— Ты ответила на все вопросы честно? — Он берёт самый верхний и бегло просматривает выборочные ответы.
— А разве можно было отвечать по-другому? — удивляюсь.
— Конечно, нет, я просто должен был удостовериться. Ну что, ты готова пройти три финальных теста и беседу?
Киваю, но выходит вяло: если честно, я уже устала от этого дотошного допроса и просто хотела получить своё распределение.
Я на экзаменах так не уставала.
Он достаёт из ящика стола синюю папку, которая выглядит обнадёживающе небольшой, и я немного расслабляюсь; в ней оказываются самые простые тесты из всех возможных, о которых я уже слышала раньше: полный цветовой тест Люшера, тест Роршаха и «Метод портретных выборов». Последний был единственным из трёх, о котором я ничего не слышала, и который вывел из себя больше остальных, потому что было сложно выбрать наиболее симпатичный портрет, когда они все вызывали негативные ассоциации. Устный разговор добил меня окончательно — это было больше, чем я могла вынести за один день — и из кабинета я буквально выползла. Не помню, как спускалась вниз, возвращала пропуск и выходила на улицу; помню только, как сползла по стеклянной стене вниз, чтобы немного отдышаться.
Не зря я всю жизнь недолюбливала психологию.
Мне очень хочется поговорить с Вадимом; сказать ему, что я прошла психолога, и спросить, разговаривал ли он с отцом насчёт меня. Конечно, сегодня это вряд ли возможно — он-то в отличие от Ярослава точно будет на празднике. Надеюсь, он сообразит заехать в периметр перед тем, как отправиться домой: Вадим знает, что я паникёрша, так что хотелось бы быть уверенной в том, что всё хорошо.
Не то что бы я сомневалась в нём — просто лишняя достоверность не помешает.
Поднимаюсь на ноги и отряхиваю свои простенькие джинсы; мне нужно как-то проветрить голову после такого эмоционального напряжения, поэтому я просто качу свой велосипед вдоль проезжей части, наслаждаясь отсутствием людей. Сложно поверить в то, что ещё каких-то десять лет назад — перед тем, как создали «Утопию» — можно было самому выбирать, на какой специальности учиться. Ты просто оканчиваешь школу, сдаёшь вступительные экзамены, если нужно, и становишься тем, кем тебе хочется быть; помню, как я мечтала стать то врачом, то юристом — однажды даже подумывала об археологии! — а теперь буду учиться там, где будет учиться мой сибарит. Конечно, вряд ли Вадим выберет плохую специальность, но это вполне может стать не тем, чего бы хотелось мне лично.
Думать о своём предопределённом будущем не хотелось: зачем обдумывать то, что уже давным-давно решено за меня? Переключаюсь на окружающий мир и ощущаю странное чувство, когда наблюдаю за тем, как переключаются цвета в светофорах, и при этом улицы остаются пустыми; ни машин, ни пешеходов — словно город умер.
Только тишина, которая помогает немного расслабиться.
Некоторые семьи из периметра тоже ушли праздновать, включая и мою; конечно, они будут отдельно от элиты, но, тем не менее, получат и свою долю праздника. Этой раскрепощённой атмосферы очень не хватает в повседневной жизни, где каждый твой следующий шаг уже расписан на годы вперёд. Но, несмотря на всё это, мне нравится моя жизнь, потому что я не завишу от общественности в отличие от детей богатых семей, и могу делать всё, что мне захочется — в рамках закона и возможностей моей семьи, конечно. Мне было очень жаль тех, кто живёт на окраине — они могут быть кем угодно, но при этом остаются людьми, и им никогда не вырваться из этой отверженности.
Дорога обратно домой занимает почти час: я шла максимально медленно, чтобы насладиться прогулкой и не сидеть в четырёх стенах. Сегодня, кажется, пустует и весь периметр — люди хотят развеяться и хоть ненадолго забыть обо всех своих проблемах. Замечаю брошенный на дороге разноцветный мяч и пинаю его на территорию соседей: должно быть, это игрушка их младшего сына. Возле своего дома замираю, как вкопанная — лениво развалившись на ступеньках, Вадим полу-лежал прямо в своей наверняка дорогущей одежде, несмотря на её простой вид. Его глаза прикрыты солнечными очками, так что я не могу с уверенностью сказать, куда он смотрит.
— Ты что здесь делаешь?!
Голос звучит одновременно удивлённым, напуганным и радостным, потому что я не ожидала застать друга здесь в такой день, а значит он, как и Ярослав, нарушает правила, но я всё равно рада его видеть. Вадим дёргается, будто успел заснуть прямо в этой неудобной позе, и криво усмехается.
Обожаю эту его кривую ухмылку.
— И тебе привет, мелкая!
Он сверкает своей белозубой улыбкой, и на сердце тут же становится теплее оттого, что он тоже рад меня видеть. Последний раз мы встречались перед моими экзаменами в начале июня, и для меня это было как будто в прошлой жизни. Меня всегда раздражала эта его манера называть меня мелкой из-за моего роста; рядом с ним я действительно выглядела чуть ли не гномом — настолько он высокий. Но сегодня я прощаю ему всё, потому что рада, что он нашёл время увидеться со мной — даже если он действительно нарушает правила. Прислоняю велосипед к небольшому заборчику и несусь прямо в его раскрытые объятия; он весело смеётся, когда я практически запрыгиваю на него, но, кажется, не имеет ничего против такого проявления радости — у него никогда не было проблем с публичным проявлением чувств, пусть и дружеских.
