– Это неподходящее время, чтобы шутить, Карс. – Я сердито посмотрела на него.
Он поднял на меня глаза.
– Неподходящего времени для плохих шуток не бывает, Элис Солт. – Он вскочил на кровать и свернулся калачиком на моем животе, глядя в книгу, будто умел читать. Что, возможно, и в самом деле было так.
Я проследила за его взглядом и нахмурилась.
– Ты слышал, что сказала Изольда? Ты знал этого Сильвиуса Сент-Беррингтона? Он мог быть моим предком? Первым Рабом?
– Я знал и знаю многих людей. Большинство из них сейчас превратились в камень или еще каким-то образом умерли. Я не могу помнить каждого усопшего, который когда-то морочил мне голову.
– Тебе же триста лет. На тебя тоже распространяется проклятие, не так ли? Тебе никогда не попадался на пути брат Мадлен Сент-Беррингтон?
– Я мало что помню из того времени, – немного неохотно признался он. – Большую часть я забыл.
Его уши так печально вздрогнули, что я начала его гладить. Карс вздохнул и прижался ко мне.
– Иногда мне казалось, что десятилетия просто проносятся передо мной как во сне. Моя жизнь была однообразной, она состояла только из охоты, жратвы, сна и скуки. По-настоящему ясно я могу думать только с тех пор, как встретил тебя. – Кот посмотрел на меня и одарил чем-то, что выглядело почти как улыбка, показав свои острые зубки.
– В одном черная Королева права: ты особенная. Тем не менее, ты все еще слишком мало знаешь о себе и своих силах, чтобы помочь хоть кому-то.
– Но я же тренировалась.
– Ты просто пыталась сражаться, как и все другие игроки. Это глупо, – возразил Карс. – Ты не такая, как другие игроки, Элис. Может быть, поэтому тебе стоит подойти к этой игре по-другому.
– И как же? – мрачно спросила я. – Я, конечно, не останусь здесь.
– Что ж, тогда мы просто уйдем. Но, может быть, тебе стоит подождать, пока немного успокоится всеобщее волнение. Винсент устроил там порядочный хаос. Сомнительное зрелище.
– Винсент? – Я нахмурилась. – Ты имеешь в виду Джексона. Парень с окровавленными руками.
– А Винсент был парнем, который натравил своих игроков на Черного Короля. Не пытайся найти виноватых в этой игре, Элис. Здесь все одновременно и преступники, и жертвы.
Я молчала, глядя на солнце, которое низко спустилось над горизонтом.
– Мы исчезнем, как только наступит ночь, – решила я.
– И как?
– Я что-нибудь придумаю.
– Хорошо, – промурлыкал Карс и закрыл глаза.
Я не знала в точности, спал ли он или просто притворялся. Во всяком случае, когда я начала листать книгу, он не мешал.
Я разглядывала изображения прежних игроков. Некоторых я уже знала по картинам в Честерфилде, другие были мне незнакомы. Среди них был и портрет человека, отдаленно похожего на Джексона – те же темные волосы, так же расставленные глаза. Только кожа у него была не смуглая, а светлая. На его губах играла застенчивая улыбка. Он выглядел невероятно молодым. Молодым и невинным.
Я пролистнула дальше и наткнулась на копии рукописных заметок.
Дневниковые записи Б. Т. Беррингтона.
– Черный Король, 1899 год. – прочла я вслух.
Карс вяло открыл глаз.
– Ах да, тот. Я смутно помню его. Печальная история.
– Почему? – Я обеспокоенно посмотрела на Карса.
Тот только пожал ушами и снова закрыл глаза.
– Читай, если хочешь узнать больше.
Я положила книгу поудобнее и начала расшифровывать узкие старомодные буквы:
«Восьмое июня.
Жарко. Я чувствую, что дышу больше испарениями воды, чем воздухом. Я сижу у озера и смотрю, как солнце ползет за горизонт. Медленно, но все равно слишком быстро. Я боюсь. Так боюсь, что мое тело, несмотря на эту мучительную жару, холодное как лед. Утро. Завтра мне будет восемнадцать. Белому Королю тоже, и все игровые персонажи уже находятся на поле.
Сегодня последний день, когда я еще смогу покинуть поместье. Последний день вне поля. Но я остаюсь здесь. Потому что я даже не знаю, что делать снаружи.
Солнце садится. Солнце поднимается. И я все равно буду сидеть здесь. Все будет одинаково – и все же ничто не будет тем же. Поскольку с завтрашнего дня я должен жить так, как предначертано мне судьбой.
Справедливо ли, что у нас с Белым Королем один и тот же день рождения благодаря проклятию, но не один и тот же день смерти? Потому что всегда умирает только один. Только один…
Завтра игра начнется с двумя королями. А закончится только с одним.
Утро…»
«Двенадцатое июня.
Сегодня я видел, как она стояла передо мной. Белая игровая фигура. Ее имя было Чемпбелл. Я смотрел в ее глаза, а она смотрела в мои.
Даже сейчас я это слышу.
Кап, кап, кап.
Это была ее кровь – и одновременно моя душа. Они обе испачкали землю у наших ног. Я смотрел в ее глаза, а она смотрела в мои, и я взял нож и вонзил его ей между ребер.
