– Это ты в отчётах можешь написать что угодно и надеяться, что тебя не поймают. Летописец клянётся писать правду.
– Я видел много клятв, которые не соблюдались, – возразил Фроммель.
– И как часто клятвопреступники умирали?
– Умирали? Вы хотите сказать, что их казнили?
– Да нет же, – нетерпеливо возразил Айварих. – Просто умирали. От того, что соврали, от самой клятвы.
– Не понимаю, Ваше Величество, – Фроммель явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Да что тут понимать? Вещица волшебная, летописец на ней магическую клятву даёт. Если он её не выполняет – раз, и нет его! С магией шутки плохи! Надеюсь, мой новый летописец об этом не забудет.
– Вы назначили нового летописца? – ужаснулся Оскар Мирн, забыв о всяком почтении. От избытка чувств побелела даже ямочка на его чисто выбритом подбородке, приподнятые брови изогнулись почти до кромки волос. Тонкие губы недовольно сжались, отчего глубокие морщины у рта обозначились резче обычного.
– Можно подумать, у меня был выбор.
– Ваше Величество, позвольте заметить, что существование подобных мерзостей в наше время недопустимо! Ради Господа нашего эту варварскую Летопись необходимо немедленно сжечь!
– Ты слишком любишь жечь, Оскар. Свет Веры несёшь, так сказать? Разве недостаточно, что я тебя главой этого трибунала назначил? Сколько ты уже еретических книг сжёг – десятки или сотни? Сколько их хозяев? Троих или четверых? У тебя в суде ещё пара дел есть. Так что успокойся и мне голову не морочь! В Летописи нет ни слова о Боге или Дьяволе.
– Но зачем назначать летописца? Ни в коем случае нельзя потворствовать богохульству, читая эту гнусную книгу! Её необходимо сжечь! – Рик ни разу не видел, чтобы уравновешенный, услужливый Оскар Мирн вёл себя так возбуждённо и резко.
– Есть книги, которым нельзя заткнуть рот, которые нельзя сжечь! – Георг Ворнхолм пристально посмотрел на Мирна и отчеканил: – Можно убить летописца, но не Летопись. Ей тысяча лет, за это время её пытались уничтожить тысячу раз. Чем больше пытались, тем сильнее она становилась.
– В самом деле, ты историю неплохо знаешь, – заметил Айварих.
– В моей семье чтут традиции.
– Поэтому из твоей семьи ты один остался? – грубо пошутил Айварих, а когда Ворнхолм сделал вид, что не слышал, добавил: – А мне вот никто толком про Летопись не рассказывал, хотя мои предки когда-то ею владели. Хватит, Оскар! – Айварих оборвал Мирна, который хотел сказать что-то ещё. – Уверяю тебя, мой новый летописец крайне богобоязненный мальчик, совершенно искренне решил себя посвятить Летописи. Мне его Энгус порекомендовал, это его племянник, – Айварих кивнул на барона Энгуса Краска, главу Монетного двора, чья высокая сухая фигура во всём чёрном возвышалась над всеми, кроме короля. В отличие от Мирна, Энгус Краск принадлежал древнему дворянскому роду и терпеть не мог выскочку из низов, чей отец был простым нотариусом.
Оскар враждебно посмотрел на Краска:
– Лучше бы ему уйти в монастырь и очиститься перед Богом от прежних грехов вместо того, чтобы совершать новые, служа ереси!
– Он как раз в монахи собирался, да я уговорил его передумать, – засмеялся Айварих. – Уж больно красочно дядя его достоинства расписал.
– Да и не все монахи – пример для подражания, – добавил Фроммель, который с интересом прислушивался к разговору: – Надеюсь, что твой племянник будет служить королю верой и правдой, как ты, Энгус!
Краск процедил сквозь зубы:
– У меня нет в том сомнений. Главное – новый летописец принят Летописью. Как известно, её не обмануть. Зря Оскар волнуется.
– Ваше Величество, Господь мне свидетель, меня более всего волнует то, что эта Летопись до сих пор существует. Её необходимо уничтожить! На ней печать дьявола! – упрямо гнул своё Мирн.
Все удивлённо смотрели на разгорячённого Оскара, который обычно не обращался к королю первым. Всегда крайне вежливый, свою точку зрения он доводил до короля только тогда, когда король сам его просил. Впрочем, король обращался к нему часто, ибо, несмотря на молодость – ему было всего двадцать семь, – Оскара Мирна знали далеко за пределами Сканналии благодаря его образованию, знаниям, трудам и обширным связям среди учёных, богословов и философов.
– Тебе же сказали, её нельзя уничтожить! – раздражённо бросил Айварих. – Валамир пытался, так Сканналия чуть в покрытый льдом остров не превратилась. Почему, думаешь, Дайрус летописца приказал убить? Да чтобы в стране не одно восстание началось, а сотня. Вон, у Георга спроси или у Ривенхеда.
– Если не ошибаюсь, летописец жил где-то за кладбищем в лесу, – задумчиво сказал Ворнхолм. – Каким образом его могли убить? Разве Летопись не защищает своего слугу?
– Очевидно, плохо защищает. Или она решила, что слугу пора сменить, – ядовито заметил Айварих. – В любом случае, новый летописец будет во дворце жить. Утром его вместе с Летописью привезли.
– Сюда?! Во дворец?! – задохнулся Оскар от возмущения. – Ваше Величество, умоляю, подумайте, что скажет святейшая церковь?! Несомненно, доминиарх Ривенхед согласится с тем, что дворец не место для языческих ритуалов!
