Стоит мне поднять голову, как я сразу замечаю Марка. Он с тревогой рассматривает меня и видит: покрасневшие от слез глаза, спрятанные руки, неестественную позу, которую я приняла, чтобы не было заметно, как сильно меня бьет дрожь. И пусть он не умеет играть в мафию, он прекрасно разбирается во мне. За годы общения он научился примечать малейшие изменения. И то, что его девушка стала убийцей, точно не пройдет мимо него.
Осознание, что мы по разные стороны в этой игре, подводит нас к самым ужасным мыслям. Наверное, поэтому, мы с Марком смотрим друг другу в глаза так, словно в последний раз.
Я без остановки нервно покусываю нижнюю губу. Не прекращаю, даже ощутив во рту привкус крови. Мне кажется, кровь теперь повсюду. Я завожу руки назад и поднимаюсь на ноги. Снаружи слышатся звуки извержения содержимого желудка и чьи-то рыдания. Освещение в подвале выглядит более тусклым. А может, мне так кажется от вида трупов, лежащих в своих кабинках.
Мужчина по имени Дмитрий застыл в сидячем положении с широко расставленными ногами. Я не вижу его глаз, из-за запрокинутой головы. Голубая рубашка пропитана кровью. Несмотря на всего четыре выпущенные в него пули, его туловище все равно напоминает мне решето.
Неожиданно это все становится слишком тяжелым. У меня учащается дыхание, тошнота волнами подкатывает к горлу, а пот ручьем стекает от затылка по всей спине. Когда глаза останавливаются на трупе Владимира, я не выдерживаю, рефлекторно открываю рот и извергаю свой завтрак прямо на пол кабинки. Приземлившись рядом с рвотной массой, я обтираю губы воротником рубашки.
Напротив меня - панель, а на ее экране – текст: Мария играет за граждан; Ночью были убиты: Дмитрий – гражданин, Владимир – любовник.
Глазами я нахожу Марию в одной из кабинок на противоположной стороне. Она выглядит довольно взрослой в сравнении с остальными. Но ее лицо не выражает ничего, кроме страха. А я-то думала, что разбираюсь в людях и смогу определить чужие роли.
Я замечаю Анжелику в соседней с Марией кабинке. Она опустила голову на прижатые к груди колени. Даже с расстояния заметно, как содрогается ее тело. Не нужно быть профессионалом в игре или проницательным человеком, чтобы предположить, как поведет себя человек после убийства. Но закравшихся подозрений недостаточно, чтобы другие решились проголосовать против Анжелики, издающей громкие всхлипы.
- Лика… - слетает с моих губ.
Но подруга никак не реагирует. Мне кажется, что она сломлена. И что, если ей сейчас вложить в руку пистолет, она застрелит саму себя.
Панель снова исторгает противный визг, уведомляя нас, что пришло время для голосования. Но голосовать никто и не думает.
- Если комиссар найдет мафиози, вам придется проголосовать. Хотите вы этого или нет, – нарочитым тоном сообщает София.
За ее спиной, в соседней с Марком кабинке, я замечаю парня по имени Тимофей. Он теребит свои волосы, нервно расхаживает по кабинке и непонятно зачем покусывает пальцы. Я начинаю пугать саму себя, когда в голове появляются мысли о его убийстве. Но, если хоть кто-то из моих друзей на стороне граждан, почему бы мне не попытаться им помочь?
Однако, вся моя решимость испаряется с наступлением очередной игровой ночи. Убийство не может оказаться верным или справедливым, даже если Тимофей окажется мафиози. Я умею быть расчетливым игроком, но не в этот раз. Как бы я не пыталась придумать что-то другое, в этой игре просто нет правильных решений. Любое из них - неверное. И каждое приведет к чьей-то смерти.
Весь мой мир свелся к этой кабинке. И пусть голова кружится, как калейдоскоп, из-за четырех стен вокруг, это все же лучше, чем оказаться снаружи.
Снаружи все еще хуже.
Оказывается, страх умереть не настолько сильный, как страх перед убийством человека. Иронично, ведь одного я уже зарезала. Казалось бы, мне ничего не стоит расправиться с еще одним.
Но существует такое понятие, как невинность. И именно ее отсутствие у Владимира позволило мне так легко его убить.
У меня даже нет мук совести. Как такое возможно? Разве я настолько бездушна? Куда исчезли всепрощение и терпимость к людям, которыми я всегда кичилась и любила в себе? Надо же, как много вопросов у меня появилось.
У Тимофея на голове черный ежик из волос. Он вжался в угол своей кабинки, прямо, как я, в первую игровую ночь. Его серые глаза бегают со скоростью спринтера. Он дергается от каждого моего шага.
Нож с дребезгом выпадает из неожиданно ослабевших рук. Ноги отказываются меня держать. Я упираюсь руками в боковые стены кабинки, чтобы не упасть. Дыхание становится шумным, даже клокочущим. А выступившие слезы наполнены безысходностью.
- Тебе все равно придется это сделать. Так, не тяни время, – негромко произносит Тимофей.
- Ты хотя бы осознаешь, что происходит? – спрашиваю я, опускаясь на колени, чтобы поднять дрожащими руками нож.
- Осознаю, когда умру, – отвечает парень.
