1
Около одиннадцати, сопровождаемый отголосками грозы, я брел на Приморскую. Небо очистилось. Светила луна. Тучи ушли далеко на юго-запад и, верно, висели сейчас где-то над песчаными пляжами Бургаса и Констанцы.
Улица была пустыннг.
Рыбьей чешуей блестел умытый дождем асфальт. Вдоль тротуара стояли тихие неподвижные деревья. Их невесомые кроны, изумрудно-зеленые там, где на них падал свет дуговых фонарей, казались сошедшими с волшебных полотен Руссо, а густые, иссиня-черные тени, лежавшие под деревьями, только усиливали это сходство.
Время от времени я останавливался, но не затем, чтобы полюбоваться игрой красок, хотя сам по себе вид расцвеченной огнями улицы был достаточно живописным. Повод был куда более прозаический: меня беспокоил субъект, вот уже с полчаса тащившийся следом.
Я засек его на обратном пути с вокзала, где пополнил свою отощавшую казну из лежавших в камере хранения запасов. Собственно, уже там, на вокзале, боковым зрением, что ли, я то и дело ловил на себе чей-то пристальный взгляд, чувствовал, что один и тот же человек назойливо ошивается рядом, но кто именно, не разобрал: больно много народу крутилось в зале ожидания, в буфете, куда я заглянул не без умысла, и на привокзальной площади. Правда, я мог и обмануться, и потому, возвращаясь в центр, дал кругаля, намеренно выбирая переулки потише и побезлюдней.
Вскоре убедился, что ошибки нет. Кто-то действительно повис у меня на хвосте. Стоило остановиться, и следовавший за мной тип тоже останавливался, тронусь с места — шаги слышны снова, но как ни ловчился, рассмотреть фигуру идущего позади субъекта так и не смог. Вряд ли это был Герась — не та манера, да и сноровка не та. Кто же тогда?
Поразмыслив, я счел за лучшее не мешать.
Слежка означала, что за моей особой продолжает приглядывать чье-то пытливое око, стало быть, интерес ко мне не потерян. Это должно было радовать, тем не менее особой радости я не испытывал: в самом деле, не такое уж большое удовольствие знать, что на протяжении всего дня за каждым твоим шагом наблюдают в увеличительное стекло…
Я шел, то и дело наступая в лужи, шел и мучился от одиночества, тяжесть которого становилась все ощутимей. Никогда раньше не думал, что это так мучительно трудно — быть одному. Настоящая пытка, хоть волком вой!
«Что молчишь?» — спросил я у мрачного типа, к которому обращался лишь в самых крайних случаях.
Дремавший где-то глубоко внутри голос откликнулся бодро, даже весело, как будто только и ждал, когда я о нем вспомню. Он предупредил, что последствия нашего свидания с Ниной еще выйдут мне боком.
Я и сам это понимал. Под угрозой оказалось практически все, чего удалось достичь: связь со Стасом, моя легенда и многое-многое другое.
«Вот именно, другое, — вставил мой критик. — Ты допускаешь грубейшую ошибку, путаешь свои личные дела со служебными, этого тебе никто не простит».
«Да в чем, черт возьми, я виноват? В том, что мне жалко эту девушку? Что сочувствую ей?»
«Сочувствуешь? И только? Со стороны это выглядело совсем иначе».
«Да ведь это со стороны!»
«А если кто-то действительно наблюдал за вами?»
«Что же делать?» — сдался я.
«А ничего, — пробурчал он. — Возвращайся домой, к мамочке, только и всего».
И, игриво хихикнув, сгинул.
Я вспомнил разговор, состоявшийся в прошлую пятницу в кабинете у начальства, вспомнил наполеоновские планы, которые строил, сидя на набережной, и почувствовал себя юнцом — незрелым младенцем, из тех, кого, обвязав веревкой, бросают в воду, считая, что это лучший способ научить плавать.
Интересно, думал об этом Симаков, посылая меня на первое самостоятельное задание?..
Если бы три дня назад мне сказали, что я не смогу отличить, где заканчивается работа и начинается моя собственная личная жизнь, я бы оскорбился. Чего проще? Вот дело, вот обстоятельства, вот свидетели и их показания, а вот он я — Володя Сопрыкин, работник уголовного розыска. Моя обязанность проверить факты, добыть доказательства, сделать соответствующие выводы и, вмешавшись в критический момент, подобно гроссмейстеру, одним махом решить поставленную задачу. Наивно? Да. И глупо. Теперь до меня начало доходить, что порученное дело — не шахматная партия, что мне далеко до гроссмейстера и что люди, задействованные в этой истории, не статичные фигуры, расставленные на доске в строго определенной комбинации. С появлением на Приморской из стороннего наблюдателя я превратился в непосредственного участника событий. Мало того, сам стал объектом наблюдения. Так вышло, что из абстрактного злодея, безликого врага общества преступник, существование которого уже не вызывало у меня сомнений, превратился в живого человека, угрожавшего мне лично, а дело, которым занимался по службе, — в личное мое дело. Да и могло ли быть иначе, если все происходящее — часть моей собственной жизни, часть, которую не проживешь заново, не выбросишь, не заменишь, не перечеркнешь крестом, как рекомендовал мне мой советчик…
Тип, сидевший внутри, помалкивал, и, ободренный его молчанием, я впервые за последние несколько часов открыто подумал о Нине.
Я познакомился с ней потому, что того требовали интересы дела. Те же интересы требуют от меня полной беспристрастности. Значит ли это, что я не имею права на личные симпатии и антипатии?
Все так, все правильно, и все же?..
Нет, придется, как видно, распрощаться с Приморской. Сейчас же пойду, попрощаюсь, заберу зубную щетку, и все — баста!
«А дальше что? — ехидно поинтересовался мой злопыхатель. — Ведь дорога в розыск для тебя закрыта».
«Ничего, переберусь б гостиницу. Там видно будет».
«Ну-ну, счастливого пути», — ядовито пожелал он и замолк, теперь уже надолго.
Подразумевалось, что надеяться на свободные места в гостинице может только такой ненормальный, как я, и что в конечном счете мне придется выбирать между жестким лежаком на городском пляже и не менее жесткой скамьей в зале ожидания на железнодорожном вокзале.
Оставаться у Нины нежелательно. О том, чтобы переночевать на бывшей квартире, тоже не могло быть и речи — я давно рассчитался с хозяйкой, и на моей койке наверняка уже блаженствует какой-нибудь счастливчик — здешние домовладельцы не любят простоев. Как же быть? Других вариантов не предвиделось. Разве что напроситься на ночлег к своему попутчику?
Как раз в этот момент его удлиненная светом фонаря тень упала на проезжую часть дороги.
Я продолжал топать по лужам, стараясь не замечать, как противно чавкают промокшие насквозь сандалии.
Шел и думал, что все мои рассуждения на поверку не стоят и выеденного яйца: как бы там ни было, сложившаяся ситуация требовала моего присутствия на Приморской. Другого выхода попросту нет.
