«Буду наблюдать».
«Наблюдать? – переспросила бабушка. – За чем?»
«За всем, что вижу. Я не упущу ни одного момента этого чудесного мира».
Такие прекрасные вещи я беру с собой, перед тем как уснуть. Они – как знакомые покрывала, в которые я закутываюсь, чтобы отгородиться от страхов. Когда ложишься спать, закрываешь глаза, но уши никогда не спят, у них нет кнопок отключения звука. Уши всегда бодрствуют. Они готовы услышать собак и ворон, хруст веток и жужжание дронов. А еще они слышат голоса тех, кого ты любишь. Этим голосам не нужны провода, они приходят сами по себе.
Я лежу на земле с закрытыми глазами и с открытыми ушами. Кроме голосов, я слышу тихое журчание ручья, слышу, как ветер шелестит сухими листьями в кронах деревьев. Еще слышу дыхание мальчика.
И естественно, я не могу забыть двух последних людей, которые тоже лежали рядом со мной на земле.
Первый – десятилетний Мохаммед. Я плохо его знала. Во всяком случае, сначала. Он был всего лишь сыном шофера моей мамы. Я и не должна была его знать. Но когда мы вместе оказались в пустыне, я его узнала. Еще как узнала. Он был очень разговорчивый, проще сказать – болтун. Он говорил, когда говорить вообще было не о чем, и даже тогда, когда на разговоры уже не было сил. Только ночью переставал болтать. Ночью он лежал рядом (лежать рядом безопаснее), тихий и неподвижный, как дощечка.
Вторым был тот мужчина. Незнакомец. Человек без имени, который решил в ту ночь в пустыне войти в мою жизнь.
Этот мужчина пришел в могильник, где мы с Мохаммедом нашли убежище на ночь. Его дыхание пахло табаком и безумием. Этот мужчина не собирался лежать, как дощечка. Вот тогда я узнала, что границы есть не только у государств.
Между людьми тоже есть границы.
9Кирпич
«Вещи можно изменить, просто глядя на них», – сказал папа.
Он продемонстрировал это с помощью монеты.
«Вот, посмотри на это. – Папа показал мне монету с профилем короля. – Как легко сразу определить, что перед тобой. Это – монета! Ты уверена и нисколько не сомневаешься. Но взгляни на нее под таким углом. – Он повернул монету, и она стала полоской серебра с тонкими поперечными канавками. – Теперь ты не так уверена, как раньше? Запомни, Мари, не на всем есть ярлык».
Я запомнила.
Я помню кирпич, который увидела в древнем захоронении, где мы с Мохаммедом заночевали в пустыне под Мероэ. В ту самую ночь появился незнакомец.
Это был кирпич-саманник. Не такой, как кирпичи в Англии. Саманники делают из грязи и сушат на солнце. Они красивые, на них остается след человеческих рук. Однажды я сама сделала саманник. Стояла на коленях в грязи с друзьями отца Мохаммеда, а они смеялись, работая. Они показали мне, как сделать небольшую рамку из трех бортиков и старой вывески кемпинга. Показали, как смешивать глину с соломой и смачивать эту смесь водой из помятого медного чайника. А потом помогли утрамбовать будущий кирпич закругленным концом ножки от кровати. Кирпич вышел хороший. Крепкий кирпич.
Кирпич в могильнике тоже был крепким. Утром, когда взошло солнце, я долго его рассматривала. Отличный кирпич, похожий на маленькую красную планету, весь в маленьких ямках, колючий там, где выступали крохотные камешки, и гладкий там, где солома. А еще на нем в углу был отпечаток пальца человека, который убирал дощечки, перед тем как оставить кирпич сушиться на солнце.
Да, в то утро я долго смотрела на этот кирпич, изучала его, сконцентрировала на нем все свое внимание. Особенно внимательно я рассматривала темное красно-коричневое пятно на том углу, где был отпечаток пальца. Пятно цвета высохшей крови. Но даже с этим пятном кирпич не был похож на орудие убийства.
Нет. Совсем не похож.
Просто кирпич. Так я его и вспоминаю сегодня ночью.
Не орудие, испачканное в крови человека.
Конечно нет.
Просто замечательный красный кирпич-саманник.
И я засыпаю.
Наконец-то засыпаю.
И сегодня ночью все двери Замка остаются запертыми.
10Слезы
Обычно я просыпаюсь на рассвете, но сегодня проспала дольше. Я окоченела от сырости. С трудом принимаю сидячее положение и вижу, что мальчик уже не спит. Он сидит, скрестив ноги, и пьет из моей фляги.
Никто не пьет из моей фляги без разрешения.
Никто.
Я хватаю флягу, хотя еще не протерла глаза и не четко вижу. Металлическое горлышко ударяется о зубы мальчика, но он не выпускает флягу и смотрит мне в глаза.
– Отдай, – говорю я.
Мальчик отпускает флягу, но делает это слишком быстро, фляга подпрыгивает между нами, и вода фонтаном выплескивается из горлышка. Земля темнеет от влаги и мгновенно впитывает воду.
Воды больше нет.
Я вскакиваю на ноги. Мальчик совсем маленький, я возвышаюсь над ним, как башня.
– Больше никогда так не делай! – ору я и отвешиваю ему оплеуху.
Мальчик прижимает ладонь к покрасневшей щеке и удивленно смотрит на меня.
