Я включила фонарик и направила его на пузырек с жидкостью. Луч преломился и расползся по всему черному квадрату, который когда-то был шкатулкой. Ничего примечательного. Тогда я взяла открытку и посветила на нее. Снова пустой номер. Я призадумалась.
Мне вспомнился разговор на крыше дворца, над садами… Джеймсон ведь не отрицал, что подписал открытку невидимыми чернилами. Он выбрал слово «может».
Может, он передумал использовать невидимые чернила, потому что уже проворачивал такой трюк.
«А может, и нет», – подумала я и, отложив фонарик, открыла пузырек и вылила немного белой жидкости на краешек своей футболки. Но, когда собиралась уже протереть влажной тканью открытку, Джеймсон меня остановил:
– Чуть позже, Наследница.
Чуть позже? Чувство было такое же, как в минуту, когда он подсказал мне, что надо искать коробочку: тебе вроде и дали откровенную подсказку, но ты все равно не понимаешь, что делать дальше.
Очень в духе Джеймсона Хоторна.
Он посмотрел на меня обманчиво-ангельским взглядом.
– Меня можно развести еще на пару подробностей, соблазнительница, – вкрадчиво подметил он.
Мои губы изогнулись в улыбке, но это не помешало вернуть Джеймсону его же слова.
– Чуть позже.
Я еще зацелую его так, что с лица сгинет эта самодовольная ухмылка.
Но сперва заставлю его показать во всех подробностях, отчего же он так доволен собой.
Но это потом. А пока…
– Я сразу вижу, когда меня пытаются отвлечь, – заявила я, раздумывая не столько о самом Джеймсоне, сколько о содержимом стеклянного пузырька и о фразе «чуть позже». Если еще рано наносить жидкость на открытку, то что остается?
Музыкальная шкатулка. Имя Joel. И бирка на пузырьке с надписью HN4O.
Я мысленно пробежалась по этому списку. Раз, второй, третий. Задержала взгляд на бирке.
– Это всё буквы, – сказала я и обернулась на Джеймсона. Выражение его лица едва уловимо изменилось: улыбка стала чуточку шире.
Значит, я на верном пути.
Я перевернула фонарик и начертила его кончиком несколько букв на земле.
– Joel, – пробормотала я. – HN4O. – Я подняла взгляд на Джеймсона. – Нет, это не N4, а четыре буквы «N»!
В этот раз Джеймсону удалось сохранить невозмутимость, но это его не спасло. Я всегда безошибочно чувствовала, когда попадала в яблочко.
J O E L H N N N N O
Я принялась быстро переставлять буквы и вскоре начертила ниже новую последовательность.
JOHN… Я немного подумала, передвигая оставшиеся символы. LENNON.
– Джон Леннон, – прочла я вслух.
Джеймсон приподнялся и потянулся за гранатом, который я до этого забрала. Судя по выражению его лица, он прекрасно понимал, что я чувствую в эту секунду.
И как сладок вкус победы.
Я достала телефон и забила в поиск «Джон Леннон» и «Прага».
– Бинго.
– Тебе так идет это слово, Наследница.
Еще одна соблазнительная провокация, вот только я пропустила ее мимо ушей и стала собирать свои подсказки. Нож. Ключ. Открытка. Фонарик. Пузырек я тоже прихватила: может, жидкость еще пригодится, хоть бирка уже сослужила мне службу.
Последней я взяла музыкальную шкатулку.
– Один вопрос, – сказала я, поднимаясь. В глубине души я жалела о том, что мне так нравится соревноваться – и что меня так трудно отвлечь. – А что это за песня?
Я осторожно повернула ручку на коробочке, и раздались все те же четыре ноты.
– Прекрасный вопрос, Персефона, – похвалил Джеймсон и забросил в рот целую горсть гранатовых зернышек. – Это песня Джона Леннона. Называется «Хочешь узнать секрет?»[6].
Следующим утром
Шум воды в душе не мог заглушить назойливого гула в моих ушах – и круговорота мыслей в голове. С Джеймсоном случилась какая-то беда, но он просил меня замять эту тему.
А я совсем этого не хотела.
Таити. Наш пароль так и вертелся на кончике моего языка, пока я шла в ванную. Достаточно было сказать это короткое слово, и Джеймсон отбросил бы всю мишуру, снял все маски, позабыл бы о всяком притворстве.
И между нами не осталось бы секретов, одна лишь неприкрытая правда.
Заветное «Таити» так и не сорвалось с моих губ. Я просто молча остановилась неподалеку от душевой кабины и стала смотреть на Джеймсона, стоявшего по ту сторону стекла. Сквозь стенку кабины угадывался только его силуэт. Мне мучительно хотелось к нему присоединиться, но я справилась с собой.
Пусть смоет кровь спокойно.
Все в порядке. Я понимала, что переживать о Джеймсоне Хоторне не стоит. Что бы там ни случилось, он точно справится с последствиями. Но мне важно было узнать правду.
Я нуждалась в ней – как и в самом Джеймсоне.
А он тем временем выключил воду. Полотенце, висевшее на дверце, исчезло. Наверное, он вытирает им последние капли крови на груди, подумала я.