Теодор Ривенхед, пожевав полными губами, кивнул, отчего его второй подбородок стал ещё заметнее, и изрёк:
– Мирн, без сомнения, прав, Ваше Величество. Я, как преданный вам всей душой слуга и представитель пантеарха, обеспокоенный благополучием нашей цветущей страны, хотел бы искренне и со всем уважением предостеречь вас от…
– Доминиарх делами церкви занимается, государственные дела – моё дело. Или ты хочешь, чтобы Дайрус и до нового летописца добрался?
– Ваше Величество, мы, безусловно, осознаём возможные последствия, однако церковь не может одобрить…
– Я сказал, хватит! – оборвал Айварих. – Летопись слишком важна, чтобы её так далеко от дворца держать! И вообще, мы здесь не для того, чтобы мои решения обсуждать, а чтобы зрелищем наслаждаться. – Палач как раз собирался отрубить Белесу правую руку; перед этим к нему подошёл священник и предложил ему покаяться напоследок, прикоснувшись к лику сына Божьего Зарии и его матери. Белес с отчаянной ненавистью смотрел на окружающих, потом обернулся к королевской трибуне и зашевелил губами, словно пытаясь что-то сказать. То ли Айварих его пожалел, то ли ему надоело – по сигналу короля палач нанёс быстрый удар по оставшейся руке. Не успел Белес дёрнуться, как палач снёс ему голову.
– Ваше Величество, – Георг Ворнхолм наклонился к Айвариху. – Её Величеству дурно.
Айварих покосился на жену: королева и впрямь побледнела, дыша с трудом. Услышав слова Ворнхолма, она неприязненно посмотрела на барона.
– Ну вот, в кои-то веки из дворца выбралась и сразу приступ! Ваше Величество, почему свежий воздух так на вас действует? Или вас новости о кузене огорчили? – Айварих склонился к самому лицу жены, что-то ей сказал. Катрейна закрыла глаза. Георг Ворнхолм, стоявший рядом, напрягся, не сводя с них глаз.
Айварих недовольно огляделся, ткнув пальцем в Рика:
– Райгард Сиверс! Проводишь мою супругу до кареты, мне пусть другую подадут! Ты со мной поедешь! Мне нужны подробности о взятии Малгарда.
– Слушаюсь, Ваше Величество! – предложив королеве руку, Рик медленно повёл её сквозь толпу сановников и членов их семей. Никто не шелохнулся.
Катрейна шла тяжело, Рик слышал рядом хриплое свистящее дыхание. О её приступах он знал, хотя видеть до сих пор не доводилось – говорили, что королеве часто становится плохо на улице, словно воздух разрывал ей лёгкие. По этой причине она редко покидала дворец, всё больше превращаясь в затворницу. Некоторые шутили, что лучше бы она ушла в монастырь, коли так любит одиночество и стены вокруг. Рик один раз избил очередного шутника – больше при нём о королеве никто не шутил.
С самого его появления во дворце в качестве стражника короля Катрейна выделяла Рика среди других, иногда говорила с ним. Оказалось, она знала его отца, но Рик всегда уклонялся от вопросов о Ноэле Сиверсе, чтобы не грубить и не огорчать Её Величество. Он не простил отца – расстались они после самой серьёзной в жизни Рика ссоры. Видя его реакцию, Катрейна начала деликатно обходить вопросы об отце – правда, на отношении к Рику это не сказалось. Она часто давала юноше мелкие поручения, рассказывала ему о дворце с его обитателями. Когда Рик попытался выяснить у неё, кем была его мать, Катрейна только сказала: «Несчастной женщиной». Впрочем, Рик не обиделся. Он не мог обижаться на королеву: она сама была несчастной женщиной. Рик никогда не видел её улыбающейся, бодрой, уверенной в себе, а потому делал всё, чтобы не огорчать её.
Стоило карете Катрейны отъехать, на её место тут же хлынула толпа народа. Стражники принялись расчищать дорогу для новой кареты. Кто-то толкнул Рика локтем, кто-то наступил на ногу. Рик хотел поддать наглецу как следует, но увидел жалкого низкорослого мужичонку лет тридцати пяти. Мужичонка слегка подёргивался и, казалось, не соображал, где находится. Он извиняюще смотрел на Рика и что-то бормотал тихо и вкрадчиво, оглядываясь назад, где стояла его семья, состоявшая из жены с тремя девочками от четырёх до десяти лет. Рик от неожиданности даже улыбнулся, настолько комично смотрелся этот худосочный глава семейства с редкими прилизанными волосками, почти бесцветными глазами и губами на фоне мощной матроны с красным лицом, в чепце и ярко-красном платье под жёлтой накидкой, обшитой блёстками.
– Понимаете, ваша светлость, вот привёл семью, чтобы посмотреть на короля, на королеву нашу… – расслышал Рик, рука мужчины схватила его за рукав, – …тут так народу много, так много, куда ж нам, мы никому мешать не хотели. Я вот говорил жене, не надо деток брать сюда, зачем им такую жуть видеть, кровь эту, потом ведь спать не смогут, да она говорит, когда ещё они посмотрят на короля да королеву…
Рик с недоумением слушал поток слов, не понимая, зачем ему всё это вообще говорят. Жена мужичонки хлопнула его тяжёлой лапой по загривку, махнула дочерям рукой и с сожалением оглянулась на пустой эшафот: