Джеймсон встал рядом со мной, так, что наши плечи соприкоснулись, и, кивнув на слова, выбитые на башне, стал переводить вслух:
– «Отдохни здесь, путник, и возрадуйся: ибо можешь остановиться по доброй воле…»
Джеймсон с усмешкой прервался и перевел взгляд с надписи на меня.
– А дальше можешь и сама догадаться, – объявил он, крайне довольный собой и своей игрой. – Главная мысль – в том, что злодеев тут остановили вопреки их воле. Победа! Ура!
Я подозрительно сощурилась.
– Ура?
Джеймсон прислонился к каменной стене.
– К твоему сведению, Наследница, уже гораздо теплее.
Однако его интонация совсем не внушала спокойствия.
– К твоему сведению, – парировала я, – я все по глазам вижу.
В его взгляде отчетливо читалось: «Победа точно будет за мной. Ты не видишь того, что лежит на поверхности! Признай, что у меня блестящий ум».
С этим трудно спорить.
Вот только мой ничуть не хуже.
– Про войну в подсказке упомянуто, чтобы сбить меня, – проговорила я, внимательно разглядывая его лицо, читая так, как никто, кроме меня, не умел.
Обманный маневр вполне в хоторнском стиле, учитывая, что мы оказались в городе с тысячей памятных табличек. Я достала телефон и вбила в поиск одну только дату.
2 января 1561.
Среди результатов снова и снова мелькало одно имя: Фрэнсис Бэкон. Некоторые источники утверждали, что «отец эмпиризма», как называли этого философа, родился 2 января 1561 года.
Я подняла глаза на Джеймсона. Он смотрел на меня с предвкушением.
Нахмурившись, я вернулась к поискам и вбила сочетание «Фрэнсис Бэкон» и «Прага». И менее чем за минуту узнала про ирландского художника с точно таким же именем.
А еще выяснила, что в Праге есть галерея, которая купила на аукционе внушительную коллекцию работ этого самого Фрэнсиса Бэкона.
Дорога к галерее пролегала через Староместскую площадь. Затем нужно было свернуть в лабиринт переулков и еще немного пройти. К счастью, мне удалось найти нужный дом относительно быстро.
Не успела я зайти внутрь, как меня пригвоздил взглядом сотрудник галереи в очень дорогом костюме. В глазах отчетливо читалось: «Подросткам в джинсах и мятой футболке не место в таких изысканных местах!», но стоило Орену зайти в здание следом за мной, и взгляд сотрудника переменился.
Все-таки появление телохранителя, да еще с военной выправкой, – веский повод пересмотреть первое впечатление.
Я пошла по галерее в поисках хоть какой-то подсказки. Надменный сотрудник украдкой следил за мной, а потом вдруг округлил глаза – видимо, понял, кто я такая. Я же к этому моменту уже успела сделать вывод о том, что вокруг ничего полезного нет.
Опять свернула не туда. Пока работник галереи не додумался расстелить передо мной красную ковровую дорожку – как же, ведь сама наследница Хоторнов в музей пожаловала! – я выбежала из здания. В толпе туристов мелькнул Джеймсон. Я бросилась за ним, стараясь не отставать и лавируя между людьми, но на Староместской площади опять потеряла его из виду.
Оглядевшись, я обратила внимание, что все люди вокруг смотрят в одну сторону.
На часы. Массивные старинные часы с несколькими циферблатами – золотым, оранжевым, бирюзовым. Настоящее произведение искусства!
– Через несколько секунд пробьет новый час, – рассказывал экскурсовод у меня за спиной. – Вы увидите, как движется процессия апостолов. Скелет справа символизирует смерть. Остальные фигуры, размещенные вокруг часов, это католические святые. Астрономические часы в соответствии со своим названием показывают не только обычное время. Второй по величине циферблат – астрономический, по нему можно отслеживать положение солнца и луны, а…
Часы пробили один раз.
Я вместе с толпой стала наблюдать за «процессией». Статуи появлялись из-за маленького окошка в часах. Все повыхватывали мобильные телефоны и включили камеры в надежде запечатлеть момент.
А я думала об одном – о фразе «без девяти минут семь». Все прочие мысли вдруг куда-то исчезли. В подсказке было упомянуто время, и вот я оказалась перед часами, причем весьма известными.
Тут я усилием воли остановила бег мыслей. Больше нельзя ошибаться. Я и так уже много времени истратила. Осталось всего одиннадцать часов, а я все топчусь на первой подсказке. Надо сосредоточиться. Увидеть суть.
Я упускаю что-то очень важное.
На загадки Тобиаса Хоторна всегда были четкие ответы. Наверняка то же можно было сказать и о головоломке, придуманной Джеймсоном. В этом я не сомневалась. И все же уже не первый час натыкалась на одни тупики.
Процессия апостолов продолжала движение, а я сосредоточилась на дыхании и постаралась выбросить из головы все лишние мысли. Я справлюсь.
Без девяти минут семь. Если записать цифрами, 6:51. Тут меня что-то зацепило. Повинуясь интуиции, я опять достала записку с подсказкой и прочла:
Украсть – или взаймы взять?
