодования и едва сдержалась, чтобы не влепить мужу пощечину. — Я тебе не наемная прачка и не домработница. Сам далеко не святой. Поэтому либо извинись и все объясни, либо…

— А что либо? — зло ухмыльнулся Котенев. И, повысив голос, заорал на всю квартиру: — Что?! Отвечай!

— Хватит! — тоже закричала Лида. — Извинись, или я уйду!

— Ах вот как? — отступил на шаг Михаил Павлович, смерив жену презрительным взглядом. — Она, видите ли, уйдет! Хорошо, пожалуй, действительно хватит ломать комедию.

Он зло начал срывать с себя рубашку и снимать брюки. Туфли не пролезали в штанины, и ему пришлось сесть на стул, чтобы скинуть их. Ничего не понимающая Лида с изумлением смотрела, как он отшвырнул рубашку, брюки и белье в угол и голый побежал в спальню, вернувшись оттуда с вешалкой, на которой висел костюм, и комплектом свежего белья под мышкой. Торопливо натягивая на себя одежду, Михаил Павлович бормотал:

— Хватит, поигрались… Я так не могу больше! — выпучив глаза, завопил он. — Понимаешь? Не могу!

— Михаил, подожди. — Лида попыталась его усадить, успокоить, но он вырвался из ее рук и, оттолкнув жену, опять убежал в спальню.

Через минуту он вернулся — одетый и с чемоданом в руке. Встав в дверях, обвел глазами комнату:

— Все тебе! Возьму только машину.

— Миша! Ты что? — Лида прижала ладони к губам, не в силах поверить в реальность происходящего. Неужели то, чего она всю жизнь так боялась, произойдет именно сегодня, сейчас, здесь, в ухоженной ее руками квартире?

— Что Миша, что?! — подбросив в руке чемодан, откликнулся Котенев усталым, слегка осевшим голосом. — Не понимаешь? Это я ухожу! Хватит с меня!

Он повернулся и вышел. Через секунду в прихожей хлопнула дверь, будто поставив точку в разговоре.

Некоторое время Лида сидела молча, обессиленно уронив руки между колен и опустив голову, потом повалилась на диван и, закрыв голову подушкой, горько зарыдала.

Остановив машину около подъезда дома Александриди, Михаил Павлович покурил — надо было собрать нервы в кулак. Хотя и распалил сам себя, чтобы наконец-то принять решение, а не вертеть, как баба, задницей в разные стороны, но скандал потребовал напряжения сил — не каждый день уходишь от жены. Да, собирался, собирался и решился. С одной стороны, получилось как-то не так, как раньше себе это представлял, а с другой — сколько еще тянуть? И момент, пожалуй, наиболее подходящий. По крайней мере, нашелся предлог.

Больше беспокоила не размолвка с Лидой, не разорванные — и, надо полагать, насовсем — отношения, а ситуация с милиционерами. Вцепились, проклятые, вгрызлись и не отпустят, пока не размотают все до конца — это Котенев чувствовал.

И тут же мелькнула мысль, что недодумал, вовремя не убрал придурка, принесшего ему весточку от Виталика из зоны, — сейчас лежал бы этот пьяница в сырой земле, и никому не было бы до него дела. Подумаешь, пропал выпущенный на волю воришка. Надо было его вывезти за город и там…

Да, знал бы, где упасть, соломки бы подстелил, а сейчас нельзя лопухом развешивать уши, надо стелить заранее, чтобы потом не кусать локотки. А помочь подстелить должен хитроумный грек, которого приставил к нему любезный Сергей Владимирович Куров.

Докурив, Михаил Павлович примял окурок в пепельнице и, вытащив из салона чемодан — так торопился уехать от дома, что просто забросил его на заднее сиденье, — переложил его в багажник, предварительно вынув из чемодана и спрятав в карман маленький пистолет. Он решил теперь постоянно ходить с оружием, особенно после случившегося у Сашки Лушина. Оружие Михаил Павлович приобрел давно, просто по случаю, и случай этот, как ему сейчас казалось, был счастливым. Когда произошла неприятность с братом Лиды, он хотел утопить пистолет в Яузе — речка грязная, как ее ни чистят, — или закопать, но потом передумал и надежно спрятал в квартире.

Поднявшись на лифте, он позвонил у дверей Александриди. Открыл сам грек. Впустил в прихожую, тщательно заперев за гостем дверь, провел того в гостиную. Там, уютно устроившись в кресле, сидел представительный седой человек в дорогом костюме.

— Наш консультант, Виктор Иванович, — представил его Лука и предложил: — Располагайтесь. Можно без церемоний и вполне откровенно.

Михаил Павлович присел, настороженно поглядывая на невесть откуда появившегося консультанта. Мужчина солидный, с располагающей внешностью и барскими повадками. Грек, чувствуется, считает его птицей высокого полета. Кто это, еще одно доверенное лицо Курова? И почему он сегодня здесь?

— Сергей Владимирович говорил мне о возникших осложнениях, — играя позолоченной зажигалкой, мягко улыбнулся Виктор Иванович Полозов. — Я просил бы вас еще раз подробно рассказать все с самого начала, чтобы нам не играть в испорченный телефон. Любезный хозяин пока приготовит что-нибудь закусить.

Перехватив его взгляд, Лука понимающе кивнул и вышел на кухню. Немного помедлив, чтобы собраться с мыслями, Михаил Павлович начал рассказывать о злоключениях с самочинными обысками, точно и сжато описывая ситуацию.

Полозов слушал не перебивая, только время от времени что-то помечал на маленьком листочке бумаги, записывая свои мысли бисерным почерком. Вытянув шею, Котенев поглядел в листочек, лежавший на столике перед консультантом, и увидел на нем столбец цифр, напротив которых были написаны малопонятные слова. Это его несколько успокоило — попади листочек в чужие руки, ничего не удастся понять.

— Как вы понимаете, записать разговор моей жены с сыщиком не удалось, а запись своего разговора с представителем уголовного розыска я привез, — выкладывая на стол кассету, закончил Михаил Павлович.

— Чудесно, — ловко подтянув ее к себе, усмехнулся Полозов. — Прослушаем. Вам, я думаю, вновь слушать запись неинтересно? Скажите, что вы знаете о приходившем к вашей жене милиционере? Сколько ему лет, какое звание, как выглядит, занимаемая им должность?

— Ничего, — развел руками Котенев. — Я же там не присутствовал. О приходившем ко мне могу поделиться впечатлениями. Рослый, даже большой по всем параметрам мужчина. Крупная голова, сильные руки, толстая шея, ботинки примерно сорок шестого размера — такие мужчины встречаются нечасто, он слишком приметен. Фамилия — Бондарев, зовут Александр Алексеевич. Он мне представился. Должности и звания не знаю. Но, судя по одежде и обуви, человек среднего достатка. Как говорится, голым и босым не ходит, но и шиковать не имеет возможности.

— Понятно, — делая пометки на листочке, кивнул Полозов. — Выпьем кофе? — предложил он, увидев входившего в комнату Луку. — Готово?

— Да. — Александриди поставил на столик поднос, налил в чашки кофе. — Кстати, Михаил Павлович, — уже собравшись отнести посуду на кухню, неожиданно спросил Лука, — нам сообщили, что вы вышли из дома с чемоданом. Собрались уезжать? Куда, если не секрет?

