Михо старался не спешить и не суетиться, но не получалось. Постоянная резь в глазных яблоках мешала сосредоточиться.
– Что ты тянешь? – говорила Вика. – Ты должен лететь сегодня, сейчас, и не в Москву, а в Канаду. Там безопасней и надежней.
– Канада слишком далеко.
– А в Москве тебя убьют.
Он знал, что она права. Его бесила ее правота. Вика лезла в его серьезные мужские дела. Лучше бы она снималась в кино. Но тогда он, наверное, сошел бы с ума от ревности.
Михо все не мог понять, почему так привязан к ней. Его деньги, его власть давали ему возможность иметь сколько угодно женщин, самых красивых, самых разных. Иногда он заваливался со своими верными братками в роскошные бардаки с бирюзовыми бассейнами и оттягивался там по полной программе. Но каждый раз чувствовал, что делает это назло жене, и даже самые причудливые забавы с девочками всех цветов и размеров не дают ему забыть Вику хотя бы на минуту. Получалось, что Михо изменял ей, чтобы показать, какой он крутой и независимый. А она все не замечала этого.
Он так долго добивался Викиной любви, что почти возненавидел ее. Эта смесь, любовь-ненависть, кипела в нем и заряжала энергией. Вика постоянно держала его в тонусе. Сильным и умным он был не для себя. Для нее. Ей он постоянно хотел доказать, что он лучший, что он победитель.
В первые годы он мечтал о ребенке. Вика не беременела. Настояла на том, чтобы оба они прошли обследование. Выяснилось, что у нее все в порядке. А он бесплоден.
– Но почему?! Почему? Я же нормальный мужик! – кипятился Михо.
– В детстве перенесли инфекционный паротит? – спросил врач.
– Что?
– Свинкой болели?
Михо задумался и вспомнил: болел.
– Лет в шесть, наверное, в детском саду, – хмуро сообщил он.
– Вот вам и бесплодие, – врач развел руками. – Паротит поражает железы, в том числе семенные у мальчиков. Вот вам ваша олигоспермия.
– Моя – что?
Врач сложил губы хоботком, пошевелил бровями, выражая легкое недоумение по поводу такого глобального медицинского невежества.
– Сперматозоиды у вас вялые, нежизнеспособные. Ни одна женщина от вас забеременеть не может. Никогда. Как это лечить, пока не придумали. Впрочем, вашему собственному здоровью это никоим образом не вредит. Вы совершенно полноценный мужчина.
– Хочешь, усыновим ребеночка? – спросила Вика. – Совсем маленького, новорожденного. Можно так все устроить, что никто не узнает, что он не наш.
– Нет! – завопил Михо.
После еще нескольких обследований и консультаций сначала в швейцарской клинике, потом во французской он сказал:
– Ладно, я подумаю. Но не сейчас. Позже.
Это «позже» растянулось на многие годы. Михо привык жить одним днем. Когда-то ему казалось, что дикая гонка, риск, борьба, предательство, жестокость – это временно. Это только для того, чтобы накопить много денег и начать, наконец, жить спокойно, в свое удовольствие. Купить большой дом где-нибудь в Испании, на побережье, поселиться там с Викой, может быть, правда, усыновить ребенка, путешествовать, нырять с аквалангом в красивые глубины, подниматься на пики высоких гор и встретить старость жилистым загорелым миллионером в белом костюме от Картье.
Но потом он понял, что никогда этого не будет. Денег он имел достаточно, и дом в Испании купил, но жил там не больше недели в году. Остановиться, успокоиться он не мог. Слишком серьезной он был величиной в криминальном мире, слишком путаными связями оброс, как паутиной, слишком много нажил смертельных врагов и друзей, которые в любой момент могут стать врагами. Воздух вокруг него был плотным, взрывоопасным, с привкусом металла. Для того чтобы выжить, сделать следующий шаг, ему надо было постоянно действовать, выгрызать себе очередной кусок безопасного пространства. Просыпаясь утром, он не был уверен, что сегодня его не убьют. И перестал думать о завтрашнем дне.
В данный момент перед ним стояли две задачи: остаться хозяином края и вылечить глаза. Как всегда, одно с другим было почти несовместимо.
– Михо, сейчас не лучшее время, чтобы оставлять Владик, – предупреждали друзья.
– Не будешь делиться, в бетон закатаем, – обещали враги.
– Когда же вас ждать? – спрашивал по телефону профессор.
– Надо лететь в Канаду! – твердила Вика.
Кто-то из своих, самых близких, стал работать на чеченцев. С этим надо было разобраться сию минуту. На складе случился пожар, сгорело товару на несколько миллионов. И с этим следовало разобраться. Партия автомобилей оказалась полностью бракованной. Все валилось на него одного, и желающих подставить плечо не было.
Коваль оставил край не в лучшем состоянии. Проблем накопилось столько, что у Михо голова шла кругом. Он еще при жизни Коваля подозревал, что тот успел размякнуть в последние полгода, ослабил хватку, потерял бдительность. Коваль вообще казался Михо человеком слишком мягким, чувствительным. Он был вором старой закалки. Для него убийство оставалось крайней, нежелательной мерой. Превыше всего он ставил воровскую честь и блатное братство. А сейчас так нельзя. Задавят, загрызут молодые волки-отморозки. Позволишь себе хоть каплю снисходительности, и подопечные бизнесмены начнут стаями ускользать из-под контроля.