Белый. Все стало белым. Ее красные губы, зеленые глаза, розовая кожа, все побелело, когда она застыла в камне.
Будет ли моя смерть выглядеть так же? Мама мною гордится.
Все мною гордятся. Я сделал первый ход.
Я улыбаюсь, я ем, я дышу… Я притворяюсь… Но я чувствую себя запятнанным, загрязненным. Я предал себя, выкинул на землю рядом с ее кровью и моей душой.
Почему? Почему я должен это делать?»
«Двадцатое июня.
Я принял решение. Я не буду играть. Меня не смущает то, что этого требует традиция. Мама говорит о последствиях, но последствия мне безразличны. Мне плевать на все, к чему меня принуждает проклятие.
Мама утверждает, что, если мы ослабнем, Честерфилд воспользуется этим. Думаю, под слабостью она подразумевает меня. Впрочем, неважно, что она думает. Я – Король, а она не более чем организатор на заднем плане. Директор Сент-Беррингтона. Чуть касаясь пальцами моего позвоночника, она шепчет мне, что я должен делать. Но я больше не слушаю. Если я должен быть слабым, чтобы никогда больше никого не ранить, чтобы никогда больше не убивать, то пусть так и будет».
«Двадцать первое июня.
Я чувствую себя таким же, как и раньше. Нет, скорее освобожденным. Я могу дышать. Я могу жить. Я могу гарантировать, что будут жить другие. И, может быть, когда я состарюсь и поседею, мне посчастливится заглянуть в лица членов своей семьи. Когда я умру, я увижу любовь, а не гримасу Белого Короля.
Пусть он посмеется надо мной. Пусть они все смеются надо мной!
Пусть мама проклинает меня. На мне уже лежит самое худшее проклятие. Что изменит еще одно? Они смеются и бранятся, а я… я, тем временем, спасаю все наши жизни, отказываясь играть.
Я плачу, но в то же время я полон надежды. Возможно? Возможно!»
«Двадцать третье июня.
Честерфилд теряет терпение. Я вижу это. Я вижу ЕЕ, вижу ЕГО. Его Кони и Ладьи патрулируют лес. Я слышу хрип их дыхания, хруст их шагов по земле.
Их сердца бьются так быстро, будто барабанная дробь, заставляющая содрогаться землю. Но я не выхожу, а Сент-Беррингтон они захватить не могут. Никто не выйдет на улицу. Никто из нас не будет играть, и этим я также заставляю вас остановиться.
Остановка – это хорошо. Неподвижность лучше смерти. Вот что я говорю себе. Что я говорю им всем.
Мне хотелось бы верить с такой же силой, с какой они действуют».
«Двадцать четвертое июня.
Идет непрерывный дождь. Дождь и ветер сильно сотрясают стены Сент-Беррингтона, гневно вонзают в него зубы.
Когда я закрываю глаза и прислушиваюсь, мне кажется, что я слышу, как они взывают ко мне. Они что-то говорят, что-то поют. Это колдовство? Мне все равно. Я не уступлю.
Я чувствую себя усталым и одновременно неспокойным. Мои мысли кружат в голове, будто бегут, ни на секунду не останавливаясь. И я слышу их голоса. Не понимаю, что они говорят, но я слышу их шепот, и я боюсь этого».
«Тридцатое июня.
Я в порядке.
Просто легкая лихорадка».
«Третье июля.
Мне не лучше. Лихорадка бушует в моем теле, грозя разорвать его на части. Я пытаюсь уснуть, перекатываюсь с одной стороны кровати на другую, но не могу… не могу… Голоса становятся громче. Они смеются надо мной, издеваются надо мной… А я? Я кричу! Чувствую, как у меня закипает мозг. От нестерпимого зуда я чешусь, но боль не исчезает.
Они смеются надо мной, они смеются так громко. Пусть они остановятся!»
«Восьмое июля.
Они так громко смеются. Пусть они остановятся! Они смеются надо мной. Они так громко смеются. Пусть они остановятся!
Пусть они остановятся! Пусть они остановятся! Пусть они остановятся!
Я знаю, что вы говорите. Я, наконец, услышал. А теперь уже я стал тем, кто смеется. Я смеюсь и смеюсь, и смеюсь. Это так просто. Почему я не видел этого раньше?
Я должен это сделать… Когда Честерфилд доберется до нас, они не найдут ничего, что можно уничтожить. Нет, голоса правы. Я – Король! Я! Я! Я!
Я хоть и не спасу их, но искуплю. Тогда им по крайней мере не нужно будет больше бояться.
Почему я понял это так поздно?
Я смеюсь. Я смеюсь. Я смеюсь.
И Раб поет вместе со мной. Раб освободит нас всех.
До этого времени на нас будет заклятье. На нас всех.
Голос поет, и я пою с ним:
Нет у Раба знака и цвета,
И навсегда сохранится это.
Спи спокойно, ведь он не спит,
Он стал тобой и тебя хранит.
Servus Eligat Colorem.
Servus Eligat Formam.
Arbitrium Finit Ludum.
Спать… Наконец я могу спать. Бьет полночь.