Перемена местожительства и впрямь была чревата дополнительными осложнениями, а то и полным провалом. Связь со Стасом, разумеется, сохранится. Сообщить ему новый адрес пара пустяков: шепну Витьку, и вся недолга. А вот как объяснить ему свой уход? Под каким подать соусом? При его патологической подозрительности любой, самый убедительный предлог может не сработать, вызвать недоверие. Как ни крути, а пребывание на Приморской говорило в мою пользу, оно, пусть косвенно, подтверждало мою версию о близких отношениях с Кузнецовым, создавало видимость причастности к его делам и делишкам. Стоит уйти, и легенда о мнимой дружбе с Сергеем лопнет как мыльный пузырь.
Имелась еще одна, быть может, самая важная причина: я боялся оставлять Нину одну. Чутье подсказывало, что ей угрожает опасность и что с каждым днем, если не часом, она возрастает. Это ощущение возникло еще вчера, во время утреннего визита, и с тех пор не исчезало, а после сегодняшней аудиенции у «Интуриста» у меня появились вполне реальные основания для беспокойства. Прав я или нет — покажет время…
Откуда-то издали донеслись позывные «Маяка».
Половина двенадцатого.
Миновав освещенный холл гостиницы, у которого под гитару резвилась компания подростков, я не спеша перешел через дорогу, протиснулся между припаркованными к обочине автомашинами и нырнул во двор.
Место для обзора оказалось идеальным. Из-за кустов просматривался значительный отрезок улицы, вход в гостиницу и газоны по обе стороны от входа.
Кроме предававшихся веселью полуночников, у «Лотоса» не было ни души. Вскоре удалились и они.
Мы остались вдвоем: я и мой провожатый, не считая, конечно, обитателей гостиницы, большинство которых, судя по погашенным окнам, давно покоились в объятиях Морфея.
Я не сомневался, что мой спутник не ограничится провожанием от вокзала к дому. Скорей всего он затаился где-то поблизости: проверяет, останусь ли я здесь или мой визит на Приморскую только ловкий финт, имеющий целью сбить его со следа. Что ж, наберемся терпения, спешить мне некуда.
Прошло не менее четверти часа, прежде чем от торцевой стены «Лотоса» отделился темный силуэт.
Я до рези напряг глаза. Это был не Герась. Фигура показалась мне знакомой, хотя полной уверенности не было. И лишь когда он вышел на освещенную часть улицы, я его узнал и чуть не присвистнул от удивления.
Он постоял в раздумье, словно специально, чтобы я успел хорошенько его рассмотреть, направился было в мою сторону, однако на полпути остановился, нерешительно потоптался на месте, потом развернулся и прямо по газону зашагал прочь.
Я выбрался из кустов на дорожку. Очистил налипшую на подошвы грязь и пошел к дому, гадая, что заставило Тофика Шахмамедова сменить свою благородную должность таксиста на малопочтенное амплуа соглядатая.
За мной следил Тофик. Это было так же верно, как и то, что я понятия не имел, зачем он это делал.
2
По комнате, опираясь на костыли, расхаживал плотный, среднего роста парень лет двадцати пяти.
Не исключено, что он был немного старше или чуть моложе, — более точному определению его возраст не поддавался: рыжеватая, короткоостриженная борода и спадавшие на лоб волосы оставляли открытыми только нос и живые, чайного цвета глаза. Само собой, цвет глаз я различил несколько позже, когда успел к нему приглядеться, но узнал гостя сразу, едва приоткрыл дверь.
Своеобразная посадка плеч, полное отсутствие шеи, не говоря уже об остальных, не менее броских приметах, делали его внешность слишком запоминающейся. Это был тот самый человек, с которым мы столкнулись вчера под струнный квартет Бетховена и чье внезапное исчезновение привело меня в замешательство. «А ведь он вчера на машине уехал, — подумал я с опозданием на сутки, — не иначе как на машине, оттого я за ним и не угнался». Почему столь простая мысль не пришла в голову раньше, а возникла именно сейчас, когда это не имело уже ровно никакого значения, — непонятно.
И еще я подумал, переступая через порог: «Мир тесен, и, к счастью, не все в нем необъяснимо».
Увидев меня, бородач остановился.
— Володя? — спросил он обрадованно, точно мое появление было чудом, на которое он уже перестал надеяться.
— Володя, — подтвердил я. Встреча с Тофиком, кажется, начисто лишила меня способности удивляться.
Убедившись, что я — это я, бородач развернулся и, обращаясь к Нине, радостно возвестил:
— Ну вот, я же говорил! Цел и невредим твой квартирант. — Он в два скачка приблизился ко мне и протянул руку: — Давай знакомиться — Вадим.
— Очень приятно, — ответил я на пожатие.
— Ты где пропадал? Мы уже волноваться начали, не случилось ли чего…
— А что со мной могло случиться?
— Вот и я говорю, что с ним сделается, а она…
Я, а за мной и бородач посмотрели на Нину, но она демонстративно отвернулась, всем своим видом показывая, что мое отсутствие волновало кого угодно, только не ее.
— Что ж ты молчишь?! — воскликнул Вадим. — Сама себе места не находила, а теперь… Да вы что, поссорились?
Нина не ответила, я тоже, и он понимающе улыбнулся и окинул меня критическим взглядом.
— Между прочим, для тебя приготовлено. — Он показал на стопку одежды, поверх которой лежали толстые шерстяные носки. — Переоденься. С тебя вон вода течет.
Что правда, то правда — количество выпавших на меня осадков явно превышало годовую норму. Одежда промокла насквозь, и меня бил озноб. Поэтому я не стал вникать, в какой мере волен распоряжаться в доме этот самый Вадим: прихватил вещи и удалился в соседнюю комнату.
В сравнении с моим собственным новый наряд имел лишь одно, но весьма ценное преимущество — он был сухим. Брюки оказались малы и насилу сошлись в поясе, рубашка потрескивала на швах, а плотный, ручной вязки свитер еле-еле прикрывал локти. Но выбирать было не из чего. Я переоделся и вернулся к гостю.
Вадим расположился на самом краешке дивана, деликатно подвернув край постели, и вытянул перед собой негнущиеся ноги в ортопедических ботинках.
— Да, старик, это не Диор, — прокомментировал он мой выход. — Но на пожарный случай сойдет.
— Сойдет, — согласился я.
— Согрелся?
— Вроде бы. — Я был не прочь узнать, кто он и зачем пожаловал, но спрашивать впрямую было неудобно. К тому же, судя по активности Вадима, дежурными репликами дело не ограничится, а значит, рано или поздно все выяснится само собой.
Однако уже следующий вопрос показал, что интерес друг к другу у нас взаимный.
— Я слышал, новоселье скоро справлять будешь? — спросил он. — Квартиру меняешь?
— Откуда такие данные? — осведомился я с наигранным удивлением. То есть удивление было самое что ни на есть настоящее — напрасно я зарекался, — но светский характер беседы не предполагал проявления открытых эмоций.
— Нина рассказала, — сообщил Вадим.
— Вот как?
— Мы ведь с ней старые друзья, — объяснил он. — У нас секретов нет. Так что я теперь о тебе много чего знаю, товарищ Сопрыкин.
Внутри у меня что-то оборвалось. Из всех пилюль, которыми потчевала меня Нина, это была самая горькая.