«Они действительно следят за нами, — понял Котенев. — Иначе откуда ему знать про чемодан? Или видел в окно, когда я его перекладывал в багажник?»

Медленно поднявшись, он подошел к окну, вроде раздумывая над ответом. Взглянул вниз через тюлевую занавеску — окна выходили на улицу и, судя по расположению дверей, окна других комнат и кухни тоже. Значит, около его дома действительно выставлена охрана, наблюдающая за квартирой? Не станет же Александриди торчать у окна лестничной площадки, ожидая приезда гостя?

— Я ушел от жены, — не оборачиваясь, глухо ответил Михаил Павлович.

— И где теперь намереваетесь жить?

— У знакомой, — обернулся Котенев. — Дать адрес?

— Не надо, — усмехнулся Александриди, — я думаю, вы достаточно постоянны в своих привязанностях. Есть телефон. Я вам звонил туда.

— Да, помню, — согласился Михаил Павлович, вспомнив, как впервые услышал голос Александриди, позвонившего по номеру домашнего телефона Тани Ставич. Ушлые ребята.

— Как Лушин? — допивая кофе, поинтересовался Полозов. — Держится? Молодец. Надо подумать, как его подпереть в этой ситуации: все-таки несчастье с женой. А Хомчик?

«Ну, о Рафаиле я тебе никакой информации не выдам, — усмехнулся Котенев. — Самому пригодится. Не зря же я ему дал отмашку на выезд? Нет, Хомчика ты от меня не получишь».

— Хомчик? — переспросил он. — А что Хомчик? Трясется, заперся в квартире и трясется. Его тоже охраняют?

— Несомненно, — с любезной улыбкой заверил Полозов.

«Лучше бы вы там не торчали, — зло подумал Михаил Павлович. — А то когда Рафаил будет уезжать, выследите, куда направился. И мне потом отвязаться от вас будет тяжко. Наверняка и Татьяну обложили своими соглядатаями. Придется, видно, пока делать вид, что полностью вам подчиняюсь, а когда гроза минует, только вы меня и увидите».

— Вы уже отдыхали в этом году? — словно невзначай поинтересовался вернувшийся с кухни Лука.

— Еще нет, — ответил Котенев. — До отпуска ли было, а теперь тем более.

— Зря, надо отдохнуть, — веско сказал Полозов. — Сейчас самое разумное исчезнуть на некоторое время, хотя бы под предлогом отпуска. Сможете быстро оформиться?

— Попробую, — пообещал Михаил Павлович.

— Поможем, — заверил Виктор Иванович, аккуратно складывая листочек с записями и пряча его в карман пиджака.

«Встреча близится к завершению, — понял Котенев. — Посмотрим, что предложат напоследок».

— Отдыхать поедете с Лукой, — начальственным тоном распорядился Полозов. — Есть место, где можно хорошо отдохнуть и не мозолить глаза чужим людям. К тому же там будет обеспечена полная безопасность.

— Где это? — решился спросить Михаил Павлович.

— Лука отвезет, — улыбнулся консультант, успокаивающе поглядев на гостя. — Лучше, чтобы как можно меньше людей знало о месте вашего пребывания на отдыхе. А пока будете набираться новых сил, мы постараемся полностью взять ситуацию в свои руки и окончательно разобраться с оперативниками и другой, противодействующей нам стороной. Кассету с записью разговора я оставлю у себя, если не возражаете.

— Да, пожалуйста. — Котенев встал.

Александриди проводил его до дверей, ласково и успокаивающе поглаживая по плечу и всячески выражая свое участие. В прихожей Котенев на секунду приостановился и спросил:

— Мы полетим или поедем?

— Почему это вдруг вас заинтересовало? — недоуменно поднял брови Лука.

— Волнуюсь насчет багажа, — пояснил Михаил Павлович.

— Не надо волноваться, — заверил грек, — и в аэропорту есть свои люди. Понимаете? Любые случайности исключены. Я гарантирую.

— Ладно…

Пожав его вялую ладонь, Котенев вышел из квартиры. Развернув во дворе машину, погнал по шоссе за город, настороженно поглядывая в зеркальце — не тянется ли кто за ним? Сейчас не нужны никакие свидетели: ни со стороны Курова, ни тем более с другой. Для себя Михаил Павлович твердо решил, что больше не проявит мягкотелости — если кто и увязался, то затащит за собой в лес и безжалостно всадит пулю в лоб. Хватит интеллигентских соплей, вон они куда завели, что даже срываться из Москвы приходится, и черт знает, когда теперь вернешься ничего не опасаясь.

Примерно через час пути он свернул с шоссе на проселок. Поднимая шлейф пыли, машина проскочила мимо заброшенной деревеньки и остановилась на опушке березовой рощи. Выйдя из автомобиля, Котенев покурил, облокотившись на капот и внимательно наблюдая за дорогой — за ним никто не ехал, проселок пуст, а других дорог, ведущих к нужному ему месту, просто не проложили за ненадобностью: расположенные в округе деревеньки умирали.

Еще минут десять-пятнадцать пути, и он въехал на усадьбу старого деревенского дома — заколоченный, с давно заросшим лебедой и полынью огородом, он стоял на краю почти вымершего поселка. Потрогав поржавевший замок на дверях, Михаил Павлович постучал в окно соседней избы. Вскоре ему открыли. Войдя, он поздоровался с дряхлыми хозяевами и попросил ключи, сославшись на то, что свои забыл дома.

Пока старуха лазила за божницу, доставая связку ключей, старик-хозяин дотошно выспрашивал, как идет жизнь в городе и какие слышно новости.

Отвечал Котенев неохотно, торопясь получить ключи. Взяв их, вернулся к заколоченному дому и открыл замок.

За порогом дома пахнуло сыростью давно не топленного помещения и пылью, мохнатым серым налетом покрывшей убогую обстановку избы с подгнившим полом и покосившейся холодной печью. Отыскав огарок свечи, Михаил Павлович зажег его и откинул крышку подпола. Осторожно спустился вниз по ветхим ступенькам, освещая себе дорогу огарком свечи. Небрежно откинув в сторону всякий хлам, освободил угол земляного пола погреба и внимательно вгляделся — похоже, никто тут не копался: земля слежавшаяся, плотно утрамбованная, и оставленная для контроля тряпочка на месте.

Поднявшись наверх, Котенев достал из багажника маленькую складную лопатку и вновь вернулся в погреб. Скинув пиджак, поплевал на ладони и начал копать. Через полчаса лопата заскрежетала по металлу. Встав на колени, Михаил Павлович разгреб руками землю и вынул небольшой железный ящичек с ручкой. Накидав в ямку земли и завалив ее сверху рассохшимися кадками, старыми решетами и щербатыми кринками, поднялся в избу. Посидел на лавке, покурил, поставив у ног вырытый ящичек. Достав из кармана связку ключей, выбрал один и вставил в замочную скважину ящичка, повернул и чуть приоткрыл стальную крышку — все было на месте. Заперев ящичек, он отнес его к машине и бережно спрятал в дипломат с наборным замком.

Возвращая старикам ключи, Котенев достал бумажник.

— Вот, присматривайте за домом. — Он положил деньги на старенькую скатерть, покрывавшую стол.

