Дон машинально хлопнул по протянутой ладони. Торовски помедлил, покачался на ногах, переступая с носков на пятки, повернулся к двери. Он медлил. Его беспокоило молчание Дона. Он обернулся, уже прикрывая за собой дверь. Дон смотрел на него пристально, не моргая, его искусственный глаз чуть косил. Торовски ждал.
— Джош, — сказал Дон неуверенно, — я все понял. Ты меня проверял?
Торовски легко вздохнул.
— Ты, Дональд, угрюмый и подозрительный субъект. К тому же тугодум и тайный развратник. Но чем-то ты мне, коллега, симпатичен. Я сам такой. В ту пятницу будет заседание совета, постарайся уж сэкономить на девках полсотни на вступительный взнос. Или мальчики твоя слабость?
— Моя слабость — слюнявые сатиры вроде тебя, — шутливо рявкнул Дон и закашлялся. Торовски подмигнул ему на прощание и быстро пошел к лифтам.
В кабинете он первым долгом нажал кнопку Ричарда Ли Джонсона, доктора философии.
— Ли? Торовски здесь. Я узнал код допуска в двенадцатый сектор на май месяц. Готов? Два ключа — Нортгейт — два ключа — четырнадцать… Как? Это уж мое дело, голубчик. Скажем так — косвенно… Как твое драгоценное? Так, а Алиса с малышом?.. Вот, вот, это и есть самое главное. Поцелуй ее от меня… Сам знаешь куда, не маленький… — и сразу, без перехода: — А если твои ребята еще сунутся в мой сектор, то я тебе обещаю большой скандал и тихую разборку. Именно в такой последовательности… И кое-что от меня лично, на память. Я понимаю, что говорю… Нет, нет, нет, не благодари! Мы же… мы же с тобой друзья, Ли… Эт-то хорошо, это от-лич-но! До связи, мой генерал! — И хрипло каркнул своему отражению в погасшем дисплее: — Пся крев!
А потом переключился на белого клановца, залетевшего неведомо откуда в Магоберские леса, во владения призрачного барона Горн-и-Фаулер.
Я почти ощутил, как тяжело подалась крышка. Пальцы скользили по плоскому, а ногтями такую тяжесть не подцепишь. Крышка откинулась, тут же начались чудеса. «Не буди волка!» — внятно, с угрозой раздалось в хижине. Сквозняк прошелся по полу, на миг раздув огонь в очаге, и словно издалека донес до моего слуха продолжительный вой, оборвавшийся на нестерпимо низком басовом переходе. Несомненно, в натуре такой фокус был бы очень эффектен. Даже у меня, по сю сторону экрана, вырвался бесплотный утробный выдох «Оооо». Это чувство первобытного ужаса знакомо всем. Живот поджимается, и мурашки охватывают затылок. Но любопытство и здравый смысл, эти костыли человека на пути в неведомое, снова овладели мною.
Содержимое ларя на первый взгляд ничем не привлекало. Нехитрые пожитки средневековья. Негодный хлам. Аккуратно свернутая, латаная одежда, деревянные миски и чашки, какие-то мешочки, и тощие, и пузатые… Из-под грубо выделанного овчинного тулупчика высовывалась засохшая ветка-рогулька. «Палка о трех концах, — я скептически поджал губы, — А почему же он такой тяжелый?»
— А что под одеждой?
— Вы хотите увидеть, что лежит в сундуке?
— Да!
Я-другой погрузил обе руки в сундук по локоть, нащупывая проход среди ворохов материи, и без особых усилий, одним рывком выгреб верхний слой барахла наружу и через край на пол. Стукнулась деревянная утварь о камни очага, чашки раскатились по полу какая куда… Я замер, восхищенный.
Я смотрел прямо в свое неверное, мерцавшее отражение в громадном золотом овальном зеркале с узорами и объемными фигурками на раме. Тускло отсвечивали густо-красные рубины, посылая мгновенные всполохи. Будто вся хижина наполнилась сиянием царственного металла и цветными искрами. Ларь скрывал княжеские сокровища. В голове моей трепыхнулась нечаянная мысль: уж не разбойничье ли это достояние, копившееся десятилетиями грабежа. Я перебирал взглядом кубки, шкатулки, перстни и тяжелые даже на вид золотые (ну разумеется — какие ж еще?) монеты, толстая жемчужная нить, свернувшаяся подобно удаву в широкой чаше… Жемчуг отливал розовым в лучах, отражаемых червонной поверхностью. Нешлифованные самоцветы облепили рукоять и ножны маленького кинжала, вроде как моллюски на киле запущенной шкуны. Я поймал вдруг себя на том, что шепчу сухими губами:
— Черт возьми, черт возьми…
— Что это?
— Ложные богатства Кума Гараканского.
— Как это ложные?
— Призваны отвлекать злоумышленников от главных его сокровищ.
— Это тряпье?
Сложенный вчетверо плащ развернулся на полу и показывал корешок толстой черной книги… Кончик рогульки высовывается. Она, эта рогулька, цепляется за какой-то уголок моей памяти, но все без толку. Ветхий холст мешочка прорвался, и на свет проклюнулся тонкой сыпучей струйкой мелкий белый порошок. На соль похоже. И тут свершилось непонятное. Я не сказал ни слова, не шелохнулся, но я-другой на экране не торопясь наклонился, забрал в щепотку порошка и поднес к языку. Скривился, сплюнул и произнес уверенно:
— Да нет, это не соль!