— Да-да, конечно, — промямлил я, стараясь вообразить, насколько далеко простираются пределы их откровенности и что еще могла рассказать обо мне Нина.
Вадим поспешил просветить меня и на этот счет:
— Оказывается, ты тоже приезжал сюда каждый год. Странно, что мы не познакомились раньше.
На секунду я потерял дар речи. Приезжал? Каждый год? Разыгрывают они меня, что ли?
— Прости, что ты сказал?
— Странно, говорю, что мы до сих пор незнакомы, — повторил он. Лицо его при этом оставалось по-прежнему спокойным и доброжелательным.
— Ах да, не познакомились… Действительно странно.
«Еще бы не странно!» — подумал я, когда ко мне наконец вернулась способность рассуждать здраво. Подумал и снова посмотрел на Нину. На этот раз наши взгляды встретились, и я заметил, как в глубине ее глаз загорелись и тотчас погасли лукавые искорки.
Она взяла у меня мокрую одежду и понесла ее на кухню, а я смотрел ей вслед и гадал, в чьих интересах появилась на свет эта небылица: в моих, Вадима или в ее собственных? Нет, видно, не дано мне понять женщин, как не дано разобраться в пружинах, управляющих их поступками.
Оставалось принять к сведению ежегодные поездки, которых никогда не совершал, и поражаться феноменальной точности, с какой было угадано мое сокровенное желание.
— Раньше я здесь чаще бывал, — продолжал тем временем Вадим. — Человек я холостой, свободный. Кстати, ты женат?
— Нет.
— Вот и я тоже. Транспорт у меня свой. Никаких проблем: сел за баранку, выехал за кольцевую и знай жми на педаль — через пару дней дорога сама на юг приведет. Бывало, по нескольку раз в год приезжал: когда на недельку, когда и больше, старика своего проведать.
— Старика? — рассеянно переспросил я.
— Ну да, отца, — уточнил он. — Я ведь родился здесь, только не прижился, как видишь.
— Почему? — Я все еще с трудом улавливал, о чем он толкует.
— Учиться уехал. У нас с учебными заведениями напряженка, сам понимаешь, курортная зона, не до того. Ну а выучился, работу предложили, так и застрял в столице. Пока в общаге кантуюсь, а недавно в кооператив записался. Последние годы уже и не тянет сюда. Это для вас, северян, море в диковинку, а меня, знаешь, от переполненных пляжей с души воротит.
— На побывку, значит, приехал?
— Не совсем. Фестиваль послезавтра начинается, слышал, наверно?
— Музыкой увлекаешься?
— Увлекаюсь — не то слово. Это моя работа. Флейтист я в оркестре. Три фестиваля отыграл, этот четвертый. Можно сказать, бессменный участник.
— Да-да, припоминаю: мне Сергей о тебе что-то рассказывал, — рискнул вставить я, пользуясь Нининым отсутствием. Отныне я защищал уже не свою, а нашу с ней общую выдумку, и надо было подкрепить ее хоть каким-то подобием доказательств.
При упоминании о Сергее Вадим помрачнел.
— Идиотская история. Дичь какая-то. — Он нахмурился. — Я в понедельник приехал, хотел сразу зайти, ребят проведать, да репетиции все время съедают. Программа у нас очень плотная. А вчера газета под руку попалась, вот эта. — Он ткнул в лежавшую на столе «Вечерку» с заметкой под рубрикой «Происшествия». — Прочел и глазам не поверил. Ошибка, думаю, или опечатка. Не может, думаю, быть, чтоб Сергей… Он же крепкий, здоровый мужик был… Заехал вчера вечером, никого не застал. Весь день сам не свой ходил, не верю, и все тут… Мы ведь с Сережкой с детства знакомы… — Заметив появившуюся в дверях Нину, Вадим тактично перевел разговор: — А в этом году в Карпаты хочу податься. Мотор у меня в порядке, резину только что новую поставил. И отпуск как раз подоспел. Вот закончим выступления, в тот же день и отчалю…
— Садитесь чай пить, — пригласила Нина.
— Я — пас, — Вадим отрицательно мотнул головой. — И так засиделся. Завтра генеральная. — Он поднялся с дивана. — Отправляюсь я. Извините, если что не так… Еще увидимся.
Он кивнул Нине, махнул мне рукой.
— Пойду провожу, — сказал я и вслед за ним вышел в чернильную темноту двора.
Вопреки ожиданиям Вадим двигался быстро, уверенно и прекрасно ориентировался на узкой, почти неразличимой в темноте дорожке. Меня же у самого порога угораздило влезть в лужу, и носок мгновенно пропитался водой.
— Давно приехал? — не оборачиваясь, спросил Вадим.
— Недавно.
— Это с тобой мы здесь вчера встретились?
— Да.
— Неловко получилось.
— Неловко, — согласился я.
Мы вышли на улицу и остановились у белого приткнувшегося багажником к тротуару «Жигуленка».
— Твой?
— Моя, — поправил Вадим, — она у меня женского рода. «Каравелла». — Он любовно похлопал по блестящей крыше. — Посудина хоть куда. Правда, в экипаже один капитан, да и тот, — он хмыкнул, — Джон Сильвер, хоть флаг с костями вывешивай… Давай, старик, сядем, если не против. Мне тяжело стоять.
Я не возражал: обошел вокруг машины, подождал, пока он отопрет дверцу, и сел на покрытое искусственным мехом сиденье.
— Забрось мои ходули, — попросил Вадим.
Я помог ему уложить костыли.
— Ручное управление?
— Ручное. Хочешь, прокатимся? — предложил он. — Потом я тебя обратно доставлю.
— В другой раз, — отказался я, — настроения нет.
Мы опустили стекла: внутри было душно, не продохнуть. Вадим вынул кассету, вставил ее в магнитофон и надавил клавишу.
— Шопен? — спросил я, услышав легкие, как шелест листьев, звуки.
— Нет, Филд. Джон Филд. Два моих любимых ноктюрна. — Прежде чем произнести следующую фразу, он долго колебался, а в результате сказал то, что и без слов было очевидно: — Мне поговорить с тобой надо. — Он протянул мне сигареты. — Будешь?
— Спасибо, не курю.
Вадим сунул в рот сигарету, прикурил ее от электрозажигалки. Потом сложил руки на рулевом колесе и надолго застыл в этой позе…
Сладкие грезы Филда в сочетании с мягким удобным сиденьем навевали дремоту. Меня начало клонить в сон. Голова отяжелела, а между веками и роговицей вовсю царапал песок.
— Напрасно, старик, вы меня обманываете, — произнес Вадим глухо. — И ты и Нина. Не приезжал ты к ним в гости — это и слепому видно. И вообще, вряд ли был знаком с Сергеем. Думаю, что Сергея ты и в глаза не видел…
«Ну вот, сейчас он тоже потащит меня в милицию», — вяло подумал я, вспомнив, чем закончилась перебранка с Тофиком на ту же скользкую тему.
Но Вадим в отличие от Шахмамедова к обострению не стремился.
