Которые мне как перспективному спортсмену-разряднику и надежде юношеской сборной страны полагалось сжирать под бдительным надзором глумливых и жестокосердных старших товарищей.
И не было в этих завтраках ничего более отвратительного, чем жирные, сморщенные пенки в кружке кипяченого молока.
Я даже творожную запеканку чуть меньше терпеть не мог.
А ведь – писал.
Стихи, в смысле.
Играл словами, не различая: где я, где не я, где правда, где неправда, где прячется важный для меня смысл, а куда тупо уводят ничем не наполненные слова вслед за рифмами, ритмикой и прочими аллитерациями.
До сих пор стыдно, если честно.
А тогда – нравилось.
Любая удача нравилась.
Даже такая, прямо скажем, – немного сомнительная.
Да и в Бога-то в те времена я не то, чтобы не верил, а – не слишком сильно на эту непростую и довольно мрачную тему заморачивался.
Как и о многом, кстати, другом.
Живая жизнь по сравнению с игрой в слова представлялась чем-то вторичным и не до конца обязательным.
Порядок слов выглядел важнее их смысла.
Такие дела…
…Дочитал, отпустил измочаленный филфаковский сосок, с чувством выполненного долга хлебнул портвешка.
И снова отправил руку исследовать всяческие ложбинки и вполне себе даже любопытные выпуклости и впадины полностью и окончательно покоренного свитыми мною косичками слов молодого организма несчастной филологини.
Хотя – почему несчастной?!
Вон, как сопит…
…Тем, в принципе, – и жил…
…Утром я проводил нечаянную подругу до станции метро «Площадь Ногина», доехал до родных «Кузьминок», поежился от лезущего под куцее «молодежное» пальтишко сырого весеннего холода, выкурил последнюю оставшуюся в пачке сигарету. Потом позвонил маме из телефона-автомата: доложил, что вечеринка на даче по поводу выдуманного дня рождения у одноклассника, о которой я врал ей вчера вечером, когда с боем отпрашивался на ночь, прошла успешно и без потерь.
Еще раз поежился и вышел из подземного перехода на улицу под холодный, косой и колючий весенний мартовский дождь.
Мама уезжала на работу в половине восьмого, и мне, чтобы не попасть под шквальный допрос, стоило еще часа полтора погулять.
Вечером будет проще, вечером она уже немного успокоится.
Я пошарил по карманам, насобирал сорок две копейки мелочью, купил пачку «Столичных», спички и, не сильно торопясь, двинулся в сторону родного для меня Кузьминского парка.
Шел дождь, и вместе с этим дождем продолжали длиться мои последние в этой жизни весенние школьные каникулы.
Впереди были четвертая четверть, последний звонок, экзамены, выпускной бал, институт и целая-целая жизнь.
Которая, увы, на поверку оказалась совсем не такой радужной и счастливой, какой чудилась мне под этим, перемешанным с тяжелым мокрым снегом, косым и колючим дождем на раскисших дорожках парка, огражденных с обеих сторон огромными узловатыми черными липами.
Я сорвал с ветки липовую почку, растер ее в ладонях, вдыхая острый запах холодной московской весны, прикурил, затянулся, вздохнул, поднял лицо к небу, под струи дождя, и не торопясь побрел в свое такое замечательное и светлое будущее…
А с Эдиком мы дружили еще довольно долго.
Года, наверное, два.
Пока мне окончательно не астопиздел этот проклятый бледно-поганочный поэтический декаданс, и я, плюнув на все, не отправился решительно в армию.
Ну, а после армии мы с ним так ни разу, к сожалению, и не созвонились…
Контора. 2008
…Новая секретарша почему-то старается ходить исключительно бочком и вдоль стеночки.
И – молча.
Зайдет и стоит, ждет, пока я сам ее не замечу.
Даже, кажется, и не дышит.
Дура.
Я что, действительно такой страшный?!
Или – старый?!
Ну да, для девятнадцатилетней-то девочки…
…Отрываюсь от компьютера, смотрю ей в глаза.
Тоже молча.
Вздыхаю.
– Да, Лена. Слушаю вас. Вы ведь что-то хотели мне сказать?
Сглатывает и, кажется, – даже потеет:
– Дмитрий Валерианович… там это…
Жду.
Наконец не выдерживаю:
– Что «это»?!
– Ну…
Еще раз вздыхаю и привычно тянусь за пачкой «Парламента».
Черт.
Надо бы поменьше курить, уже и двух пачек в день не хватает. Так и кеды в угол случайно составить можно, такими-то темпами.
– Что «ну», – постепенно зверею, – что «ну», Леночка?!
Молчит.
Мнется.
– Ле-на, – говорю по слогам. – Что слу-чилось?!
Молчит.
Опускает очи долу, блин.
Еще немного, и расплачется.
А ведь совсем не глупая, озорная и очень даже симпатичная девочка, на первый взгляд.
И на второй – тоже.
Задумываюсь – вот ведь интересно: каким отчаянным, не побоюсь этого слова, кобелем был ваш покорный слуга по молодости лет и каким скучным, малоинтересным для окружающих семьянином стал в наши дни.
Ни интрижки тебе, ни даже адюльтера.