Он вот-вот выйдет наружу. Я стала считать свои вдохи. Четыре. Пять. Наконец стеклянная дверца открылась, и Джеймсон вынырнул из кабины. Полотенце было повязано у него на бедрах.
Я оторвала взгляд от полотенца и скользнула им по кривому шраму на торсе и по новым порезам у шеи.
– Все промыл, – доложил мне Джеймсон.
Я осторожно коснулась его груди.
– Даже шрамов не останется, – добавил он, точно это могло хоть как-то примирить меня с тем, что на него напали.
Я взглянула на него так, что он наверняка понял, что я обо всем этом думаю, и осторожно провела пальцами по коже там, где еще недавно была кровь. От его тела шел влажный жар.
– Все промыл, – повторила я.
И повернулась к полке, на которой уже разложила все для перевязки. Первым я взяла дезинфицирующий гель. Выдавила немного на палец и подошла к Джеймсону, а потом легкими, как перышко, движениями нанесла состав на его раны. Всего их было три: короткая, но глубокая у ключицы – она была не длиннее ногтя на моем мизинце, и две совсем неглубокие – даже не раны, а, скорее, царапины, довершавшие псевдотреугольник.
«Нет, – подумала я, опустив руку. – Никакой это не треугольник. А стрела».
Глава 11
Стена Джона Леннона радовала глаз яркими цветами. По всей видимости, тут поработал не один художник, вооруженный баллончиком с краской. Любуясь этим изобилием оттенков, узоров и рисунков, я гадала, сколько же раз ее вообще красили.
– Когда-то любой желающий мог оставить тут свой рисунок, – пояснил Джеймсон. Он подошел ближе и приложил ладонь к стене рядом с ярким неоновым портретом Леннона. – А сейчас рисовать можно только маркерами и на определенном участке. Пользоваться баллончиками могут только приглашенные художники. А если кто-то другой рискнет… служители закона примут его с распростертыми объятиями.
Уж кто-кто, а Джеймсон точно не мог похвастать особой законопослушностью. Я огляделась. Камер вокруг было предостаточно.
Я ждала, что он начнет меня подначивать, попробует взять на слабо, но Джеймсон молчал. Разум подсказывал очевидное: следующая зацепка – где-то на этой стене.
«Учитывая размеры этого гигантского холста, найти тут подсказку не проще, чем иголку в стоге сена», – подумала я.
Где-то минуту я обдумывала, какую стратегию лучше применить, а потом выбрала ту секцию стены, которая была исписана словами, и начала читать с нижнего края. Взгляд скользил по надписям на самых разных языках. Но ничего похожего на почерк Джеймсона мне так и не встретилось.
И на следующем куске стены.
И на следующем.
В конце концов я переключила внимание с той части стены, где разрешалось писать всем, на те участки, где без особого разрешения рисовать было нельзя.
– Надеюсь, ты не попал на камеры, – сказала я Джеймсону. – Алиса придет в ярость, если узнает.
Он улыбнулся.
– Упаси бог.
Покачав головой, я вернулась к работе. За поисками прошел целый час, а потом и второй. Я с головой ушла в море красок, символов, надписей, искусства. А потом вдруг услышала мелодию – это заиграла уличный музыкант. Девушка.
Причем выбрала она именно «Do You Want to Know a Secret?».
Я направилась к ней. Она встретила меня почти хоторнской, магнетической улыбкой. Проследив за ее взглядом, я увидела, что сверху на стене кое-что есть.
У самого краешка стоял баллончик с краской.
Глава 12
Казалось бы, взобраться на такую стену невозможно: она была футов двадцать в высоту, без выступов, за которые можно было бы уцепиться, к тому же кругом висели камеры.
Но я, как никто другой, знала: некоторые живут ради того, чтобы проворачивать невозможное. Например, Джеймсон. И я.
Если я попаду в выпуск новостей, Алиса прибьет меня на месте. И Джеймсона тоже. И, возможно, Орена – за то, что не стал всему этому мешать. Но разве можно жить без риска?
Я дождалась сумерек. Продумала план. Исполнила его.
И заполучила баллончик. Скорее всего, думала я, даже просто стоять с краской в руке у стены достаточно, чтобы меня арестовали, вот только сомнения – это непозволительная роскошь, если до полуночи нужно разгадать еще две загадки.
Я оглядела стену – наверное, уже в сотый раз. Ну что, краска у меня, а дальше как быть? В голове яркой молнией сверкнула догадка.
Я подняла левую руку ладонью вверх, а правой пшикнула на нее из баллончика. Интуиция не подвела! В баллончике – совсем не краска. Готова спорить на деньги, что это химический состав для проявления невидимых чернил. Но возникает еще один вопрос. На какой участок стены его наносить?
Сердце замерло в груди, и, прежде чем оно снова застучало, ко мне пришел ответ. Ни на какой.
Когда я хотела нанести жидкость из пузырька на открытку, Джеймсон остановил меня словами «чуть позже», из чего нетрудно было сделать вывод, что… время открытки еще не пришло.
Повинуясь интуиции, я отошла от стены футов на десять и достала из заднего кармана открытку – она успела еще сильнее измяться. Правой рукой я потрясла баллончик и пшикнула его содержимым на заднюю сторону открытки.