Я подползаю к нему на четвереньках, сжимая в правой руке черную рукоять. Слезы текут, не переставая. Рукавом рубашки я обтираю свой вздернутый нос. Тру до тех пор, пока не начинает щипать.
- Знаешь, почему из носа тоже начинает течь, когда мы плачем? – спрашиваю я, медленно придвигаясь к парню.
- Что? Нет, – он смотрит на меня с недоумением. Наверное, решил, что я окончательно съехала с катушек. И он не так далек от истины.
- Все дело в том… - начинаю я, - что глаза и нос связаны между собой. В нос открывается слезный канал, по которому во время плача в носовые ходы поступает слезная жидкость.
Я оказываюсь совсем близко к нему. Настолько близко, что почти вижу собственное отражение в его зрачках. Острие ножа я держу напротив его живота. Одно резкое движение и все будет кончено. Но я продолжаю говорить.
- Слезная жидкость омывает слизистую носа и вытекает наружу. Забавно, да? – на моем лице появляется искривленная ухмылка. Будто край губ кнопками прибили к щеке.
- Зачем ты это рассказы… - я не даю ему договорить.
Я хотела зажмуриться, но не смогла оторваться от глаз парня, в которых видела саму себя.
Вернувшись к себе, я кладу нож в ящик, после чего наскоро проверяю, не осталось ли на мне следов крови. Непонятно зачем, я даже пытаюсь привести в порядок волосы.
Звяканье панели уже не пугает меня. Кажется, будто я начинаю привыкать к происходящему.
Но, как только, смысл текста на экране доходит до моего сознания, я понимаю насколько ошиблась. Я не подготовила себя ровным счетом ни к чему. Становится ясно: до этого момента все было не так уж плохо.
Я склоняю голову набок и недоумевающе смотрю на текст: Анна играет за граждан; Ночью были убиты Карина – гражданин, Тимофей – мафиози.
Что значит: Карина убита? Нет. Это ошибка. Я быстрыми шагами направляюсь к ее кабинке. Хочу, как можно скорее убедиться, что она в порядке.
- Карина, ты… - я замечаю лежащую на полу подругу, которая после четырех пуль не издает даже предсмертных хрипов.
Я бросаюсь к ней и пытаюсь посадить, но ее тело беспомощно падает после каждой попытки.
- Нет… нет… - я не прекращаю надеяться на чудо. Даже поднимаю ей веки.
Может быть, она умерла не сразу, но сейчас в ней не осталось ни малейших признаков жизни. А ее глаза такие же пустые, какими становятся мои собственные в этот момент.
Осознав, что я потеряла ее, я плотно зажимаю рукой рот, чтобы не сорвать голос от рвущегося наружу крика.
В голове проносится вся моя жизнь, неразрывно связанная с Кариной. Мы познакомились в школе, когда главной фобией в наших жизнях - был страх оказаться у доски. Я даже не знаю, чего мы так боялись: плохой оценки, презрительного взгляда учителя или смешков одноклассников. Но все становилось таким неважным, когда я смотрела на нее. И сколько бы времени не прошло, ее улыбающиеся глаза и усыпанное веснушками лицо, были для меня одной из немногих отдушин в жизни.
Я вспоминаю ее родителей. Особенно, маму, Регину. Эту властную расчетливую женщину. Но разве она заслуживает потерять свою дочь?
Вместе с Кариной исчезло абсолютно все: надежды, которые на нее возлагали, ее собственные и родительские труды для ее перспективного будущего, улыбающиеся глаза и бьющая ключом юная жизнь.
Как странно, что в такой момент я думаю о фотографиях в ее гостиной. Казалось бы, что такого особенного в этом элементе декора. Но они значат намного больше. Они передают все радости и печали, которые она пережила. Это линия ее жизни. И она заканчивается здесь, на игре, на которой она оказалась по моей вине.
Я понимаю, что ошиблась насчет последнего фото. Возможно, им станет фото Карины в фиолетовом гробу.
Что может быть проще, чем дышать? Но я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кажется, что грудная клетка вот-вот разорвется. Я чувствую не просто тревогу. Я ощущаю беспощадный опустошающий страх. Из-за онемевших конечностей, мне не удается даже пошевелиться. Не получается, даже приподняться. Продолжая задыхаться, я падаю на спину, а в ушах пульсирует сумасшедшее сердцебиение.
У меня паническая атака? А, может быть, инфаркт, и я умираю?
Но умереть мне не дают, хотя эта мысль даже начинает греть меня.
В кабине появляется охранник со шприцом в руке. Я вижу, как блестит приближающаяся ко мне игла, и как она проникает под кожу. Неизвестная жидкость разливается по телу, пока меня возвращают к себе «домой».
Охранник не церемонится со мной: слегка нагнувшись, он бросает меня прямо в собственную рвоту. Я громко приземляюсь на спину. Теперь, к невыносимой эмоциональной боли добавляется еще и физическая.
Когда человек получает серьезную рану, у него зачастую случается шок. И, если вовремя ему не помочь, он умрет. Сейчас я испытываю нечто похожее. Каждая последующая минута становится тяжелее предыдущей. Каждый новый вдох дается сложнее. Теперь, мне больно даже моргать.
Спустя несколько минут мне удается приподняться, но голова беспомощно свисает над коленями. Я даже не плачу. Никто не плачет, когда у него шок.