— Я это не к тому, чтобы спорить. Наверно, у вас с Ниной не оставалось выхода. Надо же было как-то объяснить мне твое присутствие. — Он говорил подчеркнуто бесстрастно, и чувствовалось, что вступление продумано им еще до того, как мы сели в машину. — Ты не думай, ни во что вмешиваться не собираюсь, да и права такого не имею. Ездил ты или не ездил, неважно. Просто неприятно, когда тебя за дурачка принимают.
Уличив нас во лжи, он, как видно, изложил лишь часть того целого, что намеревался сказать, причем часть наименее сложную. Дальше его речь потекла не так свободно и напоминала скорее неряшливо составленный конспект или партитуру с пропущенными нотными знаками:
— Просто я хочу предупредить… Это, если хочешь, мой долг… Конечно, ты можешь не слушать, послать меня ко всем чертям… И вообще, если б ты не вышел провожать, но раз так… — Он помялся и сделал еще одну попытку перейти к сути. — Тебя, я понимаю, интересует настоящее, тебе нет дела до Сергея, только будь он жив… Не то я говорю, не то…
Во время очередной продолжительной паузы его мысль проделала извилистый путь и приняла неожиданное направление:
— Они не ладили, это не секрет. Слишком были разные. Он попроще на жизнь смотрел, знал, чего хочет от жизни. Жена, музыка, одежда — в сущности, очень скромные желания. А она… Ты не подумай, я не в упрек, только трудно им приходилось, адски трудно… Да что говорить: ты сам знаешь это лучше меня…
«Хотел бы знать», — уточнил я про себя.
— Ведь вы с Ниной… Я хочу сказать, что вы, конечно, давно знакомы…
Знак полувопроса, повисший в конце, оставлял лазейку, и хотя «ежегодные поездки» давали мне право ответить утвердительно, я предпочел промолчать.
— Понимаешь, старик, так получилось, что ближе этих ребят у меня никого нет. — Вадим откинулся на спинку сиденья. — Мы не виделись по полгода, по году, но я всегда знал, что меня здесь ждут, что мне будут рады. У меня ведь не так много друзей… Их и не может быть много. Не спорь, тебе этого не понять. И никому не понять… Ну да ладно, опять я не о том. Семейные неурядицы — дело внутреннее. Возможно… скорее всего они бы развелись, но и тогда оба остались бы моими друзьями. Оба, — подчеркнул он. — Я хочу, чтобы ты это знал. Я к тому, что… Имей в виду, я не дам Нину в обиду. Она жена моего друга. Если ты решил поразвлечься, учти… — И незаконченное предупреждение прозвучало довольно грозно. — Не рассчитывай, что после смерти Сергея, — слово «смерть» ему не понравилось, и он изменил формулировку, — что после его гибели за Нину некому заступиться.
Теперь он высказался полностью, и я, признаться, вздохнул с облегчением: нравоучения, даже когда они облекаются в столь корректную форму, оставляют неприятный осадок. Разумеется, забота о жене погибшего друга объяснима, а решимость постоять за нее заслуживает всяческого уважения, но не ожидал же он, что в ответ я начну бить себя кулаком в грудь и вопить о своей порядочности.
Однако уже в следующую минуту я пристыдил себя: «Никто и не просит тебя стучать кулаком в грудь. Человек к тебе со своей бедой, со своими сомнениями, а ты сразу в бутылку…»
Время шло. Рядом со мной сидел близкий друг Кузнецова, и пусть мне тоже не по душе было слово «смерть» — как, впрочем, и слово гибель, — я адресовал Вадиму вопрос, который задавал себе чаще других:
— И все-таки непонятно, как это могло случиться? Он что, плохо плавал?
— То-то и оно, что нет, — сразу откликнулся Вадим. Он явно обрадовался возможности сгладить впечатление, которое оставила его проповедь. — Плавал Сергей превосходно.
— Может, неважно себя чувствовал? — предположил я. — Или ногу судорогой свело, так тоже бывает.
— Вряд ли. Кто же больной пойдет купаться. Какая в этом необходимость, он что, моря не видел?! А судороги… судорога ерунда. Для опытного пловца это несмертельно.
Его мнение не расходилось с моим собственным. Пожалуй, если бы мы поменялись местами и вопросы задавал он, я отвечал бы точно так же.
— В газете написано, что он был в нетрезвом состоянии.
И эта попытка поколебать нашу общую точку зрения не увенчалась успехом.
— Мало ли что написано! Он не полез бы в воду в подпитии. Ни пьяным, ни больным он не был, можешь не сомневаться. Это так же верно, как то, что в моей флейте четырнадцать клапанов, ни одним больше, ни одним меньше. И вообще, если хочешь знать, я не верю этой заметке.
— Как не веришь? — не понял я.
— Не верю, и все.
— Но его видели, — с моего языка чуть не сорвались фамилии Пасечника и Аксеновой — живых свидетелей гибели Кузнецова, но я вовремя спохватился. — Наверняка видели, иначе откуда столько подробностей?
— Утонуть-то он утонул, только я не верю, что это произошло случайно. — Вадим резким щелчком выбросил сигарету и тут же закурил новую.
— Ну ты и смолишь, — заметил я, наблюдая, как он выдувает из зажигалки застрявшие там крошки табака.
— Привычка. Какие у меня развлечения? Курево да езда. Ну еще музыка. Если уж в этом себе отказывать… — Он затянулся. — Ты торопишься, наверно, а я задерживаю.
— Ничего, только отключи, пожалуйста, музыку, а то в сон клонит.
Он выключил магнитофон.
— А может, все-таки проедемся?
— Не сегодня, — возразил я. — Ты что-то о случайности говорил.
— Наоборот, — поправил Вадим. — Возьми, к примеру, дорогу. Когда кто-то попадает под колеса, первое, что мы делаем, — выясняем, кто виноват. Долго и нудно ковыряемся в болтах и гайках, замеряем тормозной путь, ну и так далее. Водитель обвиняет пешехода в неосторожности, пешеход, если остался жив, обвиняет водителя в превышении скорости. Обоих выслушивает компетентный товарищ из инспекции и выносит решение: виноват такой-то. Но есть случаи, когда виновных нет: и водитель прав, и пешехода вроде обвинить не в чем. Все разводят руками и признают: случай, стечение обстоятельств. Это на дороге. Здесь тоже можно свалить на случай, это, кстати, легче всего. А можно с серьезным видом искать виновного: море виновато, что оно глубокое, берег, что крутой, Сергей в том, что не соблюдал каких-то там правил. Ну а представь на секунду, что он и не собирался их соблюдать, что тогда?
Намек был слишком прозрачным, чтобы искать подтекст.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что он… — не произнесенное вслух слово не помешало Вадиму утвердительно кивнуть в ответ.
— По-моему, это единственное разумное объяснение, старик. Другого нет. Прикинь сам, зачем ему было лезть в воду? Да еще переться черт знает куда. Море-то вот оно, рядом, в пяти минутах ходьбы, а его понесло за город. Спрашивается: зачем?
— Но ведь должна быть какая-то причина?
— Причина? — Вадим глубоко затянулся. — Причин могло быть тысячи. В последний раз я приезжал сюда весной, в мае. Мне страшно не понравилось его настроение. Таким я его никогда не видел.
Он замолчал. Я подумал, что это все, и хотел уже порасспросить поподробней, но Вадим продолжил:
— Сергей был подавлен, нервничал, жаловался, что у них с Ниной не ладится. То винил в этом себя, то вдруг начинал обвинять Нину в глупости, упрекать в неумении жить как все. Надо знать Сергея, чтобы понять, каково ему было говорить об этом. Он ведь особой общительностью не отличался и раз делился, значит, припекло до крайности. Я пробыл тут дней десять и находился при нем почти неотлучно, боялся оставить одного. Уже тогда было видно, что добром это не кончится, слишком сильно он любил Нину, слишком тяжело переживал разрыв. Так и сказал мне перед отъездом: «Я не выдержу, если она меня бросит. Я не могу без нее жить». Это его подлинные слова…
Вадим закинул локоть на спинку сиденья и повернулся ко мне, словно проверяя, внимательно ли я его слушаю.
— Теперь сопоставь факты, — сказал он. — Вывод, по-моему, напрашивается сам собой.
Последние дни я только и делал, что сопоставлял факты.
Занятие чем-то похожее на детскую игру в кубики, где каждый кубик — отдельный фрагмент общей картинки. Казалось бы, невелика премудрость: знай себе подставляй их друг дружке, пока не получишь искомое целое. Была, однако, в этой игре особенность — в кучу оказались свалены сразу несколько разных наборов. К тому же я понятия не имел, как в конечном счете должна выглядеть эта самая общая картинка. К имевшимся на сегодня фактам-кубикам Вадим подбросил новый, и его рисунок никак не стыковался с остальными.
В самоубийцу, который бросается в морскую пучину из-за личной драмы, еще можно поверить. Но при чем здесь деньги? Зачем самоубийце казенные деньги? Даже версия Стаса, по которой ограбление совершили мы с Кузнецовым, представлялась более убедительной. Нет, факты фактами, а с выводами придется повременить.
Вероятно, Вадим ждал, что, вызвав его на разговор о Сергее, я выскажу и свои собственные соображения, и был немного разочарован моей пассивностью.
— Может, надо сообщить об этом в милицию, как думаешь? — спросил он.
Неплохая мысль, правда несколько запоздалая.
— Зачем? Понадобится, они тебя сами отыщут.
— Тоже верно. — Он тронул потешного, составленного из крупных коричневых желудей человечка, который висел на резинке у лобового стекла, и тот упруго закачался, водя выпученными бусинками глаз.
— Симпатичная штучка, — заметил я. — Где купил?
— Тут, в магазине. — Он показал пальцем за спину. — Ты, я вижу, со мной не согласен?
— В чем?
— Ну, что Сергей… — Вадим искал нужное слово, но так и не смог его произнести.
— Откровенно говоря, нет.
— Почему?
— Долго объяснять.
Я посмотрел на часы. Стрелки моего «Полета» свидетельствовали, что сорок минут назад наступил новый день — пятница, второе октября.
— Ты не обижайся, но уже поздно, — сказал я. — Мне пора.
Вадим пожал плечами.
— Иди, конечно.
Я вышел из машины и обошел ее спереди.
— Подожди. — Он высунулся в окошко. — Чуть не забыл. Вот, возьми. — И протянул глянцевую бумажку размером с визитную карточку. — Это контрамарка на открытие фестиваля. На два лица. Для Сережки доставал.
— Но ведь я…
— Бери. — Он сунул мне билет. — Все. Счастливо оставаться.
Выпустив облачко выхлопных газов, машина тронулась с места и, круто развернувшись, стремительно понеслась мимо погруженных в сон этажей гостиницы.
С полминуты в близлежащих улицах слышался удалявшийся шум, затем он стих, и наступила тишина.
На мокром блестящем асфальте, там, где только что стояла «Каравелла», павлиньим пером расплылось радужное пятно бензина.
3
Я осмотрелся. Справа, на бетонном лафете, дремала обнесенная цепью пушка. Позади, за черными копьями кипарисов, искрилось море.
Отель, темный изнутри и залитый электрическим светом снаружи, был похож на огромный белый корабль, с минуты на минуту готовый пуститься в плаванье. Слабый ветерок играл в натянутых над столиками кафе тентах. Вокруг по-прежнему ни души. Только в кресле, у стеклянной двери «Лотоса», клевал носом тучный швейцар. Судя по блуждавшей на лице улыбке, ему снились чаевые.
Я вспомнил вчерашний вечер, тротуары, запруженные толпами нарядно одетых людей, смех и музыку, гул голосов, и пустая, сияющая огнями Приморская показалась мне гигантской декорацией, которую ненадолго покинули те, кому с восходом солнца предстояло принять участие в продолжении праздника.
И снова, как в прошлый раз, я подумал о Кузнецове, представил его идущим по улице, возвращающимся с работы. Это получилось само собой, без всякого усилия с моей стороны, и я не удивился, когда он действительно появился в конце квартала. Такой, каким хотел казаться: мужественный, слегка утомленный полуночный ковбой с осанкой Юла Бриннера и клацающими о мостовую подковками — ожившая фотография из альбома, фантом, тайна, которую неразгаданной я ношу с собой. Все громче подковки, все ближе и ближе четкий, подсвеченный сзади силуэт, расстояние между нами все короче. Я силюсь поймать его взгляд, но на лицо падает густая тень. Еще секунда, и он проходит сквозь меня. Гаснут за спиной шаги. И опять безлюдна улица. Опять тишина, прерываемая едва слышным журчанием стекающей в люки воды…
Он ушел. Как ушел тогда, пятнадцатого, как днем позже навсегда ушел из жизни, не оставив после себя никаких следов, ничего, кроме разноречивых воспоминаний, груды одежды, неоплаченных долгов и гадающих о его смерти друзей.
Как это сказал о нем Вадим? «Он знал, чего хочет от жизни». Чего же?
Жена, музыка, одежда.
Много это или мало?
Не знаю. Он считал, что достаточно, и все это у него было. Программа, выполненная на все сто? Впрочем, нет. Одна из трех опор, на которых строилось его благополучие, оказалась непрочной. Вадим прав: предполагаемый развод грозил вывести из равновесия все сооружение, мог повлечь любые, самые неожиданные последствия: месть, отчаяние, загул, бегство, наконец, на манер толстовского Феди Протасова. Любые — да, но не самоубийство. Ведь семья была лишь одним из слагаемых в этой системе ценностей, остальные-то оставались при нем…
Я подпрыгнул и сорвал с ветки несколько продолговатых, жестких как картон листьев. Растер их в ладони и поднес к лицу. Они пахли одуряюще сладко.
Почему Нина сказала Вадиму неправду?
На этот вопрос я, кажется, мог ответить. Но был еще другой, гораздо более сложный, — вопрос о причастности Нины к смерти мужа.
Сообщение Вадима о разладе в семейной жизни Кузнецовых имело как бы двойное дно. Поначалу я этого не понял, а когда понял, впал в уныние. Потому что разлад не всегда укладывается в сравнительно безобидную формулировку «не сошлись характерами». Иногда он означает и отчуждение, и непримиримость, и враждебность, и ненависть, а к чему могли бы привести подобные чувства, комментариев не требует.