Даже собственную секретаршу – и ту ни разу не трахнул.
Образец влюбленного в собственную жену сорока-с-лишним-летнего идиота, можно сказать.
Ага.
Раньше хоть в командировках немного шалил, а сейчас – полная тишина.
Ничего не хочется.
Даже на известных своим буйством и крайним непотребством цеховых рекламных мероприятиях максимум, на что способен, – невинно пофлиртовать с незнакомой с моими тараканами коллегой.
После чего нежно поцеловать ожидающую приятного продолжения банкета девушку в щечку, посадить в такси и – спокойно уехать домой.
К жене.
Идиот, да?!
Парни пальцем у виска крутят.
А по мне – так нормально…
…Снова вздыхаю.
– Лен, что случилось-то, можешь мне сказать? – говорю как можно спокойнее.
Держу себя в руках, что называется.
Лена неуверенно кивает.
– Дмитрий Валерьянович, – шепчет, – вас Алексей Владимирович просил в переговорную подойти. Говорит, клиент проблемный. Они с Сайтаровым в тупике…
Понятно…
– Ну-ка, – вздыхаю, – давай поподробнее.
Секретарша жмет худыми точеными плечиками.
– Я кофе им туда на второй этаж относила, – почти шепчет. – Еще удивилась, почему именно я, а не девочки с ресепшен. А он попросил подождать, потом выскочил из переговорной и догнал в коридоре. Я ждала…
Так, думаю.
Леха проигрывать не любит.
Еще меньше любит – в этих самых проигрышах признаваться.
Я это еще когда мы с ним в свое время по казино всеразличным тусили, заметил.
Значит – и вправду приперло…
– Кто у них там? – спрашиваю со вздохом. – Ну, в смысле, из гостей?
Снова жмет плечиками.
– Эти… – Называет, морщась, одну хорошо известную в народе по телевизионной рекламе фирму.
Потом немного думает, морщит носик и добавляет:
– Противные…
Ага, усмехаюсь про себя.
Ну, тогда и вправду все понятно.
Противные.
Лучше не скажешь.
Придется выручать…
…К тому же, припоминаю, Леха говорил, они сегодня должны были своего вице-президента привезти.
Того самого, что рекламные бюджеты утверждает.
Точно надо идти.
Мое «неожиданное появление» мы с ним, кстати, заранее обсуждали.
Если что не так пойдет.
Взмахом руки отпускаю секретаршу, допиваю одним глотком давно остывший кофе, вздыхаю, сосредотачиваясь. Отключаю комп, не фига всяким не в меру любопытным чужим глазам по моему монитору елозить.
Так.
Можно идти…
…За время короткого пути с третьего, административного, этажа на второй, где располагаются клиентские службы и искомая переговорная, я неожиданно успеваю почувствовать себя очень старым и безмерно усталым человеком.
Мне скучно…
…Захожу, здороваюсь.
Так.
Чужих трое, по левую сторону большого «переговорного» стола.
Двоих знаю.
А этот жирный, с собачьими брылями урод в безбожно мятом, но дорогом даже по моим меркам костюме от «Бриони», – видимо, и есть искомый вице-президент.
Н-да…
И вправду – отвратительный типус.
Если б не бизнес, я с таким ублюдком на одном огороде, простите великодушно, и срать бы не сел.
Брезглив-с.
А – приходится терпеть.
И даже улыбаться…
Наши устроились напротив: Леха, Сергей и симпатичная девочка-эккаунт, все время забываю, как ее зовут.
…Ощущая себя глубоким, безразличным ко всему под этим неярким северным солнцем стариком, сажусь во главе стола.
Прием, годами отработанный.
Если кто-то изо дня в день протирает дорогие штаны на всеразличных совещаниях, то он на уровне подсознания будет воспринимать сидящего во главе стола как свое собственное начальство.
На уровне условного рефлекса, что называется.
Все мы тут в некотором роде… гкхм… собаки Павлова…
…Спросив – приличия ради – разрешения, не торопясь закуриваю, распоряжаюсь насчет кофе.
– Ну, – говорю бесконечно усталым голосом, – что у вас тут происходит, Алексей Владимирович? Докладывайте…
И – ловлю яростный взгляд из-под толстых прозрачных линз.
Самолюбив Леха, чего уж там.
Все понимает: и то, что так нужно, и то, что так и договаривались.
А – все равно кипит.
Это хорошо…
…Ответить мой партнер не успевает.
Вместо него, неожиданно для окружающих, – в том числе для неготовых к такому повороту своих собственных подчиненных, – начинает докладывать быстрой мятущейся скороговоркой жирный дегенерат. В миг превращаясь из самоуверенного ублюдка в «Бриони» в того, кем он и должен быть на самом деле по этой смешной и никчемной жизни.
В скромного советского бухгалтера в не менее скромном костюме от фабрики «Большевичка», по недоразумению взлетевшего на непредусмотренные судьбой и довольно убогими умственными способностями высоты.
И оттого – еще более неприятного.
«Противного», даже можно сказать.
Права, ой, права юная секретарша Леночка.
Надо бы поощрить…
…Видишь, как все просто, Алексей Владимирович?
Вы-то, небось, перед этим удодом битый час чистейший бисер метали.