— Когда же ты жить-то в ем станешь? — подслеповато щурясь, беззубым ртом прошамкал старик-хозяин. — Рушится ить жилье без призору, крыша текеть, а давеча дожжи обещались.

— Следующим летом, — отмахнулся Михаил Павлович.

— Так и жисть пройдет, — вытерла нос концом платка старуха, прибирая оставленные им деньги.

— Ничего, вы, главное, присматривайте. Скоро материал для ремонта завезу, — выходя, пообещал Котенев. Поверили ему старики или нет, наплевать. Главное, цел ящичек, а за это никаких денег не жалко…

Уже поздно ночью он позвонил в двери Ставич. Открыв, она ахнула:

— Господи! Ты не пьян ли? Весь в глине, в грязи? Где тебя так угораздило? Давай вычищу.

— Потом все, потом, — отстраняя ее, пробормотал Котенев, внося в прихожую чемодан и тяжелый дипломат. — Грязь — ерунда, отчистим. Никто мне не звонил?

— Нет. Ты что, собрался уезжать? — Она поглядела на чемодан.

— Собрался.

— Опять на ночь приехал? — Татьяна повернулась, чтобы пойти на кухню, но он удержал ее, обнял, прижав к себе.

— Не на ночь. К тебе перебираюсь, насовсем…

Слушая запись разговора Бондарева с Котеневым, консультант фирмы Виктор Иванович Полозов потягивал свежесваренный Александриди кофе и морщился от неудовольствия. Сидя напротив, грек преувеличенно внимательно рассматривал ногти на руках, казалось весь уйдя в это занятие. Иногда он искоса поглядывал на Полозова и, в очередной раз заметив гримасу неудовольствия, спросил:

— Не нравится кофе?

— Не нравится разговор, — вздохнул Виктор Иванович. — Они идут по следу, а наш недоумок распинается, пытаясь казаться святее самого папы римского. Нашел кого дурить.

— Плохо, — согласно покивал грек, достав пилку для ногтей и начав заниматься маникюром.

Полозов сердито заметил:

— Брось ты… Закажи билеты на самолет. Пора его убирать отсюда. Глаз не спускай, влезай ему в душу, вытягивай остальные деловые связи, о которых он пока молчит. Пересидите пока, а там станет видно. Пошустрить надо насчет его семьи, жену проверить. И… не нравится мне этот опер. — Он кивнул на замолкший магнитофон, с легким шуршанием перематывавший пленку.

— Охрану снять? — убрал пилку Лука.

— Успеется. — Полозов блаженно вытянул ноги и надолго замолчал, думая о чем-то своем.

Грек прибрал со стола, отнес грязные чашки на кухню, выключил магнитофон и, снова усевшись напротив консультанта, застыл в выжидательной позе. Наконец Виктор Иванович обратил на него внимание. Приоткрыв глаза, он бросил одно слово:

— Картотеку!

Лука быстро вскочил, снял с полки книжного шкафа несколько томов и, запустив руку в тайник, вытащил узкий длинный ящичек. Принес, поставил на стол перед Полозовым. Тот надел очки и начал перебирать холеными пальцами карточки с машинописным текстом.

— Не то, опять не то, — тихонько приговаривал он до тех пор, пока одна из карточек не привлекла его внимания. — Вот, — консультант показал на нее, — этот и есть наш основной противник!

— Купцов Иван Николаевич, — прочитал Лука. — Полагаете?

— Больше некому, — криво усмехнулся Полозов. — Он работает у Рогачева, мечтающего со временем передать ему отдел. Сам Иван Николаевич крепкий профессионал, служил в их центральном аппарате, потом был направлен в Прибалтику, но не ужился с местным руководством и при первой возможности вернулся сюда. Причем не без помощи своего учителя, Рогачева. Он его, по всей вероятности, и выскреб обратно, в Москву.

— А Бондарев? Он у нас появлялся в двух случаях, — щурясь от дыма зажатой в углу рта сигареты, заметил грек. — Приходил к Лушиной в больницу и беседовал с Котеневым.

— Купцов пока старается держаться в тени, — объяснил Виктор Иванович, снова начав перебирать карточки. — Бондарев служит с ним в одном отделе и тоже работает по этому делу. Сейчас в первую очередь надо нейтрализовать самого Купцова, поскольку Рогачев стар и занятость делами не позволит ему уделять много времени копанию в подноготной наших подопечных. Иван Николаевич самый опасный противник. Доставай корки!

Лука принес скоросшиватель. Полозов, сложив руки на животе, самодовольно заметил:

— Моя идея с картотекой. Как новенький опер появляется, тут же начинают на него досье собирать. А уж как этот Купцов вдруг вернулся, я сразу понял, что его Рогачев притащил. Жалко, их фотографий нет, люблю рассуждать, когда персону лицезреешь.

Александриди приготовил ручку и чистые листы бумаги, разложил все перед собой на столе.

— Пиши на корках, как всегда, — велел Виктор Иванович.

Лука старательно вывел на обложке скоросшивателя:

«Купцов И. Н. — парализация активности».

— Бомбить анонимками? — деловито спросил грек, переписывая данные Купцова с карточки на лист бумаги.

— Нет, их теперь, говорят, не рассматривают, — поморщился Полозов, — хотя не исключаю. Но тут надо чего потоньше и чтобы сразу! Сейчас нам надо дело у него забрать, чтобы получить передышку. Пока новый опер в материалы влезет, пока найдет общий язык со следователем, мы успеем сами нащупать жуликов, приходивших к нашим друзьям, и, если сочтем нужным, отдадим их правосудию. Купцов, как я понимаю, не только бандюгами интересуется, а начал лезть в частные дела Котенева и Лушина. Вот что страшно!

— А если дело отдадут Бондареву? — поднял на него глаза Лука.

— Найдем и на него управу, — отмахнулся Полозов. — Посмотри, кажется, Купцов разведенный? Очень хорошо. В каком он там городишке в Прибалтике ошивался? Срочно найди человека, связанного с теми местами. Понял? Срочно. Есть у меня одна недурная мыслишка, попробуем реализовать. И добывай любые компрометирующие материалы на Бондарева и Рогачева. Как только ударим по Купцову, все должно быть готово и для этих. Рой им яму, Лука, только поглубже. Надо успеть до отъезда Котенева. Его дело должно летать, как волан над сеткой, от одного исполнителя к другому. Сторожу скажи, что гонорар за бандитов, вставших нам поперек дороги, удваивается. Но хотя бы одного из них надо взять живым. Хочу послушать, как они Михаила Павловича высчитали. На ошибках учатся.

Александриди вытянул из ящичка карточки на Рогачева и Бондарева, начал переписывать их данные. Виктор Иванович встал, прошелся по ковру, устилавшему пол комнаты, задумчиво мурлыкая незамысловатую мелодию.

— Кстати, — обратился он к греку, — когда привезешь клиента на отдых, проследи, чтобы он никому не звонил и не писал. Это лишнее. Подругу ему за собой таскать тоже не позволяй.

Лука согласно кивнул и снял трубку зазвонившего телефона. Выслушав то, что ему сообщили, он положил трубку и сказал:

— Котенев ездил за город. Наши за ним не потащились, а подождали на шоссе. Проселок слишком безлюдный. Сейчас он приехал к Ставич. Кроме чемодана, который взял из дома, привез портфель-дипломат с цифровым замком.

— Сокровища вырыл, — довольно потирая руки, засмеялся Полозов, — не иначе. Думает, наверное, и нам хвостом вильнуть. Не позволим!..

Глава 5

Тихо в старом московском переулочке — листва деревьев пожухла без дождей, давно смывших краску с покосившихся заборов и ушедших поливать землю в неведомых краях, обходя стороной изнемогавшую от жары столицу. Дремотно, сонно шелестит ветерок в грязных оберточных бумагах, весело гоня их вдоль переулка.

Солнце устало опускается за дома, пожаром высвечивая стекла окон и обещая на завтра ветер, пыль и жару, — все ту же жару, уже надоевшую жителям города, с нетерпением ожидающим перемены погоды. Редкие прохожие, узенькие тротуары, зарастающие зимой коркой льда, домишки постройки конца прошлого века, во дворе одного из которых притулился пункт приема стеклотары.

Потный лысоватый Жедь, в линялом синем халате, надетом прямо на голое тело, брезгливо оттопырив нижнюю губу, принимал банки от старушки, привычно именовавшей его Витьком.

— Эти не возьму, — отодвинув по отполированной локтями клиентов и донышками стеклотары доске несколько банок, не терпящим возражений тоном сказал он.

— Как же? — удивленно уставилась на него старуха. — Давеча обещал принять. Али запамятовал?

— Тары нет. — Витек высыпал на прилавок мелочь. — Завтра, мать, приходи. Или даже лучше послезавтра. Тогда точно приму. А сейчас — тары нет.

— Креста на тебе, Витек, нету, — рассердилась бабка, — опять обнадежишь, а принесть силов не хватает. Ташшу, а ты не берешь.

— А чего я могу? — сделал Витек обиженное лицо. — Нету ведь тары!

Он опустил заслонку окна приема, словно закрывая амбразуру. Бабка побубнила немного и собрала банки в кошелку.

Поставив принятую посуду в ящик, Жедь вышел через заднюю дверь во двор. Там потный Ворона таскал ящики, выстраивая из них пирамиду, нагромождая пустую тару — которой якобы нет — около глухого забора. В стороне, устроившись на обрубке бревна, сидел Олег Кислов, наблюдая за Гришкой, уже умаявшимся от непривычного усердия.

— Кончай! — скомандовал Витек, вынося из подсобки бутылку водки и арбуз. — Шабаш на сегодня, отвоевались.

— Пора бы, наломались, как папы Карлы, — привычно ставя в тенечке ящик и накрывая его газеткой, согласился Ворона. — Давай, Олег, — предложил он Кислову, — присаживайся, закусим.

Жедь с хрустом разрезал арбуз, истекавший сладким соком, нарубил его большими ломтями и разложил на импровизированной скатерти. Олег принес стаканы, Ворона открыл бутылку и разлил. Выпив, он жадно впился зубами в мякоть арбуза, начал плеваться косточками, а насытившись, закурил и в ожидании, пока нальют по второй, замурлыкал:

— «А деньги советские крупными пачками с полок глядели на нас…»

Жедь покосился на него и усмехнулся. Аккуратно выковыривая ножом косточки, он закусывал не спеша, продлевая удовольствие. Олег пить отказался и ограничился арбузом.

— Опять пикник?

Ворона оглянулся — сзади стоял Лыков. Сделав шаг вперед, он протянул руку и ловко ухватил бутылку за горлышко:

— Водочка? И не стыдно по такой жаре?

— А что? Выпить нельзя? — окрысился Гришка. — Уговору такого не было, чтобы запрещать.

— Раньше, милый мой, — отставляя в сторону бутылку и присаживаясь на свободный ящик, пояснил Лыков, — ты был кем? Простым угонщиком транспортных средств. Не исключаю, что близорукие следователи и судьи не разглядели в тебе вора и осудили по другой статье, которая, впрочем, ничем от воровства не отличается. Угнал, продал… А теперь?

— Чего теперь? — набычился Ворона. Хотелось выпить, а тут приперся этот и давай права качать. Хватит, пожалуй, у него в холуях ходить, пора когти рвать и нырять в тину, зарыться в нее и носа не высовывать. Может, еще разок сходить на дело с этими вольными стрелками и пошабашить?

В последний раз он не сплоховал, успел заскочить в комнатку и схватить пиджак, вытащить из него бумажник и деньги, утащить шкатулку. Витька Жедь прячет золотишко, скрывает, поганец, от всех, а от глаз Гришки не скрыл. Надо хапнуть еще деньжат, прихватить золото, спрятанное Жедем, и сделать этим умникам ручкой. Но пока пусть себе выкаблучивают. Помолчим — не стоит лезть на рожон.

— Теперь? — усмехнулся Аркадий. — Теперь ты занялся более серьезными делами, которые любой, даже начинающий юрист квалифицирует как соучастие в разбойном нападении и преднамеренном убийстве.

— Ладно тебе, — миролюбиво оборвал его Жедь и, взяв недопитую бутылку, к удовольствию Вороны, разлил остатки водки по стаканам. — Взялся тут, понимаешь. Лучше скажи, когда пойдем?

— Наш миллионер в милицию не ходил? — выбрав себе ломоть арбуза, поглядел ему в глаза Лыков.

— Нет. — Витек выпил и вытер рот. — А у второго менты все облазили. Третий, как мышь, притаился, носа на улицу не высовывает.

— Малый тот не помер? — подрагивающими от волнения пальцами вытягивая из пачки сигарету, спросил Кислов.

— А ты сам как думаешь? — выплевывая косточки, скривился Аркадий.

— Дай бог, чтобы живой был, — вздохнул Олег. — А то ты вдруг про убийства.

— Дурак! — сплюнул Лыков косточку. — Его уже похоронили давно. Можешь цветочки отнести на могилку.

Кислов, ломая спички, прикурил и обессиленно привалился спиной к забору. Ворона опустил руку с зажатой в ней арбузной коркой и, обведя сидевших вокруг ящика побелевшими глазами, предложил:

— Может, оборвемся? Все разом…

— Оборвемся, — передразнил его Витек. — Куда, дурья башка?

— А чего, он прав, — неожиданно засмеялся Аркадий. — Уматывать надо, но… за границу! Здесь делать нечего, но и за кордоном с теми бабками, которые у нас сейчас есть, тоже не рай. Вот возьмем их казначея, гражданина Хомчика, разживемся камушками, валютой и золотишком, тогда и двинем в турпоездочку в капстраны. Деловой человек там всегда ко двору.

Ворона отбросил корку, вытер руки о халат — такой же, как у Жедя, — и закурил. Опять новость, вон куда загнул ушлый Аркашка, за кордон манит. Чего там делать Грише Анашкину? Кругом чужие, лопочут на непонятных языках, своих блатных у них хватает, если судить по фильмам и газетам, а тут притащится из Москвы некий Ворона и… Нет, не дело задумал Лыков, ох не дело. Действительно, пора от этой компании отваливать.