Подозревал ли я Нину? И если подозревал, имелись ли для этого основания?
Формально она входила в число подозреваемых. По тем же формальным признакам в их число попадал и Вадим. Я обязан был рассмотреть даже кандидатуру швейцара из гостиницы «Лотос»…
На память пришел давний случай. Я тогда учился во втором или в третьем классе и однажды, собирая макулатуру для школы, наткнулся в общей бумажной свалке на связку книг в основательно потрепанных переплетах. На обложках стоял значок о принадлежности к популярной приключенческой серии. Кто-то выбросил их за ненадобностью или наивностью повествования, а может, и по ошибке. Так или иначе, я притащил книжки домой и, едва открыл первую страничку, с головой ушел в мир, где против коварной госпожи Барк, ее куклы и агента по кличке Бумеранг действовал отважный и находчивый майор Пронин.
В течение одной ночи освоив винегрет, щедро заправленный перестрелками, минами замедленного действия и шифрованными телеграммами, я немедленно приступил к поискам объекта для наблюдения и, конечно, тут же его нашел. Моей «жертвой» стал тихий безобидный старик, имевший несчастье соседствовать с нами по лестничной площадке. Он показался мне угрюмым, замкнутым, он не всегда отвечал на мое бодрое пионерское «здрасте», и я поразился, как это раньше не заметил, что рядом, за стенкой, живет и процветает матерый резидент иностранной разведки. Дальше — больше. Дошло до того, что каждый самолет, пролетавший над нашей блочной пятиэтажкой, я принимал за вражеский транспорт, с которого ему сбрасывают секретные инструкции и динамитные шашки. Приключение закончилось плачевно: в один прекрасный день — а может быть, вечер, уже не помню, — я решил самолично задержать резидента. Позвонил к нему в квартиру и выложил все, что знал о его шпионской деятельности. Возмущенный старик сгоряча надрал мне уши, а мать, разобравшись в причинах моей сверхбдительности, долго не могла унять смех. Наказывать меня она не стала, ограничилась тем, что рассказала немного о соседе, который по иронии судьбы оказался бывшим работником уголовного розыска. Он и привил мне впоследствии любовь к этой профессии.
С тех пор прошло много лет. Я успел кое-чему научиться. Тому, например, что подозрение — не самый лучший способ составить о человеке верное мнение, что в нашей работе это лишь одно из средств к достижению цели и что пользоваться им надо крайне осторожно.
Я отбросил смятые листья магнолии и вошел во двор.
С крыши еще срывались редкие звонкие капли. Они падали в лужи и, наверно, выбивали в них пузыри.
Сна не осталось ни в одном глазу. Он улетучился вместе с усталостью, и я пожалел, что не воспользовался предложением Вадима. Прокатиться бы сейчас по городу, поболтать о том о сем, не обязательно о Сергее — так, о музыке и вообще. А то махнуть на пляж, искупаться — смешно сказать, но если не принимать во внимание кратковременное и пока единственное погружение в морскую водичку в день приезда, я до сих пор не выбрал времени по-настоящему окунуться, поплавать вволю, все не до того было.
— Володя, это ты? — окликнули меня по имени.
— Нина? — По моим расчетам, она давно должна была видеть десятый сон — шутка ли, час ночи!
Я вслепую пошел на голос.
Нина сидела в беседке.
Лунный свет, чудом пробившийся сквозь густые побеги винограда, пятнами лежал на скамейке. Лицо и плечи Нины тоже были залиты лунным светом, но не прямым, а мягким, отраженным, от которого слабо фосфоресцировал воздух и поблескивали крошечные, похожие на застывшее стекло бусинки на листьях.
Я присел рядом.
— Он уехал? — спросила Нина.
— Уехал.
Это были первые слова, которыми мы обменялись после размолвки.
— Ты знал его раньше? — Она говорила, глядя в сторону, в противоположный угол беседки, хотя смотреть там было не на что: он был черным, как провал, ведущий куда-то под землю.
— Нет, с чего ты взяла?
Она не ответила.
— Вы, конечно, договорились встретиться?
— Конечно, — соврал я.
— И он пригласил тебя к себе на дачу?
— Пригласил, — ответил я, несмотря на то, что впервые слышал, что у Вадима есть дача.
— Я так и думала… — Возможно, она что-нибудь добавила бы к сказанному, но помешал резкий протяжный гудок, долетевший со стороны порта.
Нина поежилась. На ней было легкое платье, да и то без рукавов.
— Тебе холодно? — Я стянул с себя свитер и накинул его ей на плечи.
— Спасибо. — Она потянулась за сигаретами, но пачка была пуста, и Нина положила ее на скамейку.
Мы сидели молча. Я где-то читал, что молчание сближает. Может, оно и так, только наше молчание было скорее в тягость. Как будто каждый, думая о своем, догадывался, о чем думает другой, и чувство мнимого понимания, которого на самом деле не было и в помине, мешало отнестись друг к другу с настоящим доверием.
— Он рассказал тебе?
Странно, но мы действительно думали об одном и том же.
— Да, рассказал. Он говорит, что вы с Сергеем собирались развестись. Это правда?
Нина снова не ответила, и вновь воцарилась тишина. Теперь ее прервал я:
— Объясни, почему ты мне не веришь, словно подозреваешь в чем-то или боишься?
Я не предполагал, какой опасной темы коснулся, иначе ни за что не полез бы в расставленную самим собой ловушку.
— Ты не тот, за кого себя выдаешь, — негромко, но отчетливо сказала Нина.
— То есть как это не тот?
— Ты играешь какую-то роль, Володя, и сам не замечаешь, как при этом фальшивишь.
— Какую еще роль? — Я старался говорить как можно естественней, чтобы не выдать охватившей меня паники.
— Не притворяйся. — Она посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. — Я не знаю какую. Только чувствую, что здесь что-то не так. По отдельности — мелочи, а в сумме… Например, книга, которую ты принес. Это предлог, я сразу догадалась. Догадалась, что это как-то связано со смертью Сергея. Не знаю как, но связано. Ты ведь об этом не из газеты узнал, верно?
Я не нашел, что ей ответить.
— Не отрицай. Ты узнал об этом раньше, до того, как пришел сюда. Может быть, еще раньше, чем я. А вчера… Я не хотела этого говорить. Вчера кто-то рылся в шкафу, на полках. Если ты что-то искал, почему не сказал, не спросил? И еще: где ты раздобыл адрес библиотеки? В городе десятки библиотек, откуда ты узнал, в какой из них я работаю? Ты сказал, что прочел адрес на штампе, но в доме нет книг с библиотечными штампами. Я хорошо это помню, а когда пришла, специально проверила…
Ночь разоблачений, начало которой часом раньше положил Вадим, продолжалась. Нина исполнила свое желание внести ясность и сделала это предельно убедительно. Все, о чем она говорила, было справедливо. За исключением обыска, к нему-то я не имел никакого касательства.
На мне висело слишком много собственных грехов, чтобы нести ответственность за чужие, и я собрался возразить, но Нина не дала мне этой возможности — самую вескую улику она приберегла напоследок:
— Вчера я еще сомневалась, а сегодня… У нас на работе хранятся подшивки старых газет. Я просмотрела все, где есть объявления о размене квартир…
Она могла не продолжать — я прекрасно понимал, чем должна была закончиться такая проверка, — но Нина довела свою обвинительную речь до конца.