Поверь, нечего тут кивать.
Нынче, сэр, выиграна война.
Без девяти минут семь
В 1561 год, в январе второй день.
Я уставилась на последнюю строчку стихотворения. 1561. Сердце пропустило удар. Те же цифры, что в 6:51, плюс еще одна.
Я обернулась к Орену.
– Есть ручка?
В итоге ручку мне дал кто-то из туристов – у Орена ее не нашлось. За неимением другой бумаги я перевернула записку с подсказкой и нацарапала на обратной стороне год, время и еще две цифры: 2 – означало «второй день», 1 – «января».
Получилась такая последовательность: 1651, 6:51, 2 и 1.
И тут меня осенило. Я переставила цифры и записала их еще раз: сперва год, потом день, потом месяц и, наконец, время.
156121651.
Это же цифровой палиндром! Я быстро подняла глаза на первую строчку стихотворения. Украсть – или взаймы взять? Borrow or rob? Я ругнулась вполголоса – отчасти потому, что было обидно за себя (как можно было так долго не замечать суть?!), отчасти от восхищения Джеймсоном Хоторном и его гениальной хитростью.
Borrow or rob?
Don’t nod.
Now, sir, a war is won[4].
Каждая строчка представляла собой палиндром – то есть одинаково читалась и слева направо, и справа налево. Джеймсон. Мать его. Хоторн. И как я сразу не догадалась?
Я подняла глаза, ни капли не сомневаясь в том, что где-то в толпе притаился Джеймсон Винчестер Хоторн и теперь наблюдает за мной. Он и правда стоял неподалеку и уминал какую-то булку цилиндрической формы. На его губах играла очень довольная улыбка.
Как только наши взгляды встретились, он сразу все понял. Понял, что я разгадала его код.
И торжественно помахал мне своим обедом.
Я фыркнула и отвернулась. Нашла экскурсовода, который недавно рассказывал про часы, и спросила:
– Если я скажу «Прага» и «палиндром», у вас возникнут какие-нибудь ассоциации?
Экскурсовод расправил плечи. Казалось, спустя много лет наконец настал его звездный час.
– Разумеется.
Глава 8
Я вернулась на Карлов мост, точнее, к башне на восточной стороне, и отыскала там заветные цифры.
135797531.
Палиндром представлял собой дату, совсем как в моей подсказке. В 1357 году, девятого июля, в пять часов тридцать одну минуту утра, был заложен первый камень этого моста. Суеверный правитель. Советник-математик, к которому обратились за расчетами. Дата-палиндром.
Сюжет что надо! Джеймсон отнюдь не шутил, когда сказал, что этот город сделал за него почти всю работу.
– Оцени свою ненависть ко мне по шкале от одного до десяти! Ты меня просто ненавидишь или так, что прибить хочется? – полюбопытствовал Джеймсон, остановившись рядом со мной.
Он улыбался с самодовольством кота, слопавшего канарейку. Так и хотелось сделать с ним… что-нибудь.
– Прибить – еще слабо сказано, – сообщила я, но от задания отвлекаться не стала. Я наконец оказалась в нужном месте, но второй подсказки пока не нашла.
Еще минут десять я ощупывала мост, пока – бинго! – не нащупала между камней что-то маленькое, изящное и металлическое.
Я поднесла находку к глазам, чтобы получше рассмотреть. Серебряный шарм. Форма угадывалась безошибочно.
– Эйфелева башня? – спросила я, взглянув на Джеймсона.
Следующим утром
– М
не нужна конкретная локация, – сказал Орен Джеймсону. – Детали. Имена, если они тебе известны.
Джеймсон улыбнулся главе моей службы охраны своей самой дерзкой и беззаботной улыбкой.
– А мне надо в душ.
В этом был весь он, человек, который вечно балансирует на краю пропасти и не боится зайти слишком далеко – или разогнаться чересчур быстро, лицедей, который прячется за усмешками, как за щитом.
Может, Орен и купился на его спектакль, но только не я. Мне казалось, что со своего места я слышу, как тяжело стучит сердце Джеймсона. Трудно было объяснить словами, по каким приметам я все это понимаю, – я просто знала его, и все.
Знала, как никто другой.
Он прошел мимо меня так близко, что легонько задел плечом.
– Джеймсон, – позвала я, и он тут же остановился и повернул голову в мою сторону, точно и сам не мог совладать с собой, точно я была севером, а он – стрелкой компаса.
– Эйвери, – произнес он так, что я едва справилась с собой. Казалось, он умоляет и проклинает меня одновременно.
А вдруг он повторял мое имя и в те минуты, когда кровь из раны заливала ему грудь?
Я видела, как тяжело он дышит, обдумывая следующие слова.
– Ты можешь заставить меня сказать правду, – наконец тихо произнес он.
Ни усмешек, ни ухмылок, лишь искренность. Я прекрасно понимала, о чем он. Одно короткое слово – Таити – способно было вытянуть из него любые признания. Но…
– Но я прошу тебя, – все тем же тихим голосом продолжал Джеймсон, – этого не делать.