И сразу, словно опомнившись, стряхнул белые пылинки. Ну вылитый я сперва, не думая, лижу неизвестную — может, и ядовитую, — горечь, и только потом до меня доходит, что отравился-то я зря… Не успел я еще задать еще один дурацкий вопрос из цикла «Что это?», как мой двойник отпрянул назад и опрокинул скамью. Было от чего. Оторвавшись от пальцев, порошок вспыхнул ярким пламенем. Малиновым. Почему-то мелькнуло, что такое пламя не может обжечь. Оно ненастоящее, холодное, колдовское… Пока у меня в голове мелькали всякие мысли, события разворачивались сами по себе. Из пламени, теперь больше смахивавшего теперь на клубы шоу-дыма в малиновом свете киношной аппаратуры, вниз хлынул поток мелких сверкающих зерен. Эти искристые камушки образовали уже горку, как в нижней половине песочных часов, а сверху все струилась их россыпь.
Мой двойник вконец зарвался. Он сунул руку прямо в трепетание малиновых пятен в футе от моего (вернее, его!) носа. И не отдернул. Пламя оказалось холодным и заметно меркло. Водопад кристалликов иссяк. Для ослепленных глаз хижину заполнил мрак, углы потерялись, только горка граненых камушков светилась возле затухавшего очага. Я-другой переступил неловко через кучу барахла, каблук твердо уперся в неприметный плоский ящичек, укрытый в ней. Треснула хрупкая дощечка, и меня насторожил короткий, резко оборвавшийся свист. Я не сразу различил новое облачко, теперь выползавшее из рукава меховушки. Оно тоже светилось, лиловым и фиолетовым, в нем проскакивали желтые искры, и шерсть на меховушке встала дыбом. Но я-другой не заметил ничего дурного. Я-другой зачерпнул полную горсть прозрачных камушков и встряхнул на ладони, пропустил между пальцами, оставил в руке один, присмотрелся… Я молчал, но ситуация меня забавляла. Он вытащил из дорожной моей (или его) сумки склянку толстого стекла с давешней целебной эссенцией. Догадался процарапать стекло, достойный наследник ломбардцев. Я отложил бесполезные наушники и принялся за остывшую яичницу.
В телевизоре грохнуло. Тучка, разросшаяся в дальнем углу, стукнула яркой молнией в мои доспехи, которые были привалены к стенке. Двойник порывисто обернулся. Тучка опять коротко громыхнула и выпустила стайку светлых шаров, не крупнее яблока. Два из них столкнулись в воздухе, и еще одна мгновенная оранжевая вспышка разорвала сумрак. И снова грянул гром.
— Чертов пиротехник, — завопил я, отброшенный под стол. Стол меня и защитил. Еще несколько взрывов раскатилось по хижине. Стены сотрясались, и хуже того — по ним побежали огоньки. Я чуть не подавился, когда новый залп прогнул динамики. Рыцарь Ренато выказал себя молодцом хоть куда. Не суетясь сильно, он схватил в охапку свои вьюки и сверкавший панцирь и неуклюже, боком, протопал в сени, во двор, выпустил ношу из рук и поспешно вернулся. Внутри уже полыхало. Шаровые молнии лопались вовсю, рассыпая горячие искры, как от сварки. Оставалось лишь сгрести оставшиеся пожитки и бежать прочь, пока крыша не рухнула.
Компьютер упрямо молчал. Я, на диво спокойный, заедал яичницу йогуртом. В кадре мелькнул в последний раз черный переплет… Поздно. Я оказался во дворе, причудливо расцвеченном мельтешением языков пламени. Бился и ржал перепуганный Гарольд, сбросив попону и вскидывая стреноженные ноги. Я-другой гладил его, успокаивал, а перед нами была навалена груда моего новехонького рыцарского снаряжения, и на самом верху лежал, надрывая мне душу, оплавленный и расколотый ровно горшок шлем мерлинумской брони с прокладкой из белого камня, с фиксацией забрала в трех положениях. Бирюзовая краска обгорела с него и покорежилась. Жалкое зрелище. Выбросить придется.
В хижине не переставала частая пальба. Наконец с шумом осела крыша, подламывая прогоревшие бревна и балки, и тут же раздался взрыв небывалой силы, разметавший остатки дома во все стороны и осветивший напоследок высокие стволы сосен вокруг поляны.
— Ложись! — заорал я себе-другому. Они — Гарольд и Ренато кувырком пронеслись сквозь густой малинник. Я невольно зажмурился. И снова распахнул глаза. Неожиданно авентюра оборвалась. Даже не перекинулся огонь на верхушки сосен, не побежал по траве и кустарнику. Ночь стояла ясная и свежая. Развалины хижины торчали черными изломами, и в лунном свете везде блистали лужи. Земля и трава были мокрые и скользкие. Ноги скользили по грязи, когда я вставал. Пролетел нечаянный ветерок, меня в теплой комнате пробрал беспричинный озноб. Поежился и сэр Ренато.
— Ваши действия?
Я влез в сбрую наушников.
— Что это все значит?
— Тайное искусство Кума Гараканского, — отрезал надменно компьютер, — Ваши действия?
— Сейчас.
Тело ныло, будто это я приходил в себя там, на поляне, обезображенной тайным искусством Кума Гараканского и моим явным легкомыслием.
— Найти Гарольда. Вещи собрать. Что уцелело…
Я и сам не верил. Скорей всего, Гарольд мается где-нибудь с переломанными ногами — ничего не попишешь, случайное событие. С минуту я горестно наблюдал за неловким копошением моего двойника на темной поляне.
— Фактор времени один к десяти, — сказал я, когда он поскользнулся и упал на колено. Луна быстро плыла в светлом ореоле. Когда ее закрывал ствол, в том месте продолжало светиться четкое полукружие лучей, словно от фонаря за деревом. Красиво и загадочно. Однако следовало призвать компьютер к ответу.