Гришка живо представил себе, как он вскрывает какой-нибудь роскошный кадиллак, а в него, не спросив фамилии, начинает палить из крупнокалиберного кольта ихний полицейский — это не наши, родные постовые, те ребята серьезные, враз укатают свинцом в лобешник. А если угонишь там тачку, то кому продать? Лыков грозится ехать уже с деньгами, но ведь и деньги могут отнять? Нет, пора, Гриша, плести тебе лапотки.

— Котенев из дома ушел, — сворачивая газету с остатками пиршества, сообщил Жедь.

— Как? — Новость поразила Лыкова. — Чего же ты… Когда ушел, куда?

— На днях. К бабе своей подался, — выбрасывая огрызки в стоявшее у порога подсобки грязное ведро, пояснил Витек. — Но…

— Что еще? — вскинулся Аркадий. — Ну, не тяни!

— Не нравится мне это, — возвращаясь на свое место, закончил Жедь.

— А я ее видал, — осклабился Ворона, — ничего бабец, подходящая. Сам бы у нее пожил, если бы пустила.

Олег Кислов покосился на него и презрительно сплюнул. Заметив это, Лыков усмехнулся:

— Потом тебе подарю, забавляйся, — и повернулся к Жедю: — Адрес ее есть?

— Знаем. Только неспроста он из дома умотал, пакость какую-нибудь затевает, — вздохнул Витек. — Не нравится мне это, — повторил он и выжидательно уставился на Аркадия.

— Тебе больше нравится бутылки по дешевке принимать? — обозлился Лыков. — Сейчас важнее другое! Жалкие копейки можешь потом собирать, чтобы за нос водить тех, кто будет интересоваться, откуда у тебя появились средства на роскошную жизнь. Так, у нас остался гражданин Хомчик? Хватит ждать, пойдем к нему. Будет отнекиваться, погреем пятки, но без денег и ценностей не уйдем.

— А вдруг не он казначей? И у него нету ничего? — мрачно спросил Кислов. Мысль об убитом в квартире Лушина парне не отпускала его, придавив тяжестью. Что теперь с ними будет, если попадутся?

— Если они пустые, то Котенев уже давно бы все пороги в ментовке оббил, я же вам объяснял, — терпеливо повторил Лыков. Нельзя сейчас, перед решающим моментом, дать приятелям расслабиться, расползтись по углам. — Искали мы плохо, поторопились. Не найдем у Хомчика, опять направимся к Мишке-миллионеру, все перевернем, но отыщем: либо у него дома, либо у его бабы.

— Олег дело говорит, — неожиданно вступил в разговор Ворона. — Что делать, если не найдем? Сейчас думать надо, потом поздно будет.

— Не найдем? — выкрикнул Аркадий. — Тогда тебя повесим, но не за шею! Ведь это ты нам про миллионы байку принес. Или забыл? А теперь, как дешевка, начал раком пятиться? — Глаза у Лыкова налились кровью, щеки нервно вздрагивали, и Жедь испугался: таким он Аркадия еще ни разу не видел. Неужто пролитая кровь так может изменить человека? Был один, а после стал другой?

— Тихо, мужички, тихо! — загораживая собой Анашкина, примирительно сказал Витек. — Не хватало еще промеж собой…

Аркадий немного успокоился и, знаком отозвав в сторону Жедя, отошел с ним к калитке. Посопел, все еще до конца не отойдя от вспышки гнева, а потом шепнул:

— Надежды на них мало, Витя. Пойдут, но повернуть на другую дорожку могут. Ты Гришку от себя не отпускай далеко…

Таксист позвонил, когда Иван уже устал ждать и почти перестал на него надеяться.

— Купцов? — на всякий случай осведомился Зуев, услышав знакомый голос в трубке. — Привет. Я тут подумал насчет нашего разговора, помнишь?

— Конечно.

— Вот. Перехрюкали тут кое с кем, по старой памяти. Отверточку можешь выбросить, не моя она. Понял?

— Это точно? — улыбнулся Иван. — Вдруг еще пригодится?

— На мне нет грехов, — засопел таксист. — Съезди в новые гаражи, поищи там Свекольного. Он тебе полную раскладку даст. А меня больше не беспокой, я тебя Христом Богом прошу. Нервы не выдержат в следующий раз…

В гаражи поехали вдвоем с Бондаревым. Путь из центра оказался неближним — сначала на метро с пересадкой, потом на автобусе. Выйдя на нужной остановке, они с тоской оглядели подплывавший рыжей глиной пустырь, через который предстояло идти, и, вздохнув, отправились отыскивать тропку, ведущую к гаражам.

Тропка действительно нашлась — скользкая от грязи, оставшейся после вчерашнего дождя.

Унылые, однообразные боксы гаражей Ивану не понравились — зачем городить такой огород? Не проще ли было построить здание с круговыми пандусами или сделать боксы в подземных этажах? Пусть дороже, но зато тепло зимой, легче охранять и опять же меньше места займет, а земля дорога.

Приятной неожиданностью оказалась залитая асфальтом дорожка между боксами — после скользкой и грязной тропинки шагать по асфальту показалось наслаждением. Остановив торопливо пробегавшего мимо автолюбителя с выхлопной трубой в руках, Купцов спросил у него, где найти Свекольного.

— Сто второй, там, по-моему. — И автолюбитель потрусил дальше, занятый собственными делами.

— Я, пожалуй, зайду, а ты погуляй пока у дверей, — по дороге к боксу предложил Иван.

Бондарев согласно кивнул, оглядывая закрытые на массивные замки двери гаражей — в этот час здесь тихо, пустынно, только разносится вороний грай да долетает из-за пустыря отдаленный расстоянием шум проходящих по шоссе машин. Неуютно, словно идешь по вымершему, некогда густонаселенному городку, жители которого то ли попрятались, то ли сбежали от неведомой беды, не забыв, однако, крепко-накрепко запереть имущество и прихватить с собой ключи.

Двери сто второго бокса оказались приоткрытыми. За ними слышался непонятный шум и весело распевавший хрипловатый басок:

— «Вот билет на балет, на трамвай билета нет…»

Сделав знак Бондареву остаться на улице, Иван шагнул за порог, внутрь бокса. Там стоял ободранный старенький «москвич» без колес и стекол. Полный мужчина в дырявой майке и линялых, провисших на коленях тренировочных брюках ловко орудовал паяльной лампой — жаркое пламя лизало потемневшее железо помятого крыла. Напевая, мужчина выстукивал такт носком рваной сандалии. Заметив тень, мелькнувшую в проеме двери, он повернул к вошедшему лицо, напоминавшее цветом вареный бурак.

«Точно прозвали, — усмехнулся Купцов, — как есть Свекольный».

— Здорово. — Он подошел к капоту и остановился, засунув руки в карманы брюк.

— Привет, — не отрываясь от своего занятия, буркнул Свекольный. — В чем дело?

— Перетолковать надо, — подмигнул ему Иван.

— Щас не могу. Видишь, занят. Если ремонт, то не раньше чем на следующей неделе приходи, тогда и перетолкуем.

— Лучше сейчас, — улыбнулся Купцов.

— Давай сейчас, — неожиданно согласился Свекольный, переходя ближе к капоту, заставляя Ивана отодвинуться в глубь бокса, вжимаясь между ободранным «москвичом» и стеной. Паяльная лампа в руках ремонтника загудела сильнее, пламя далеко высунуло свой жгучий язык.