– Ты что, идиот? – продолжаю орать я. – Вообще ничего не понимаешь?
От злости я начинаю подпрыгивать на месте. Я чувствую, как она бежит по моим венам. Но злюсь я не из-за того, что мальчик взял флягу без разрешения. Нет, конечно не из-за этого. Это из-за воды. Земля впитывает воду. Вода…
Воды больше нет.
И тут я снова оказываюсь в пустыне в тот день, когда сидела на корточках и старалась выдавить и собрать хотя бы каплю собственной мочи. Потому что больше было нечего пить. Только моя собственная горькая моча.
– Иди и набери воды!
Я сую флягу мальчику и показываю пальцем в сторону ручья, где текут и текут бесконечные галлоны воды. Потом наблюдаю, как он идет по склону, перешагивая через небольшие ветки и обходя крупные. Становится на колени возле ручья и опускает флягу в воду. Он не спешит, ждет, когда фляга наполнится по самое горлышко. Я вижу, как он плотно закручивает крышку, и начинаю понемногу успокаиваться.
Мальчик встает и поворачивается, чтобы подняться обратно на холм, но тут замечает тело своего спутника. Мельком смотрит на меня и меняет направление движения – идет к телу, до которого всего десять метров. Потом замирает на месте, смотрит пару секунд на тело и встает на колени.
Я спускаюсь по склону.
Иду быстро. Я всегда хожу быстро.
Когда подхожу, мальчик все еще стоит на коленях рядом с головой мертвого мужчины.
Глаза мертвеца, как чаши.
Красные чаши.
Собаки ночью не приходили, зато прилетали вороны. Ночные вороны выклевали глаза мертвеца.
Мальчик стоит на коленях и льет чистую воду в пустые глазницы старика. Воды так много, что она переливается через края глазниц.
Мальчик не плачет, но получается, что плачет мертвец. Плачет кровавыми слезами.
Я забираю у мальчика флягу, беру его за руку и ставлю на ноги:
– Хватит. Нам пора идти.
11Люди
Поднимаюсь на холм, перед этим заново набрав воды во флягу. Мальчик идет следом. Он спотыкается, обдирает щиколотки о ветви упавшего дерева, но все равно идет.
Останавливаюсь, только когда добираюсь до вершины. Перед нами – целый день пути. Сорок километров по холмистой местности под свинцовым небом. Редкие жилища, никаких животных, только одна дорога. Здесь, на севере Англии, почти нет городов. Это хорошо.
Жители городов защищают то, что имеют: свою еду, свою безопасность, свои нанонеты и системы жизнеобеспечения.
И это – нормально.
Дорога проходит на западе, слева от нас. Далеко впереди вижу людей, они маленькие, как муравьи. Сто, может, двести человек. Может, даже три сотни. Двигаются группами на север. У меня есть опыт передвижения группами. Ты знакомишься с людьми и сталкиваешься с угрозами. Я покидала такие группы и присоединялась к ним снова, встречала людей, которых уже не рассчитывала встретить в этой жизни, и приветствовала их как братьев, только потому, что мы были знакомы. Но сейчас не лучшее время для путешествия в группе. Граница слишком близко, я даже отсюда слышу дроны-наблюдатели. У нас будет больше шансов, если мы пойдем сами по себе.
Или, вернее, это у меня будет больше шансов.
Я смотрю на мальчика. Он смотрит на муравьев. Возможно, он знает кого-то из этих муравьев. Не в том смысле, что он познакомился с ними в дороге, просто эти люди могут быть из его краев. Настоящие друзья. Настоящая родня.
– Ты мог бы их догнать, – говорю я.
Это неправда. Даже если он сможет самостоятельно найти дорогу, они слишком далеко.
– Я пойду туда, – показываю на северо-восток.
Мальчик смотрит на муравьев, а потом поворачивается ко мне и улыбается. Озорно так, как будто я сказала что-то смешное.
Я уже и не помню, когда мне в последний раз кто-то улыбался. Я вижу его зубы. Один передний сколот.
– Ты что, слабоумный? – удивляюсь я.
Так про меня говорили, вернее, шептались у меня за спиной когда-то давно на Арране.
Люди спрашивали бабушку:
«Вы уверены, что с вашей внучкой все в порядке? Ну… она, часом, не слабоумная?»
«Скорее слишком умная», – отвечала им бабушка.
А папа мне говорил:
«Иногда люди считают, что ты слабоумная, только потому, что ты думаешь и ведешь себя не как они».
Я не знаю, что у мальчика в голове. Мне со своей-то не просто разобраться. Но я уверена в том, что вижу. А вижу я его зубы, и мне становится интересно, потому что у меня тоже сколот передний зуб. Правда, у меня зуб постоянный, а у него – молочный.
Я улыбаюсь в ответ. Хотя наверняка моя улыбка больше похожа на гримасу – мышцы смеха давно не практиковались.
Мальчик показывает на мой зуб. Показывает на свой. А потом смеется.
Ха-ха-ха-ха-ха.
Звучит очень необычно, но действует заразительно. И я тоже смеюсь.
– Почему он у тебя такой? – со смехом спрашиваю я. – Твой зуб?
Мальчик достает из кармана свой голыш. Показывает, как жует его и грызет.
Ха-ха-ха-ха-ха.
– А я свой заработала, когда в пустыне размозжила одному типу голову, – смеюсь я.