Но главное – опасность со стороны чеченцев оказалась еще серьезней, чем Михо думал. Они тупо, настырно лезли во все сферы коммерческой деятельности, успели подмять под себя доходное предприятие «Приморрыбпром» и уже отмывали там деньги, получали сверхприбыль через подставных людей. Они так глубоко запустили лапы в автобизнес, что оставалось только удивляться, почему «смотрящий» Коваль этого не замечал. Или не хотел замечать?
Михо понял, что его покойный друг в последние полгода пребывал в каком-то странном полушоковом состоянии. Он все пытался выработать определенную стратегию, разобраться в правилах игры. Он не мог допустить, чтобы доверенный ему край превратился в кипящий котел. Ему нужен был порядок, а не кровавый беспредел. И в этом заключалась его главная ошибка.
Коваль так и не узнал, что чеченцы разводили с ним свою дипломатию только для того, чтобы притупить его бдительность. Они предлагали варианты дележа, но при этом уже брали все, что хотели. И убили они Коваля не потому, что несговорчивый смотрящий так сильно им мешал развернуться в Приморье. Они уже развернулись во всю свою мощь. Коваль им просто надоел. Грубил, не выказывал должного уважения.
Михо чувствовал, что без настоящей войны с чеченцами не обойтись. Но разве может победить армия, во главе которой стоит слепой полководец? Кутузов имел один глаз, но здоровый, зоркий. Михо мог ослепнуть на оба глаза.
О том, что он летит в Москву, не знал никто, кроме Вики, двух верных телохранителей и знаменитого офтальмолога. В клинику Михо ложился под чужим именем. Для него была приготовлена отдельная спецпалата с решетками на окнах и пуленепробиваемыми стеклами.
– Лечение будет долгим, поэтапным, – предупредили его в клинике.
Он занервничал. Он рассчитывал, что все сделают быстро.
– Ты хочешь видеть? – спросил профессор.
– Я «смотрящий»– усмехнулся он в ответ.
– Тогда не возражай. Ты должен думать сейчас только об одном – о своем зрении. Расслабься, иначе ничего не выйдет.
Легко сказать «расслабься ». Там, в Приморье, горит под ногами земля, никому нельзя верить. Здесь, в Москве, все чужое, и тем более никому нельзя верить.
– Ты знаешь, меня, кажется, ведут, – сказала Вика, когда приехала к нему в клинику.
– Менты? – спросил он с надеждой.
– Если бы, – она грустно усмехнулась, – боюсь, это чеченцы. То есть я их совершенно не боюсь. На фиг я им нужна? Им нужен ты. Они уже знают, что ты здесь и убрать тебя в Москве им удобней, чем во Владике. Так что сиди, не рыпайся. Здесь хорошая охрана.
Он вызвал из Владика еще двух своих телохранителей, самых верных, и приставил их к Вике. Но все равно не желал признать, что она была права, когда говорила про Канаду.
Москва, 1998
В Москве Артурчик снял уютную двухкомнатную квартиру в Сокольниках, в новом доме. Выросший в грязи, в нищете, он с возрастом становился все более брезгливым и требовательным к бытовым мелочам. В гостиницах он жить не любил, даже в самых лучших. Его тошнило, когда он замечал в раковине чужой волосок. Ему не давали уснуть шаги и голоса в коридоре. Ему казалось, что горничные роются в вещах, а если и не роются, то трогают своими руками, пахнущими хлоркой.
Квартиру он подбирал очень тщательно. Разумеется, дверь должна быть железной, замок нужен специальный, неподвластный отмычке. И, конечно, стерильная чистота. Если он замечал отколотый уголок плитки в ванной, пятна на обоях, дырки в стенах от выдернутых гвоздей, если подтекали краны и скрипели половицы, он раздражался и не мог по-настоящему отдыхать. А при его напряженной нервной работе необходим здоровый, полноценный отдых. Квартира в Сокольниках была в этом смысле идеальным местом. Там только что закончили ремонт, еще пахло свежей краской, мебель была новой, все сверкало чистотой.
Вечером, лежа на тахте перед телевизором, потягивая темное пиво и похрустывая картофельными чипсами с укропом, он перебирал в голове все свои московские связи и пытался сообразить, с чего начать.
Он знал, что Михо уже в Москве, в клинике. Но это была вся его информация. Он нанял двух молодых бездельников следить за женой Михо. Ему необходимо было выяснить, сколько времени «смотрящий » проведет в столице, три дня, неделю, месяц, собирается ли он лечиться стационарно или будет ездить в клинику на процедуры.
Можно было выйти на профессионала, на киллера из бывших спецназовцев, с высшим образованием и разрядом по стрельбе, который взял бы на себя сразу все. Сам выяснил бы сроки пребывания клиента в Москве, узнал, где, когда, с кем Михо бывает, подобрал бы наиболее удобное место и время для ликвидации. Настоящему профессионалу достаточно иметь фотографию и знать имя клиента. Но все каналы, по которым можно было связаться с профессионалом, казались Артуру ненадежными. Московские связи шли через Приморье. Люди, к которым он мог бы обратиться здесь, являлись людьми Коваля и после его гибели автоматически стали людьми Михо.