Настороженно поглядывая на паяльную лампу в руках Свекольного, Купцов сделал шаг в сторону, чтобы не опалило пиджак — жалко, все-таки импортный, а с костюмчиками напряженно.

— Ты говори, я слушаю. — Свекольный свободной рукой почесал живот и настороженно стрельнул глазами на дверь.

— Я из уголовного розыска, — сказал Иван, но его слова не произвели на ремонтника никакого впечатления. Он только согласно кивнул и снова поглядел на двери. — Меня интересует специалист по машинам, который сейчас работает в городе, — продолжил Купцов.

Свекольный неожиданно поднял лампу и, резко увеличив длину пламени, повел им перед собой, как огненным мечом. Иван успел отпрянуть и спрятаться за корпусом «москвича». Положение было не из лучших — Свекольный занял позицию у выхода, и прорваться мимо него, не получив ожогов, не удастся.

— Хто послал? — свистящим шепотом спросил ремонтник, не выпуская из рук лампы. — Говори!

— Брось, дядя! — раздался сзади повелительный голос, и Свекольный обернулся.

Этого мгновения для Ивана оказалось достаточно — метнувшись вперед, он выбил лампу из рук Свекольного и ударом ноги отбросил ее в сторону. Она завертелась на полу, шипя, как разозленная кобра.

Свекольный разом покрылся потом, отчего его лицо стало еще краснее. Прижавшись спиной к стене, он медленно двинулся вдоль нее к лежавшей на полу лампе, настороженно переводя глаза с вошедшего в бокс Бондарева на Купцова.

— Брось, дядя, — повторил Саша. — Чего это ты?

Прижав могучей рукой ремонтника к стене, он с трудом протиснулся мимо него и, наклонившись, выключил лампу. Поставив ее на крышу «москвича», обернулся:

— Ну, разговаривать будем?

Свекольный дрожащей рукой вытер пот со лба и снова зыркнул глазами на дверь — выход перекрывал Иван. Жалко скривив губы, ремонтник попытался изобразить улыбку:

— Парни, может, миром поладим, а?

— Зачем же нам воевать? — потирая ушибленное колено, удивился Купцов. — Или мы похожи на рэкетиров, а вы подпольный миллионер?

Свекольный угодливо хихикнул, но глаза его остались встревоженно-серьезными. Бестолково оглаживая себя ладонями по животу, он быстро облизывал пересохшие от волнения губы, явно ожидая, что его сейчас по меньшей мере искалечат.

— Нас никто не посылал, — начал втолковывать ему Иван. — Мы действительно из уголовного розыска. — Он показал ремонтнику удостоверение. Тот мельком глянул и отвел глаза.

— Кто сейчас из специалистов по машинам работает в городе? Отверточкой любит открывать дверцы, — спросил Бондарев.

— Не знаю, — прошептал Свекольный. — Вот вам крест святой, не знаю. Кто бы вы на самом деле ни были, нечего мне сказать.

— Обидно, — протянул Купцов. — В такую даль ехали, искали, лампу отнимали, чтобы из нас шашлык не сварганили, а сказать нам нечего. Может, вспомните?

— Ну… Давно никого не видел, — промямлил ремонтник. — Слыхал, ребята, которые вас интересуют, подались на юга.

— Но кто-то все же остался?

— Не знаю. Может, и остался… Тут как-то забегал один, но я с ним не корешился. Денег просил взаймы, а откуда у меня деньги? — Свекольный явно старался разжалобить незваных гостей, видимо до сих пор не веря, что они и вправду милиционеры. С чего бы вдруг милиции, да еще уголовному розыску, приходить к нему и интересоваться теми, кто угоняет чужой транспорт? Если милиции надо, то они прислали бы местного участкового Саньку Логунова или вызвали к себе в кабинет, где стали бы говорить по всем правилам: сначала за жизнь, потом о знакомых, а уж после — интересующие их вопросы и приказание молчать о состоявшейся беседе.

С чего бы у всех такой интерес к ребятам, угоняющим тачки? Сначала появился Ворона и выспрашивал, а когда уже начал забывать про него, вдруг выплыл знакомый таксист по кличке Мастер и тоже начал вытягивать жилы, а теперь заявились два бугая. Любой занимающийся ремонтом машин в условиях существующего дефицита волей-неволей втягивается в круг сомнительных сделок с запчастями. И он, Свекольный, не исключение — где возьмешь, если в магазинах нету? Зато знакомые парни иногда подбросят нужную вещь. Он что, должен всегда интересоваться, где и как достали лобовое стекло или новый карбюратор? Зачем ему такие вопросы — потом никогда уже ничего не принесут, а жить надо. Если бежит по окрестностям о нем слава, как о всемогущем мастере — золотые руки, то почему бы другим людям, страдающим завистью, не потребовать поделиться доходами? Не за этим ли пришли незнакомые парни? Потому он и схватился за лампу, решив, что гость один, а их, на его беду, оказалось двое.

— Кто приходил? — напомнил о себе Бондарев.

Свекольный опустил глаза в пол — мало ли, что эти бугаи могут ему показать, даже красную книжку: слепить фальшивую милицейскую ксиву невелика проблема. Вырваться явно не удастся, а если сейчас и вырвешься, то потом опять могут прижать в темном углу. Сказать? Но что и про кого?

И тут как просветлело в мозгах — Ворона им нужен! Все на нем сходится: расспросы Мастера, упоминание об отвертке, которой Гришка работал просто виртуозно, домогательства насчет угонщиков, подавшихся на юга. Не иначе пошли разборы с Гриней, видно, прокололся где-то паренек, а теперь хотят его найти и посчитаться. Стоит ли тогда молчать о нем — ведь не отвяжутся, а то и самого начнут жарить лампой, забыв о заверениях в мире и дружбе.

— Ворона приходил, — глухо ответил Свекольный. — Гришка Ворона. Он откинулся недавно, весной или в начале лета. Пожалуй, он один такой шустрый здесь сейчас.

— Фамилия его как? — приоткрывая дверь, чтобы было больше света, поинтересовался Купцов. — Или опять амнезия наступает?

— Чего? — боязливо покосился на него ремонтник.

— Потеря памяти, — с улыбкой объяснил Бондарев.

— А-а… Не, я трезвый. И вчера ни капли. А фамилии не знаю, право слово, не знаю. Зачем мне его фамилия?

— Все? — протискиваясь к выходу, бросил Саша.

— Как на духу! — истово перекрестился не на шутку перепуганный Свекольный.

Когда нежданные посетители вышли, он обессиленно опустился на пол и, привалившись спиной к стене, устало прикрыл глаза — пронесло! Может, и вправду были милиционеры, если даже по морде не дали за шутки с паяльной лампой?..

Ближе к вечеру, когда день угасал, Иван уже многое знал о человеке, прозванном за разлапистую походочку Вороной.

— Григорий Елизарович Анашкин, — прочел он в справке и, подняв глаза на сидевшего напротив Бондарева, спросил: — Знаешь, что самое любопытное? Он отбывал наказание в одном исправительно-трудовом учреждении с Виталием Манаковым.

— Точно? — оживился Саша.

— Информационный центр не ошибается, — усмехнулся Купцов, — машины есть машины. Не скрою, что теперь многое выглядит в совершенно ином свете.