— Твоего объявления там нет, — сказала она.
Отпираться не имело смысла. Пришла, как видно, пора пожинать плоды своей самостоятельности, и валить вину было не на кого. Я явился на Приморскую по личной инициативе, не подстраховавшись, даже не посоветовавшись, а ведь Симаков предупреждал, что самонадеянность в нашем деле хуже глупости. Но не это меня огорчало: из самого щекотливого положения можно выкрутиться, по крайней мере теоретически, а вот завоевать доверие, если тебе запрещено говорить в открытую, — задача едва ли выполнимая.
— Ты молчишь, — проронила Нина. — Значит, я права…
Секунду-другую она еще ждала ответа, потом безвольно опустила плечи.
— Помнишь, ты читал мне про Ричарда Львиное Сердце? Но ведь он скрывался от врагов. А ты? От кого скрываешься ты, Володя?
Что я мог сказать?
Что завидую Ричарду, твердо знавшему, где друг, а где враг — пусть беспощадный, пусть коварный и могущественный, но зато конкретный, зримый и осязаемый.
— Я хотела тебе верить, хотела… — Голос ее дрогнул. — А ты лжешь, лжешь даже в мелочах…
Ее глаза наполнились слезами. Однажды я уже видел, как она плакала, но сейчас причиной был я, а это совсем другое дело.
— Не надо, успокойся…
Но Нина меня не слышала:
— Я устала. Я запуталась и перестала понимать, что происходит. Помоги же мне… Не молчи, скажи что-нибудь!
— Ты можешь мне верить, — сказал я, хотя и не собирался говорить ничего подобного. И повторил: — Мне хочется, чтобы ты мне верила.
Очевидно, это были единственные слова, способные пробить брешь в разделявшей нас стене взаимного недоверия.
— Я боюсь, — прошептала она. — Мне страшно, Володя…
— Это пройдет, пройдет, — сказал я, очень смутно представляя, что имею в виду: ее страх или свое бессилие помочь ей от него избавиться…
— Володя, я хочу знать правду, — сказала Нина чуть погодя. — Даже самую тяжелую, самую жестокую, но правду. Слышишь?
Я слышал. Слышал и пытался еще пусть ненадолго продлить короткий миг, когда не надо лукавить, не надо отвечать на вопросы, заведомо зная, что не сможешь на них ответить, а если и ответишь, это ничего не изменит, потому что тебе неведома та «самая жестокая правда», ты сам ее ищешь, а она разбросана по крупицам, и если даже известна кому-то из нас двоих, то скорее Нине, чем мне.
— Я не требую, я прошу…
— Видишь ли, есть обстоятельства, — начал я издалека, но Нина меня остановила.
— Не надо про обстоятельства. Обстоятельства есть всегда. Я хочу верить людям, хочу верить тебе — только и всего, неужели это так много?
Того же хотел и я.
— Разве ты сама всегда говоришь правду?
— Мне нечего скрывать.
— А Вадим? Зачем ты сказала ему, что я приезжал к вам раньше, что останавливался у вас?
— А ты не понял? — Нина еще выше подтянула ворот свитера. — У меня просто не было другого выхода. Он видел, что я нервничаю, спросил, вот и пришлось сказать.
— Это и есть обстоятельства…
— Но он чужой, — перебила она. — Ему безразлично, давно мы с тобой знакомы или нет.
— Мне так не показалось.
Я почувствовал, как между нами вновь пробежал холодок отчуждения.
— Скажи, почему ты уходишь от ответа? Почему?! Ведь я боюсь назвать тебя по имени — оно может оказаться такой же выдумкой, как и все, что ты мне говорил до сих пор.
После разоблачительных обвинений, которые она предъявила получасом раньше, мне трудно было что-либо возразить. Я не нашел ничего лучшего, как брякнуть:
— Но меня действительно зовут Владимир.
— Что ж, спасибо и на этом. — Нина хотела встать, но я ее удержал. — Я надеялась, что ты все объяснишь, поможешь…
— Как я могу помочь, если ты не веришь ни единому моему слову. Как?
— А ты попробуй. Представь, что рядом с тобой не враг. Хотя бы на секундочку представь.
— Не говори глупости. Просто я не вижу способа доказать тебе, что я не шпион, не диверсант, что это не я копался в твоих вещах, не я шарил по полкам…
— Не ты?!
— Вот видишь, ты не веришь.
— Это правда не ты? Дай честное слово!
— Да за кого ты, черт возьми, меня принимаешь?! — Я сказал это громче, чем сам того хотел, но, похоже, именно это и убедило Нину.
— Почему же ты молчал?! Но если это правда не ты… это все меняет. Подожди, послушай меня. Я постараюсь объяснить… Когда ты пришел тогда, с книгой, я почему-то сразу подумала, что ты из милиции… Молчи, не перебивай…
Предупреждение совершенно излишнее — даже при желании я не смог бы выдавить из себя ни слова.
— Не знаю, почему я так решила, — продолжала Нина. — Может, потому, что нуждалась в поддержке, а поддержки ждать неоткуда — не могла же я пойти в милицию и сказать: защитите меня, мне страшно. Может, из-за твоей настойчивости или из-за книги — она полгода пылилась в букинистическом магазине, я сама видела, а ты сказал, что привез ее с собой…
«Еще один прокол», — автоматически отметил я.
— В общем, я сразу подумала, что ты оттуда. И разрешила остаться. Ты свалился больной, и я даже заподозрила, что ты притворяешься. Потом у тебя начался жар. Ты лежал такой слабый, беспомощный, и все равно мне было спокойно, как давно уже не было. Я была уверена, что ты сумеешь меня защитить. Глупо, да?
— Ну почему, — неопределенно промычал я.
— Вчера я уже хотела все тебе рассказать. Все-все. И вдруг этот обыск. Он и сбил меня с толку. Ну, думаю, влипла, наверно, он тоже из этой банды…
— Какой банды?
— Сейчас, Володя, сейчас. — Она взяла со скамейки какой-то пакет. — Сейчас ты все поймешь. Я знаю, Сергея подозревают в каком-то преступлении. Мне не сказали прямо, но несколько раз допрашивали и постоянно интересовались, откуда у него столько денег, где он их брал. Денег у него действительно было много, я сама удивляюсь: тех двух тысяч, что он выиграл в лотерею, не могло хватить на все эти вещи — квартира забита его одеждой, обувью, магнитофонами. После того выигрыша с ним вообще творилось что-то странное. Просто помешался на лотереях. Десятками покупал билеты, заполнял карточки, составлял таблицы. Завел специальный блокнот и записывал туда тиражи «Спортлото»…
Нина снова поежилась, но это было скорее нервное: ночь была теплая, даже душная, и от земли шел влажный, напитанный запахами трав воздух.
— Ему не везло, но он продолжал играть. Я просила, убеждала, говорила, что это нехорошо, что нельзя ставить всю свою жизнь в зависимость от слепого случая. Мне всегда казалось, что есть в этом что-то безнравственное, что ли: заплатить копейки и ждать, что взамен получишь тысячи. Ведь это незаработанные деньги, шальные, они не могут принести счастья. Мы с девчонками даже на комсомольском собрании как-то об этом говорили. А ты как считаешь?
— Пожалуй.
Я никогда не смотрел на лотерею с этой точки зрения, но мысль Нины показалась мне любопытной.
— Ну вот. Я просила его бросить, не играть. Он злился. Мы ссорились, а на следующий день он снова приносил билеты, заполнял свои карточки. И все тащил и тащил в дом барахло, просто как помешанный. Принес, например, как-то туфли итальянские, а они оказались велики, на несколько размеров больше, чем нужно. Так он их на четыре пары носков надевал, лишь бы оставить у себя. В последний год он вообще сильно изменился, стал совсем другим. Я просто его не узнавала — напустил на себя таинственность, замкнулся. К нему зачастили друзья. Они часами обсуждали, кто во что одет, какая фирма лучше, какая хуже, и так без конца, одно и то же. А потом… ты знаешь, что случилось потом. А начиная с семнадцатого я стала получать вот эти письма. — Нина положила сверток мне на колени. — После его смерти они приходили каждый день. Каждый день, пока не появился ты…
— Можно посмотреть? — спросил я.
— Конечно.
Я развернул сверток. В нем лежала пачка конвертов. Я раскрыл тот, что лежал сверху, и вытащил оттуда сложенный вдвое листок.
Глаза успели привыкнуть к темноте, и я без труда разобрал два слова, составленные из крупных, вырезанных из газетных заголовков и наклеенных на бумагу букв:
«ГДЕ ДЕНЬГИ»
Вопросительный знак отсутствовал, но было ясно, с каким вопросом обращались к Нине анонимные отправители.
— Остальные можно не читать, они все одинаковые. Только последнее отличается. Оно снизу.
Я вытащил нижний конверт.
«ЖДИ, МЫ ПРИДЕМ», — гласило послание, выполненное тем же, не блещущим оригинальностью способом. Правда, пунктуация на этот раз была соблюдена полностью: и запятая стояла на месте, и точка.
— Теперь ты понимаешь?
Теперь я понимал. Еще как понимал! Я догадывался, кто составлял эти письма, кто подбрасывал их в почтовый ящик, кто обещал прийти и выполнил свое обещание.
— Они следили за мной, — продолжала Нина. — Ночью я услышала, как они бродят по двору, возле дома. Несколько раз звонили на работу — возьму трубку, а там молчание или смех, злой, издевательский. После таких звонков домой идти боялась. Надо было, конечно, сообщить в милицию, но я испугалась, ведь они могли отомстить.
— Ты видела кого-нибудь из них в лицо?
— Нет. Просто ощущение, что за спиной все время кто-то стоит, дышит тебе в затылок.
Ощущение, хорошо мне известное.
— Вчера ты об этом хотела мне рассказать?
— Да.
— И побоялась, что я имею отношение к этим письмам?
Нина кивнула.
— Я подумала, что они выполнили угрозу… — Она не договорила, и я закончил вместо нее:
— И послали меня за деньгами?
Она закрыла лицо руками:
— Я не знаю, чего они хотят от меня, о каких деньгах пишут…
Только теперь я в полной мере осознал, какой ценой дался ей этот разговор. Три дня сомнений, колебаний, страха и неуверенности. Три дня рядом с человеком, в котором видела то друга, то заклятого врага. А разве раньше было легче? Одиночество, муж, ушедший в мир, где счастье определяется номером и серией лотерейного билета, его внезапная смерть, преследования, угрозы.
Хотелось сказать: «Потерпи, потерпи немного. Ты не одна. Сейчас десятки людей заняты тем, чтобы на твоем лице чаще появлялась улыбка, чтобы жизнь не казалась мрачной и опасной загадкой». Хотел, но не сказал — это было бы равносильно признанию своей причастности к расследованию, которое ведется органами правосудия, а на такое признание я не имел права.
Вместе с тем перелом, который произошел в разговоре, давал мне кое-какие преимущества: я мог, не таясь, задавать вопросы и рассчитывать получить на них прямой и честный ответ.
— Ты сказала, что в последний год к нему зачастили друзья. Ты имела в виду Стаса?
— Да, он приходил чаще других.
— А ты не допускаешь, что письма — дело его рук?
— Не знаю, — сказала она.
— Ну хорошо, а остальные? Вадим, Стас, кто еще?
— Кроме Стаса, приходили еще двое. А Вадим, последний раз он приезжал, кажется, весной, в мае. С тех пор я его не видела.
— Какие они из себя?
— Кто?
— Ну эти двое?
— Один такой толстый, прыщавый и глаза крохотные, как пуговки.
— А другой?
— Другой худощавый. Одет всегда строго. Все время резинку жует.
— Витек?
— Имени я не знаю. Он часто приносил с собой спиртное. И всегда такие необычные бутылки с яркими этикетками. Они и сейчас в сарае стоят.
— А Тофик? Тофик Шахмамедов? Брюнет, среднего роста, прическа такая — шаром, он бывал у вас?
— Приходил несколько раз. Я имя запомнила. Он, по-моему, на такси работает.
— Больше никто?
— Кажется, нет.
Итак: Стас, Витек, Герась и Тофик — «невидимки», друзья, которых мы искали.
Круг, кажется, установился.
— Нина, после пятнадцатого Сергей где-то скрывался почти двое суток. Как ты считаешь, он мог прятаться у кого-нибудь из своих приятелей?
— Конечно, мог. — Она подняла голову, улыбнулась устало: — Еще есть вопросы?
О вопросы! Я был напичкан ими, как задачник по математике. Но стрелки уже подбирались к трем, и пора было закругляться.
— А почему ты так уверена, что мы с Вадимом договорились встретиться?
— Как видишь, я тоже кое-что понимаю. Ты не мог пропустить возможности пообщаться с ним, верно? Ведь он знал Сергея как никто другой — они с детства дружили.
— А дача? С чего ты взяла, что он должен был позвать меня на дачу?
— Он любит похвастать своей аппаратурой, коллекцией пластинок. Он меломан.
— Между прочим, твой меломан вручил мне контрамарку на открытие фестиваля. На две персоны.
— Ты что, хочешь меня пригласить?
— А ты против?
— Я не против, Володя, — с каким-то особым выражением сказала она. — Только боюсь загадывать на будущее, я каждую минуту жду, что что-нибудь случится и…
По Приморской, шурша шинами, проехала машина. Где-то в районе магазина «Канцтовары» она остановилась, и оба мы невольно замерли, вслушиваясь в наступившую тишину.
Машина отъехала. По асфальту застучали каблучки. Звук шагов постепенно стих, удаляясь.
Мне стало неловко, словно своим молчанием я лишний раз подтвердил, насколько реальна опасность, о которой только что говорила Нина. Глупо, конечно: молчи не молчи, а самые веские доказательства этой опасности находились сейчас у меня в руках.
Я вложил листок обратно в конверт и протянул пачку Нине.
— Оставь себе, — сказала она. — Мне они ни к чему, а тебе могут пригодиться.