— Извините, товарищ полковник! — пробормотал майор, лицо которого стало невероятно густого оттенка, испуганно посмотрев на корочки, словно это была гадюка.
Минут через десять совместными усилиями мы решили, что сын и внук всё-таки родился уже сегодня, 31-го марта. Это общее постановление одобрили все, включая майора Николая Петровича — или «Коляна», как он велел называть себя, когда его злая и недовольная дочь (как я и предполагал!) ушла домой. Теперь мы выпивали уже вчетвером и по делу — в честь новорождённого гражданина!
Мент этот приехал из района по делам и Лукаря знал заочно, поэтому не погнушался выпить с нами — всё равно ему завтра домой ехать, и он планировал всю дорогу спать, так как был на служебной машине с водителем.
— Ты пойми! — с надрывом басил Колян. — Нет справедливости на свете! Нет, ты только послушай: мы, оказывается, оккупанты и враги!
И майор поведал нам историю своего брата, который живёт в Тбилиси и недавно поругался с соседями. Те бросили в его адрес оскорбления: мол, «уезжайте, оккупанты, с нашей земли».
— Оккупанты! Да какой он оккупант, если у брата всё там — дом, земля, родные⁈
Мой уже пьяный мозг в этот момент сдался, и я ляпнул:
— А вообще в Грузии сейчас как? С Абхазией воюют?
— Толь, ты чего? Какая война? Не допустим этого, — возмутился КГБшник.
— Как? Митинг разгоните, и всё решится? — не унимался я, понимая, что забегаю вперёд.
— Ты про Абхазский митинг? Тут работать надо с умом, аккуратно, — Лукарь поморщился, словно от зубной боли.
— Не только про него, а и про молдавский, и тбилисский, и что в Прибалтике творится… — упрямо продолжал я, припомнив сводку отчета.
— Валера прав! Отправим туда полк дивизии Дзержинского… и нету демонстрантов! — поддержал этот пьяный базар Николай.
— А в Тбилиси ничего и не было… Ты откуда это взял? — удивился Лукарь, пропустив мимо ушей слова про полк.
Точно! Не было! Я попытался вспомнить: весной 89-го я был в армии, но на летнюю форму мы ещё не перешли, значит, митинг, ну тот, с жертвами, который разогнали, прошел где-то до 16-го апреля. Вот я лопух, проговорился. Надо спасать ситуацию!
— Так… просто слышал разговоры о том, что, мол, надо на митинг идти, независимость требовать… — попытался оправдаться я, но получилось ещё хуже.
— Так! Давай подробнее: где слышал и что конкретно? Толя, это не для протокола, просто для меня, — попросил Лукарь, когда мы с ним пошли в зал искать ещё что-нибудь, что горит.
Была у меня где-то заначка…
— Не для протокола? Грузины не хотят отпускать Абхазию, а те требуют! Читал последнюю сводку?
— Ну, допустим, — мотнул головой дознаватель.
— Вот и взорвётся всё это рано или поздно. И поверь — милиция здесь может только хуже сделать, включая эти ваши полки Дзержинского! Там срочники, им что скажут, то они и сделают. Ох, Валерий Ильич, на сердце неспокойно, может, и выдумываю, — сглаживаю тему я.
— Да я и сам так считаю. Умный ты парень! И непростой! Всегда об этом догадывался. Другое дело, что команду должен самый верх дать… — Лукарь выразительно посмотрел на потолок, словно мог там, через этажи, разглядеть Кремль, имея в виду, конечно, Горбачёва. Ну, не бога же! Валерий Ильич — человек партийный и атеист, и даже в теории к мистике не склонный.
— Батя, ну что вы всё о делах да о делах! Давайте за сына! — в зал ввалился Илюха, и разговор с неудобной темы сменился на приятную.
Тем более, презентованный мне Конём самогон нашёлся. На кедровых орешках, двойной перегонки! Высший сорт! Все как и обещал Егор.
— Вещь! — дружно оценили напиток мужики.
Сидели часов до четырех, потом Илья уснул, а офицеры разошлись по домам. Коля пошёл к дочке, у которой был в гостях, а Валера к жене поехал. Машина-то во дворе все это время его дожидалась! «Бедный водила», — представил я шофера, зябнущего в тёмном дворе, пока в тепле его пассажир обсуждал судьбу Союза под чудо-самогон от Конева.
Машину подали ровно в семь тридцать, так что поспать удалось всего часа три, не больше. Глянул на Илюху, безмятежно раскинувшегося на диване — пускай дрыхнет, будить не стану. Ключи от моей квартиры у него есть — проснется, сам закроет.
Водитель — парень молодой, лет двадцати пяти, наверняка офицер, хоть и в штатском — аккуратно отвёз меня на моей же «восьмёрке» на работу.
На Аньку не дышу, сам чувствую, как перегаром от меня тянет. Да ещё голова раскалывается. Ну не алкоголик я, поэтому с похмела болею.
— Ох ты! Рассольчик будешь? У нас в холодильнике огурчики маринованные, — Анька с пониманием пододвинула ко мне стакан с крепким чаем.
— Тащи! Когда бюро? В девять?
— Так отменили же! На понедельник перенесли! — обрадовала меня Малова.
Вот это поворот! Ну и зачем я сегодня на работу приперся?
— Чёрт! Ладно, тогда уже без меня, я ведь в воскресенье улетаю на соревнования.
— И это тоже перенесли. На субботу тебе билет взят — звонили из федерации, попросили прилететь на день раньше, — Анька сверилась с записями.
— В Норвегию тоже билеты поменяли? — оживился я.
— Нет, всё как планировали — в воскресенье после обеда вылет.
— Так мне гостиница будет нужна с субботы на воскресенье. Что ещё? Говори уже.
— Сказали, что тебя там встретят. Я спросила насчёт номера…
— Да шут с ним, сам устроюсь, если надо, — отмахнулся я.
Сразу уехать не получилось — меня дернул к себе Шенин и стал накручивать по поводу будущих соревнований. Видно было, что шеф в меня верит, но имелся какой-то второй смысл в его словах… Что именно выяснилось уже перед самым моим уходом:
— Хороший ты парень, Толя, но с бабами там поаккуратнее будь!
Напевая про себя песенку из репертуара Владимира Семеновича — «Там шпионки с крепким телом…», еду домой. Делать мне до завтрашнего утра совершенно нечего, поэтому намыливаюсь вместе с Ильей, которому дали отгул по случаю рождения ребенка, к молодой мамаше в роддом.
Вахтёра-алкаша сменила пожилая благообразная нарядная женщина. Как-никак, она лицо роддома! У входа уже толпились посетители — молодые отцы и целые компании родных и друзей, поэтому сразу зайти внутрь не удалось — выносили новорожденного. Торжественно открылась дверь и две улыбающиеся врачихи вынесли сверток, перевязанный голубой лентой, а значит, пацан это! Традиции у нас живучи, была бы девка — ленточка была бы розовая. Присутствующие громкими криками встретили пополнение в семействе, а папаша, нескладный молодой парень, вместо того чтобы взять малыша, рванул к жене, которая тихонько шла следом. Мордашка у молодой мамы была измученная — настрадалась, наверное. Впрочем отец и другие родственники, судя по их помятым лицам, тоже страдали, но по другой причине.
— Эх, скорей бы сына увидеть, — прыгал за спиной молодым козликом мой друг.
— Не положено! Передачку возьмём, а пропускать не пропускаем! — встретил нас внезапный барьер в коридоре. Прямо перед ступеньками наверх был ещё один пост, и там стояла бабища весом килограммов этак сто двадцать.
— Со мной можно, — услышал я за спиной голос Валерия Ильича, который пришёл увидеть другого Валерия Ильича и не дал мне проверить силу моего удостоверения.
Но советская медицина меня в этот раз удивила — к ребёнку нас все же не пустили!
— Нельзя пока. Мы покажем вам его в окошко в палате.
— С улицы? — затупил Илья.
— Нет. Окно в коридор выходит, — ласково улыбнулась главврач.
Кем была роженица, доктор явно в курсе. Это было заметно и по палате, куда нас пустили. Ленка сидела на кровати, а обе соседние койки были аккуратно заправлены и пустовали. Видимо, для такой пациентки палату заранее «разгрузили». Перед Лукарь-Недолюбко стояла тарелка с кашей и гранёный стакан с чаем, в руке она держала кусок хлеба с маслом. Увидев нас, девушка встрепенулась, и масло тут же шлёпнулось на простыню.
— Ничего страшного, — опять же ласково, так, как и бабуля со мной в детстве не говорила, пропела главврачиха и крикнула в коридор кому-то: — Зоя, убери здесь.
— Ой! — смущённо улыбнулась Ленка.
— Холст, масло — получилась картина маслом, — не удержался я от шутки.
— Ха-ха! — заржал Илья, то ли от моей остроты, то ли просто отпустило парня, как только жену увидел.
Роды Ленке дались непросто, это сразу бросалось в глаза: красные от усталости глаза, искусанные губы, спутанные от пота волосы. Но держится бодрячком! Молодая мамочка оживлённо начала рассказывать, как всё прошло, а мы втроём стояли рядом, молча слушая и улыбаясь.
Малыша нам всё-таки показали через большое окно, ведущее из палаты в коридор. Так… ничего необычного — человечек, сморщенный и крохотный. Но как же он вдохновил отца и деда на продолжение банкета! Мне пришлось буквально отбиваться, ведь завтра утром у меня самолёт в Москву!
Глава 3
Неплохо выспавшись в самолёте, я, наконец, выбрался из этой летающей консервной банки, чувствуя себя почти заново родившимся. Утро первого апреля встретило Москву по-зимнему сурово — морозно, с порывами ветра, да ещё и густым снегопадом. И вот стою я на этом столичном холоде и понятия не имею, куда направиться дальше.
Конечно, меня пообещали встретить, когда звонили на работу Аньке, но кто именно и где с ними надо пересечься — не указали. Из федерации бокса, значит? Доброжелатели, значит? А то, что сегодня первое апреля… Вот и думай, не шутка ли это? Ха, таких шутников бы…
Телефонов сотовых нет, багаж я уже получил и сейчас смотрю на падающий мокрый снежок за стеклянной дверью здания аэропорта, не решаясь выйти на улицу к бомбилам. А выйти все же придётся, ведь вылет в Норвегию только через сутки. Там-то, надеюсь, таких накладок не будет. Но целые сутки в аэропорту проторчать мне не улыбается.
Решившись наконец, я открыл стеклянную дверь и уже было собрался шагнуть в московскую метель, как тут же отступил в сторону — внутрь здания вихрем влетела молодая женщина с огненно-рыжими волосами. Сильный порыв ветра подхватил полы её модной дублёнки, обнажив стройные ноги. За ней торопился паренёк моих лет, в очках и с открытым зонтом. Впрочем, по снегу на плечах его легкой курточки было видно — зонт ему не помог, или же он все время держал его над рыжеволосой. Судя по спешке, эта парочка была не из встречающих, да и кто станет переться в аэропорт в такую погоду ради какого-то боксера из провинции?