— Думаешь, выпотрошили Виталика на нарах? А потом здесь всеми силами избегающий личной встречи с нами Анашкин продал информацию более серьезным людям? Тогда я за его жизнь не дам и полушки.

— Да нет, — задумчиво протянул Иван, — продать-то он, может, и продал информацию. Либо по собственной инициативе, либо под нажимом, но он сам участвует в деле. Погляди.

Купцов положил рядом фоторобот одного из драконов, приходивших к Лушиным, и фотографию Анашкина. Сходство оказалось поразительным.

— М-да, — крякнул Бондарев. — Вот и первый дракончик. Выходит, версия о том, что нитка тянется из зоны, оказалась верной?

— Выходит, — согласился Купцов. — Но кто остальные? Собирайся, Саша, надо срочно лететь к Манакову. Что поделаешь, если гора не идет к Магомету…

Места лишения свободы всегда оставляли у Бондарева тягостное впечатление — когда ему по служебным делам приходилось бывать в следственных изоляторах, тюрьмах или колониях, он потом долго не мог избавиться от ощущения, что насквозь пропитался специфическим запахом. А каково тем, кто там работает ежедневно, не говоря уже о тех, кто отбывает наказание. Впрочем, им все же — пусть это не покажется кощунственным — чем-то легче. А не приговоренный к сроку судом сотрудник, работающий с осужденными, живет вдали от цивилизации, день за днем, на протяжении долгих лет службы видит одно и то же — вдыхает запах дезинфекции и тюремной кухни, проходит через тамбуры, сидит за зарешеченными окнами, даже живет за колючкой, сообразуясь с распорядком зоны. Однажды знакомый начальник отряда, разговорившись, пожаловался Саше:

— Почитай, я сам за решеткой два десятка лет отмотал. Все пытаюсь на путь истинный заблудших наставить, а обо мне кто-нибудь подумал? О семье моей, детях? Кругом тайга, можно развлекаться, пытаясь плевком тучу комарья пробить, да только по весне частенько плевок в ней просто вязнет. Вот… А нам все твердят: «По труду!» Давай план, будто я на заводе работаю. План, конечно, должен быть, но только по выпущенным за ворота колонии нормальным людям, которые опять ко мне никогда не вернутся. Больно их снова видеть, а другим кажется, что мы тут душой черствые стали. За всех, конечно, не скажу, а мне больно…

Лязгнула замком дверь, пропуская его на территорию зоны. «На свободу с чистой совестью» — бросился в глаза затасканный лозунг, старательно исполненный на кумаче местным художником. Горько усмехнувшись, Бондарев снова вспомнил слова знакомого начальника отряда из далекой, затерянной в таежных просторах колонии:

— План! Как будто мы не исправительное учреждение, а производственный комплекс: даже в сводках Госплана и Минфина учитывают. Если заключенный сбежит, то нам шею намылят, в звании понизят или в должности. Но если колония не выполнит план и не даст нужное число кубов древесины, то запросто могут со службы выкинуть…

Это было несколько лет назад. А сейчас, изменилось ли что-нибудь сейчас?

Один из офицеров провел Сашу в заранее приготовленный кабинет, предложил располагаться за столом, подав пепельницу и предупредительно приоткрыв форточку, чтобы выветривался застоявшийся кислый запах, казалось намертво въевшийся в стены и мебель.

— Может, сначала с нашим оперативником поговорите? — уходя, спросил офицер.

— Нет, с ним после, — отказался Бондарев и, оставшись один, поглядел за окно, забранное частой решеткой. Бараки, асфальт двора, стенд с плакатами, а в промежутках между строениями назойливо лезет в глаза колючка, протянутая поверху высокого, глухого забора.

В коридоре послышались шаги тяжело обутых ног. «Ведут», — понял Саша.

Манакова он узнал с трудом — похудевший, осунувшийся, с глубокими тенями, залегшими под глазами, Виталий выглядел много старше, чем на фотографиях, сделанных до осуждения. Черная роба свободно висела на костлявых плечах, бутсы пробухали по доскам чисто вымытого пола, и заключенный остановился рядом с табуретом, не решаясь присесть без разрешения незнакомого человека в штатском, устроившегося за столом. Глаза Виталия равнодушно оглядели рослого незнакомца — начальство какое-нибудь или прокурор?

— Я пока не нужен? — спросил доставивший Манакова контролер и, козырнув, вышел.

— Присядьте, — предложил Бондарев. — Здравствуйте. Меня зовут Александр Алексеевич.

— Здравствуйте, гражданин начальник, — тусклым голосом ответил Манаков и опустил голову.

— Курите. — Саша подвинул к нему пачку папирос. — Разговор у нас может получиться долгим.

Огрубевшими пальцами с обломанными ногтями Виталий вытащил из пачки предложенную папиросу и, достав из кармана спецовки спички, прикурил. Выпуская дым из ноздрей, он молчал, ожидая продолжения. Чего понадобилось от него этому крупногабаритному деятелю? Судя по костюму и напечатанной на гильзе папиросы марке табачной фабрики «Ява», гражданин начальник пожаловал сюда прямо из столицы.

— Как тут живется-можется и о старых грехах я расспрашивать не собираюсь, — заверил Бондарев.

— О чем тогда говорить? — вскинул на него глаза Манаков. — Если о старом речи нет, то в чем еще успел провиниться?

— Валюту скупали по чьей просьбе?

— Зозули. Я на следствии и суде все честно сказал, — нервно дернул головой Виталий, — добавить нечего, гражданин начальник.

— Родственник ваш, Михаил Павлович Котенев, в валютных операциях участвовал? Или, может быть, знал о них?

— Мишка? — Манаков прищурился и криво усмехнулся. Сразу вспомнился лощеный, предельно осторожный и скрытный муж сестры, предостерегавший от связи с Зозулей и потом бросивший Виталия на произвол судьбы. Сдать его этому громадному начальнику со всеми потрохами, и дело с концом? Пусть роют под проклятого Мишку, чтобы и он наконец узнал, как сладко спать на нарах за колючкой, хлебать баланду и сидеть на параше?

Но тут же мелькнула другая мысль — не случилось ли чего в Москве, если оттуда притащился в этакую даль облеченный властью человек? Вдруг Котенев уже сам парится в предвариловке, как привычно именуют в зоне следственные изоляторы? Как бы не промахнуться, не сказать во вред себе лишнего.

— Мишка? — повторил Виталий, выгадывая время для обдумывания ответа. — Нет, он не знал и не участвовал. Об этом меня уже спрашивали, и не один раз. Не хочу напраслину на него возводить. Если на мне был грех, что спутался с Зозулей и гринами, — он незаметно для себя назвал доллары на жаргоне, — то я за это и в ответе. Котенев сам себе ответчик. У него что, серьезные неприятности?

Бондарев не ответил. Бросив папиросу в пепельницу, он встал, прошелся по кабинету и, остановившись над Манаковым, прямо спросил:

— Сестре писали отсюда? Честно!

— Только на общих основаниях переписки, — помолчав, ответил заключенный.

Губы у Виталия стали непослушными и холодными — еще слово, и спазмы перехватят горло, не дадут даже пискнуть. Что же произошло в Москве? Неужели что-то случилось с сестрой? С остальными бог знает что пусть происходит, но Лида…

— Вам нехорошо? — Бондарев, наклонившись, заглянул в побледневшее лицо Манакова. — Дать воды?

Тот смог лишь отрицательно мотнуть головой, с трудом проталкивая в себя воздух. Нет, нельзя распускаться, нельзя! Надо взять себя в руки, улыбаться, отвечать как ни в чем не бывало.

— Только на общих основаниях писали? И все? — Саша взял графин, налил воды и подал стакан Виталию.

Не сумев сдержаться, тот схватил его и жадно выпил. Возвратив стакан, благодарно улыбнулся и севшим голосом ответил:

— Все…

— С кем передавали сестре или зятю записку на волю? — поставив на место стакан, повернулся к нему Бондарев. — Или, может быть, не записку? На словах просили передать о себе, рассказывали про Котенева? Кому?

— Что вы, гражданин начальник, — Манаков прижал руки к груди и привстал с табурета, — я никогда режим не нарушаю. Можете проверить, администрация подтвердит.

— В чем другом, может, и не нарушаешь, — прищурился Саша, — а в этом нарушил! Жалко себя стало, да? Не помог зять, хоть и обещал, а напомнить ему о себе хотелось, так?

Он шел практически по лезвию бритвы, вслух высказывая родившиеся у него мысли. Сейчас либо Манаков поймет, что приезжему известно много больше, чем он говорит, и будет вынужден пойти на определенные уступки, стараясь уточнить, с какой стороны может грозить опасность, либо замкнется, если Бондарев промахнулся и не попал в точку.

Но ведь знал Ворона о Котеневе, знал! Откуда? Только от заключенного Манакова, с которым отбывал наказание не только в одной колонии, но и в одном отряде и даже работал в одной бригаде. Раньше их жизненные пути нигде никогда не пересекались — это установлено абсолютно точно. Не бывает совпадений такого рода, чтобы один, выйдя из заключения, вместе с бандой пришел на квартиру близкого родственника другого заключенного. Слишком было бы! Может быть, здесь, в зоне, начинаются ниточки и к другим драконам?

— Да-да, — продолжил Саша, цепко глядя собеседнику в глаза, словно пытаясь не дать тому отвести в сторону взгляд, — нарушил! Не отрекайся, дорогой, не надо брать на совесть лишнего. Крупно ты этим себя подвел. Давай лучше начистоту.

— Не пойман — не вор, — скривил губы Виталий. — Даже если бы я и писал на волю, чего, впрочем, не было, то доказательств у вас нет. А слова… Они и есть слова!

— Вот ты и шепнул несколько слов уходящему за ворота, — улыбнулся Бондарев. — Так?

— Нет. — Манаков опять опустил голову и уставился в пол.

— Котенев от Лиды ушел, — выдержав паузу, негромко сообщил Саша. — Она тебе, наверное, не писала, не хотела расстраивать?

— Когда ушел? — поднял Виталий побледневшее лицо.

— Недавно.

У Манакова снова нехорошо сжалось сердце — как же там теперь Лида? Одна, посвятившая всю жизнь этому сытому, высокомерному мужику, а тот взял и… Но почему? Неужели именно Ворона послужил причиной столь серьезного шага со стороны Котенева? Господи, да как он, собственно, мог послужить, при чем тут Лида?

— Почему ушел? — кривясь от сжимавшей его внутри боли, почти прошептал Виталий. — Почему?

— Я не должен говорить, но скажу. — Бондарев достал новую папиросу из пачки, не спеша прикурил. — Посылали вы весточку о себе с Анашкиным. Так? Пока не знаю точно, что и как получилось там у него с Котеневым, но спустя некоторое время после освобождения и прибытия Анашкина в Москву на квартире вашей сестры произведен самочинный обыск, короче — разгон. Знаете, наверное, такое жаргонное словечко? А потом преступники пришли на квартиру Лушиных. Тоже, должно быть, известные вам люди. Там получилось еще хуже…

— Погодите, погодите, — Манаков закрыл лицо руками, — этого не может быть!

— Зачем бы мне тогда сюда приезжать из столицы? Кстати, Анашкин объявлен в розыск.

— Боже! — простонал Виталий. — Бедная Лида! Вы правду говорите?

— Правду, — вздохнул Бондарев, — и хочу того же от вас.

— Лида жива и здорова? — впился в него глазами заключенный.

— Да.

— Слава богу, — выдохнул Виталий. — Скорее бы мне выйти отсюда, только бы выйти…

— Говорили перед освобождением с Анашкиным?

— Говорил, — глухо ответил Манаков. — Ничего ему не рассказывал, не объяснял, только просил позвонить Михаилу Котеневу и напомнить обо мне.

— Котенев обещал вам помочь? — уточнил Бондарев.

— Обещал, не обещал… Он мог помочь! Но ничего не сделал.

— И вы решили напомнить о себе через Григория Анашкина?

— Я полагал, что у Михаила есть хоть какие-то родственные чувства, что хотя бы ради Лиды он постарается мне помочь.

— Что он за человек? — предлагая Манакову папиросу, спросил Саша.

— В двух словах не объяснить, — криво усмехнулся заключенный. — Как рассказать о том, кого вы совершенно не знаете?

— Немного знаю.

— Вот именно, немного. А я знал его гораздо дольше и, как выяснилось, совершенно не знал. Понимаете?

— Понимаю. Но что в нем главное, на ваш взгляд?

— Главное? — Виталий ненадолго задумался, жадно затягиваясь папиросой. — Деньги!

— Он их так любит?

— Он их имеет, — горько улыбнулся Манаков. — Не спрашивайте, почему я это знаю, не спрашивайте, откуда у него деньги, но он их имеет. Много денег и хорошие связи. Это все, что я могу о нем сказать. И пожалуй, добавлю, что он способен на любую подлость.

— Ну, это, положим, в вас обида говорит, — остановил его Бондарев.

— Обида? — вскинул подбородок Виталий. — Нет, — он покрутил головой и зло рассмеялся, — это не обида, это прозрение! И я был бы рад увидеть его здесь, в зоне, рядом с собой, на нарах! Ему здесь самое место. Ищите, гражданин начальник, вам карты в руки. Как я понял, там, в Москве, дела завернулись круто, так, что без вашего уважаемого ведомства теперь и не раскрутить? Ищите, но и про моего бывшего родственничка не забудьте…

Стоя у окна, Бондарев проводил взглядом уходившего под конвоем Манакова — привычно заложив руки за спину, он, опустив стриженную под ноль голову, тяжело переставлял по асфальту двора обутые в бутсы ноги.

На карниз окна сел невесть как залетевший в царство колючей проволоки, асфальта, решеток и бараков сизый голубь с красными лапками. Царапая коготками по жести карниза, он хитро покосил темной бусинкой глаза на стоявшего в задумчивости Бондарева и, испуганный чем-то, шумно взлетел, заставив Сашу вернуться к делам.

Собирая разложенные на столе бумаги, он хмурился, вспоминая разговор с Манаковым — как тот ни вертится, но видно, что он ненавидит зятя. Да, ненавидит, а молчит, не рассказывает о его темных делах, ограничиваясь туманными намеками и пожеланиями в адрес заинтересованных лиц разобраться во всем самим, без его участия. Что же, разберемся.

Часть третья