Тем более что нас сейчас всё равно никто не видит.
— Надо навещать тебя почаще, а то ты совсем дикая становишься!
Хохочу, смотря прямо в его лицо — раньше для этого мне приходилось становиться на небольшой табурет — и хватаю его за щёки.
— Тогда забери меня к себе — вот тебе и решение проблемы!
— Ты прошла психолога? — приняв напускной строгий вид, интересуется. — Ты ведь была на приёме неделю назад, должна была уже закончить всё это.
— Откуда ты знаешь, когда я была в «Утопии»? — хмурюсь.
— Эй, я всё о тебе знаю, — поигрывает бровями, и я снова смеюсь. — Должен же я следить за своим аккомодантом.
— Это ещё неизвестно, — впервые озвучиваю свой самый большой страх. — Ты говорил об этом с отцом?
Вадим вздыхает и опускает меня на ноги; теперь мне приходится стоять практически на цыпочках, но этого не хватает, и я всё равно смотрю на него снизу вверх.
— Он настаивает на том, чтобы дождаться результатов тестов.
Внутри второй раз за день всё холодеет.
— Он хочет быть уверен, что я тебе подхожу…
А ведь тест может показать совершенно обратное.
— Конечно, ты мне подходишь! — с чувством уверяет. — Не напрягайся ты так, это простая формальность.
Я вижу, что он и сам верит в то, что говорит, но на душе всё равно скребут кошки.
Не сговариваясь, усаживаемся с ним на ступеньки, но даже при таком раскладе Вадим оказывается выше; я прислоняюсь виском к его плечу, а он играет с локоном моих волос, наматывая его на палец.
— А что, если результаты тестов покажут, что мы с тобой — самая отвратительная пара из возможных?
Мне не верится, что это просто формальность — по крайней мере, не для отца Вадима; если он хочет дождаться результатов, значит, может отказать в просьбе сыну, если его что-то не устроит, и я не думаю, что Вадим решится оспорить его решение. А даже если и решится, я не хочу, чтобы из-за меня у него были какие-либо проблемы с семьёй.
Но в этом случае моё будущее становится таким нестабильным, словно я стою на зыбучих песках.
— Не забивай себе этим голову, — утыкается Вадик лицом в мою макушку.
— Ну да, не тебе же потом мучиться пять лет в семье какого-нибудь самовлюблённого идиота, — ворчу в ответ и прячу лицо на груди друга.
Вадим обнимает меня за плечи, и несколько минут мы просто сидим молча; он так спокойно относится к будущему, словно на сто процентов уверен, что всё будет так, как мы задумали. Может, так на самом деле и есть, а я просто беспочвенно беспокоюсь?
— Если кто-то вздумает тебя обижать, я доходчиво объясню им, почему этого делать не стоит, — слышу его усмешку и обнимаю парня в ответ.
— На территории чужой семьи твоя власть закончится, — фыркаю в ответ.
Он тяжело вздыхает.
— Не понимаю, почему мы вообще всё это обсуждаем. Я никому тебя не отдам, так что закрыли тему.
От его слов становится так тепло и спокойно, что я действительно перестаю беспокоиться.
— Так почему ты здесь, а не на празднике?
— Я знал, что тебя там не будет — твоя мама сказала, что ты сегодня сдаёшь контрольные тесты и вряд ли захочешь кого-то видеть. А без тебя там было бы довольно скучно, так что…
— Тебя я всегда рада видеть.
— Естественно, — поддакивает Вадик, и я хлопаю его по плечу, отчего он начинает смеяться. — В любом случае, лучше быть здесь с тобой, чем там без тебя.
— Ты когда-нибудь думал о том, что будет с нами после? — внезапно спрашиваю.
Этот вопрос мучал меня довольно долго — с тех пор, как Вадим меня впервые обнял три года назад, а я поняла, что к мальчику можно чувствовать ещё кое-что помимо дружбы. Я старалась особо не заострять на этом внимания, но эти мысли то и дело появлялись в голове: возможно ли между нами что-то большее? Пока я раздумываю над этим, Вадим отстраняется от меня, и я начинаю мысленно ругать себя за свой язык: вдруг он вообще видит во мне только друга и подружку его невесты через несколько лет…
— Вообще-то, думал, — слышу неожиданный ответ и удивлённо смотрю в его глаза.
Он смотрит на меня так же внимательно, не добавляя больше никаких пояснений, и я пытаюсь понять, что происходит в его голове.
— И что надумал?
Ругаю себя за то, что подняла эту тему именно сейчас — ни раньше, ни позже; прижимаю колени к груди, словно щит, и обнимаю их руками, опустив взгляд к основанию ступенек. Теперь сидеть рядом с другом было немного неловко: одно дело, когда ты увлечена кем-то и молчишь, и совсем другое — когда этот кто-то тоже увлечён тобой, и ты знаешь об этом.
Если он увлечён, конечно.
— Я… не знаю, как ты к этому отнесёшься, — слышу неуверенный голос Вадима.